Ахмет основательно подготовился к нашей вылазке на природу: не только не отстал от нас (в смысле подготовки), но даже превзошел: кроме портвейна взял банку консервов и десяток огурцов, и его рыболовные снасти выглядели вполне прилично. Мы встретились на станции и в ожидании пригородного он подробно рассказал, как покупал вино и как удрал из дома, забросив учебники и домашние задания. Он в самом деле оказался неплохим парнем. Слушая его, я даже обнаружил некоторое сходство с ним - в отношении к учебе.
В вагоне он оживился еще больше: со сладким ужасом поведал нам, что хотел купить и папиросы, но не знал, как мы к этому отнесемся.
- Зря не купил, - сказал я, уверенный, что выкурив первую папиросу, окончательно возмужаю.
Старик насмешливо хмыкнул и тем самым молчаливо поддержал меня.
Мы сошли с поезда в полдень. День был адски жаркий и когда подошли к речке, изрядно взмокли. Первым делом окунулись. Потом недалеко от деревни застолбили поляну, обрамленную редкими деревьями, насобирали сушняк для костра, соорудили полушалаш-полунавес, хотя дождя не предвиделось - соорудили просто так, чтобы занять время до вечернего клева. Мы заранее условились, что начнем торжество, когда стемнеет, у костра.
Рыбалка не клеилась - бутылки портвейна как будоражащий фактор не давали покоя, мы пребывали в слишком возбужденном состоянии и, конечно, распугали крупную рыбу. Старик и я поймали всего по паре ершей, но Ахмет опять удивил, выловив плотву больше ладони, на что Старик заметил:
- Ты всех перехитрил. Нарочно плохо учишься. Зачем тебе учиться, если ты уже законченный профессиональный рыболов.
- Просто повезло, - смутился Ахмет, невероятно довольный своим везеньем и вообще тем, что, наконец, приобрел друзей.
Близился вечер; отступал в темноту силуэт деревни, за речкой в неясной полутьме появились желтые огни станции. Мы разожгли костер и открыли бутылку портвейна.
- Поздравляю вас и себя! - сказал Старик. - Теперь мы официально взрослые, самостоятельные. Теперь перед нами открыты все двери. Можем голосовать и, кажется, даже жениться…
- Можем бросить школу и пойти работать на завод, - вставил Ахмет и я кивнул, в знак совпадения наших мыслей.
- Я давно хочу заработать деньги и отправиться в далекое путешествие, - продолжил Ахмет, когда мы выпили полные кружки; от полнейшей неопытности или, вернее, мальчишеской бравады, выпили без остановки, как газировку, не думая о последствиях.
- А я купил бы мотоцикл, - сказал я, чувствуя, что начинаю хмелеть; во всяком случае деревья вокруг поляны стали шататься.
- Главное - было бы чем заняться и была бы мечта, - нетвердо сумничал Старик.
Нам бы передохнуть, развить тему своего необозримого будущего, а еще лучше - спеть про "пикирующий бомбардировщик", модную песню того времени - не зря подмечено, что поющий быстрее трезвеет - выходит алкоголь, но Ахмет сразу же достал свой портвейн и совершенно искренне признался заплетающимся языком:
- Давно хотел выпить… Надоели родители… То нельзя, это нельзя… Опекают, будто я маленький…
- Родители… всегда правы, - сбивчиво проговорил мудрый Старик. - Как ни крути, а школу… заканчивать надо… Так что поднатужтесь… осталось немного…
После второй бутылки мы уже разговаривали совсем бессвязно, а деревья вокруг поляны ходили ходуном, словно налетела буря, хотя стоял полный штиль. Известное дело, большинство мужчин, когда выпьют, говорят о женщинах; и мы не стали исключением.
Первым о девочках заикнулся Старик. Он рассказал, как одно время встречал из школы свою соседку:
- …Я все думал: "Так много девчонок, а она единственная"… А она относилась ко мне, как к соседу… говорила про каких-то мальчиков, которые ей чего-то там дарят… Ну, в общем… так что, я решил: "Нет, она не единственная девчонка на свете, о которой надо все время думать"…
Затем похвастался я - с легким преувеличением рассказал, как однажды поцеловал одну нашу поселковую девчонку. На самом деле я только пытался ее обнять, за что схлопотал пощечину.
Надо сказать, что мы с девчонками учились в раздельных школах и потому женский пол для нас был почти недосягаем. В результате этого нелепого барьера, мы росли не только грубоватыми, но и в какой-то мере ущербными: не имели навыка общения с прекрасной половиной населения, не научились танцевать, ухаживать, проявлять нежность, все это впоследствии дало себя знать, когда мы, одичавшие, бросились в пучину страстей и потерпели массу поражений. Впрочем, были и победы. Но, главное, мы делали какие-то запоздалые открытия, и что еще хуже - рассматривали увлечения чуть ли не как основу жизни, ее сущность.
Но вернусь к костру. Неожиданно я заметил - как только мы со Стариком заговорили о девчонках, Ахмет сник и сидел, понурив голову. Судя по всему, его не меньше нас волновал романтический вопрос, но здесь - он это явно понимал - у него было мало шансов. Я видел на его лице страданье от своей неполноценности и про себя посмеивался над ним, правда с долей жалости.
Ахмет долго сидел насупившись, потом вдруг вскинул на нас глаза и тихо проговорил:
- Дайте слово, что никому не скажете…
- О чем ты? - переспросил я, предугадывая маловажное сообщение.
- Дайте слово, что никогда… никому не скажете…
- Даю слово! - поднял руку Старик.
- Даю слово, - автоматически повторил я, немного озадаченный.
- Я сплю с немкой, - выпучив глаза, выпалил Ахмет, пугаясь собственных слов.
На несколько секунд мы со Стариком онемели от такой беспардонной, наглой лжи, но я быстро собрался и бросил угрожающим тоном, требуя разоблачения:
- Что ты мелешь?!
- Сплю с немкой, - отчетливо произнес Ахмет и опустил голову.
- Врешь! - я чуть не замахнулся на него. - Не пудри нам мозги!
- Не верю! - встрепенулся Старик. - Жалкий обман.
- Сплю! - вздохнул Ахмет с каким-то глубоким сожалением - видимо вспомнил о своей душе.
И в этот момент, неизвестно почему, я с ужасом понял - он говорит правду. И Старик это понял. Мы почувствовали себя ранеными в сердце; нас одновременно затрясло. Я отвел взгляд в сторону и увидел - в воду упало ближайшее к поляне дерево.
У Ахмета еще была возможность взять свои страшные слова назад, все поправить, опровергнуть смелое, но ненужное признание, чтобы с наших душ свалились камни - Старик потянул за спасительную нитку:
- Как?! Этого не может быть! Наша немка!..
Но несчастный великомученник Ахмет уже думал только о своей душе; он решил исповедаться до конца и безжалостно убил нас наповал.
- Ну, вы же знаете… мы проводили дополнительные занятия… Вначале в классе… потом у нее дома… Ее муж… часто в командировках…
Ахмет на минуту замолчал, как бы не решаясь очистить душу полностью.
А в воду уже рушились и дальние деревья. Одно за другим.
Ахмет шмыгнул носом, глубоко вздохнул:
- Она вначале меня гладила… потом целовала… ну, и… - он отвернулся и чуть не заревел от своего грехопадения.
Я тоже отвернулся и тупо уставился на речку - она прямо на глазах вставала на дыбы, правда, вскоре снова вошла в свое русло, и деревья встали на свои прежние места - слишком отрезвляющей была исповедь Ахмета.
…Утром по пути к станции мы угрюмо молчали; со Стариком я еще перекинулся несколькими словам, а в сторону Ахмета даже не посмотрел. Да и он плелся намного сзади - сам понял, что стал чужим, слишком взрослым для нас, что ли.
Колыбельная для усталой души
Подмечено, что в крайностях нет полноценной жизни, что только между ними время струится как ему и положено - не слишком быстро, не слишком медленно, что только это усредненное пространство насыщено многоцветьем, а не одними черно-белыми красками, в нем уравновешиваются добро и зло, радостные и горестные события.
Жена портного тетка Эльза имела мятежный, напористый дух, жила беспокойно, суетливо, во все дела совала свой нос и некогда ей было осмотреться, задуматься, взглянуть на себя со стороны, потому и наделала массу глупостей в жизни.
Ее муж, наоборот, был наделен тихим, пригашенным духом. Инфантильный от природы, он ничем не интересовался, кроме своей работы и рыбной ловли, и вел, по понятиям жены "страшно ограниченный образ жизни" (у нее было сорок претензий к мужу). Тем не менее, в том приморском городке он слыл отличным мастером, весьма уважаемым, даже влиятельным человеком - известное дело, портные нужны всем и потому имеют обширные связи. Что касается его увлечения рыбной ловлей, то здесь он, по всеобщему признанию, достиг исключительных успехов, его так и звали: "гений рыбалки".
У портного было трое детей и, поскольку в доме царило два духа, детям постоянно приходилось лавировать между ними. Детский, еще еле различимый, неокрепший дух, метался от отца к матери, не в силах решить, к кому примкнуть. Мать, вроде, считалась главой семьи; дети побаивались ее и кое в чем ей подражали. С другой стороны, в отце привлекали спокойствие, мастерство в работе и, конечно, вылазки к морю.
Двум разным духам в семье ужиться крайне трудно. Довольно часто мятежный дух выходил из себя: его раздражали невозмутимость и беспечность тихого духа, и тогда в семье случались ссоры угрожающих размеров.
- Что волноваться, о чем беспокоиться, когда зашоренный взгляд на жизнь?! - возмущенно восклицала тетка Эльза, склонная к замысловатым, вычурным фразам.
Недогадливым выражала свою мысль яснее:
- Мой муж отгородился ширмой от нужд и забот семьи, и вообще от всего на свете.
Полным тугодумам объясняла предельно конкретно:
- Ему абсолютно на все наплевать!..
Ссоры в семье, как правило, не переходили границ словесной перепалки, но после них супруги несколько дней не разговаривали, только писали друг другу записки: "Купи хлеб и овощи". "Пошел на рыбалку".
С портным и его женой во дворе соседствовала чета бухгалтеров. В их семье царил ровный дух; и бухгалтер и бухгалтерша имели мягкие характеры, одинаковые взгляды на жизнь, одни и те же надежды и мечты, и даже внешне были чем-то похожи: оба маленькие, изящные, улыбчивые. Конечно и у них случались размолвки, но в легкой форме, в ничтожных размерах, да и они происходили с некой вялой нежностью, а в общем, их жизнь текла размеренно, без потрясений.
Бухгалтер считался одним из самых добросовестных людей в городке, человеком предельно собранным, педантичным на работе, но несколько "не от мира сего" в житейском плане: чрезмерно беспомощным в быту (чтобы приготовить завтрак, ему требовалась целая вечность), наивным и доверчивым к окружающим. В противовес ему - бухгалтерша прекрасно разбиралась в людях и не раз предупреждала мужа о недостатках в тех, с кем они общались. Несмотря на мягкость и улыбчивость, при первой же угрозе семье, она, словно тигрица, готова была защищать свой дом и детей. И честь мужа. Стоило кому-то нелестно отозваться о нем, она тут же разносила обидчика в пух и прах.
Все в этой семье шло хорошо, если не считать, что бухгалтерские дети, наперекор природе, росли взбалмошными, драчливыми и "презренными лгунами" - по выражению тетки Эльзы. Из-за стычек между бухгалтерскими детьми и детьми портного, иногда и взрослые куксились друг на друга и перекидывались словами с несколько большим жаром, чем того требовало элементарное приличие. Но это происходило крайне редко, в основном семьи жили дружно, а по праздникам всегда устраивали общее застолье - что было обычаем для соседей той местности.
И жил в том дворе бывший фронтовик Игнат, хромоногий, со скрюченной, "полурабочей", как он говорил, левой рукой. Игнат работал сторожем в продовольственном магазине, был горьким пьяницей, о чем бы ни рассказывал - в каждой истории присутствовала выпивка, и в основном жил за счет того, что собирал и сдавал бутылки, "жил на хрустале" - по меткому замечанию тетки Эльзы и по ее же определению "являлся носителем никчемного, падшего духа". Несмотря на пристрастие к горячительным напиткам, Игнат пользовался некоторым уважением соседей за добродушный характер и любовь к детям. Бухгалтеры даже считали, что он не лишен благородства, поскольку время от времени ездил примирять свою бывшую супругу с новым мужем. А однажды Игнат всех поразил, удочерив восьмилетнюю детдомовскую девчушку.
- Я всегда мечтал иметь дочку, - объявил он соседям и резко бросил пить.
С этого момента события во дворе развивались с неимоверной скоростью. Первое время соседи умилялись, глядя как Игнат трогательно заботится о девчушке: готовит завтрак, провожает в школу. Она в ответ с огромным энтузиазмом убиралась в доме, ходила в магазин, и все время пела незатейливые детские песни.
- Главное в ребенке грация души, - говорила тетка Эльза и награждала девчушку весомыми эпитетами: - Она чувствительная, впечатлительная, музыкальная - точь-в-точь мои дети, - и добавляла нечто причудливое: - А ее песенки - прямо колыбельная для усталой души.
Но через два года, когда девчушка подросла, соседи заметили некоторые странности в поведении Игната и его дочери. Гуляя по набережной, они непременно держались за руки и посматривали друг на друга далеко не по-родственному, а то и без наигранного жизнелюбия устраивали непонятные игры: кто быстрее разденется и вбежит в море; на мелководье они вытворяли всякие акробатические этюды - только что не целовались. Направляясь в кинотеатр, они шли без стеснения в обнимку, в зале шептались, хихикали, а после сеанса Игнат покупал девчушке мороженое и преподносил его без всякого дурачества, жестом пылкого юноши, а пигалица в ответ чуть ли не делала реверанс и пела уже далеко не незатейливые песенки, а песни с романтическим уклоном.
Эти удручающие, невыносимые наблюдения приводили соседей (в основном соседок) в невероятное возбуждение. Еще бы! Такие сцены противоречили общепринятым нормам поведения, расшатывали устои городка, и с точки зрения пристойности, и со всех других точек зрения, выглядели отвратительно.
- Фу, как вульгарно! Какое бесстыдство! - горячилась бухгалтерша, бросая на Игната и девчушку ревнивый взгляд.
- Между ними нет пафоса дистанции! - полыхала тетка Эльза, как всегда, употребляя витиеватые обороты.
Но что сомнительные прогулки, купанья, фильмы и мороженое в сравнении с тем, что происходило по вечерам, на крыльце дома Игната! Они выносили патефон и, сидя на ступенях и слушая пластинки, обнимали и гладили друг друга! При этом Игнат прямо-таки млел от счастья, а глаза девчушки мерцали совершенно взрослым блеском!
Самое ужасное начиналось дальше: их легкие невинные ласки плавно переходили в другие ласки, более серьезные, утонченные, с явной сексуальной окраской. На лице Игната появлялось выражение осоловелого торжества, а мерцанье глаз девчушки перерастало в сияние! Порочное сияние!
Глядя на эту парочку, бухгалтерша раздраженно пфыкала:
- Дикость какая-то! И все напоказ!..
А тетка Эльза просто бурлила от негодования, ее возмущение достигало крайних пределов:
- Я всегда чувствовала - у Игната никчемный, падший дух, с налетом низменных, подлых поползновений, - дальше кровь в жилах тетки Эльзы начинала носиться словно ток по проводам: - У него нездоровый бзик! Все ущербные мужчины помешаны на женщинах, но низменные поползновения к ребенку!
Мужская половина двора реагировала на события более сдержанно. И портной, и бухгалтер смотрели на музыкальные посиделки с довольно рассеянным вниманием и осуждали Игната про себя, объясняя его поведение частичной случайностью, хотя, кто знает, может втайне ему и завидовали. Во всяком случае тетке Эльзе приходили в голову такие отчаянные мысли - иначе почему, когда она распекала Игната, ее муж отмалчивался, увиливал от ответов?! Впрочем, она быстро успокаивалась, вспомнив, что он вообще не отличался разговорчивостью, и это у нее тут же вызывало горячие мысли обратного рода.
- Тюфяк, а не мужчина, - насмешливо хмыкала она. - Его абсолютно ничего не интересует, кроме лоскутков и рыбок. Какие там женщины! Он и на меня-то смотрит, как на дерево.
Тетка Эльза представляла себя в образе цветущего дерева, какой-нибудь магнолии, и слезы наворачивались на ее глаза. В эти минуты она совершенно забывала, что имеет от мужа троих детей, и что могла бы их иметь гораздо больше, но сама не захотела. Такой она была противоречивой, агрессивной и сентиментальной одновременно.
А жизнь во дворе текла своим чередом. Когда девчушке исполнилось пятнадцать лет, Игнат устроил ее в медицинский техникум и там она нешуточно увлеклась одним сокурсником и ее романтические песни приобрели грустноватую окраску.
После этого знаменательного события, соседи (в основном соседки) наблюдали непонятное шествие: девчушка - уже почти сформировавшаяся девушка цветущего вида, неизменно шла между Игнатом и поклонником, обоих держала под руки, но смотрела на них по-разному: на Игната, по-прежнему открыто, восторженно, на парня - робко и смущенно. Эта троица гуляла по набережной, ходила в кино, по вечерам слушала пластинки, правда, теперь Игнат не сидел на крыльце, а прохаживался взад-вперед по двору и с наступлением темноты, прощался и исчезал в доме, а молодые люди засиживались до полуночи, но сидели вполне целомудренно, даже на некотором вполне пристойном расстоянии.
В эти дни соседи, вернее соседки, недоуменно смотрели во двор и испытывали растерянность и замешательство такой силы, что, казалось, на них внезапно обрушилась огромная морская волна.
После окончания техникума, парень предпринял решительный шаг - объявил Игнату, что "давно любит" его дочь и с размаху попросил ее руки. Игнат расчувствовался до всхлипов, благословил молодых людей на брак и в качестве свадебного подарка купил им пианино, "чтобы обучали детей музыке". (С появлением инструмента волнение соседок заметно улеглось).
На свадьбе, которую Игнат устроил во дворе, естественно присутствовали соседи. Портной и бухгалтер, изрядно нагрузившись вином, похлопывали Игната по плечу, клялись, что всегда относились к нему с глубочайшим уважением, желали десяток внуков и долгой жизни - под сотню лет.
Тетка Эльза и бухгалтерша поздравляли молодоженов, обещали всяческую помощь в воспитании детей, ссылались на собственный немалый опыт, а об Игнате наедине судачили: и такой-то он и сякой, но в конце концов пришли к единому мнению, что он "в общем-то неплохой человек".
- Налицо его перерождение… или мы заблуждались, - констатировала бухгалтерша и, то ли облегченно, то ли разочарованно вздохнула, словно зритель после интригующего фильма, в котором многое так и осталось загадкой.
А языкастая тетка Эльза произнесла одно из своих самых замысловатых изречений:
- Похоже, высокий дух победил низменного духа. Так бывает, правда, чаще бывает наоборот.