Здесь можно было бы поставить точку, если бы не дальнейшее поведение Казбека. Так получилось, что вскоре мы целую неделю вместе колесили по Осетии. Он водил туристов, а я набирался впечатлений, благо выпало свободное время. В первом же селе, где мы остановились на ночлег, Казбек, после изрядной выпивки, рассказал сельчанам как мы "напугали ингушей", при этом похлопал меня по плечу и назвал "братом". Его рассказ имел бешеный успех: сельчане подходили, обнимали меня, подливали араку (местный самогон), угощали самосадом. Я не курил, но чтобы не обидеть сельчан, затягивался крепким дымом.
В следующем селе Казбек, опять-таки после изрядной дозы спиртного, уже рассказал, как мы "выгнали" ингушей из духана, и это известие вызвало всеобщее потрясение: сельчане подняли такое ликование, что оно чуть не перешло в массовый психоз.
Дальше, слух о нашем "подвиге" разрастался, как снежный ком. Когда мы прибыли в отдаленное селенье, там уже вполне авторитетно заявили, что знают, как мы "избили" дюжину ингушей. Разумеется, нас встретили, как национальных героев. Калаки (старейшина) подал сигнал, чтобы резали самого крупного и жирного барана и устраивали местный праздник - аустержи. Во время торжества Калаки в знак особого уважения угостил меня сигаретой "Яхта" (первые сигареты с фильтром в то время), чокнулся со мной и произнес оригинальный тост:
- За мое счастливое будущее, которое уже в прошлом!
Позднее, после двух-трех общих тостов, он сказал историческую фразу:
- Над головой настоящего мужчины всегда должен виться дым - табачный или пороховой.
С тех пор я стал заядлым курильщиком и не пропускал ни одной выпивки с друзьями, и делал это со все возрастающей последовательностью, то есть, изо всех сил входил в образ настоящего мужчины, пока болезни средних лет несколько не умерили мой пыл.
Под снегопадом
Л. Мезинову
Они были просто помешаны на заснеженных склонах; когда скользили на лыжах с вершины горы до ее подножья и в ушах свистел ветер, а в глаза бил колкий искристый снег, у них захватывало дух от восторга, сравнимого с восторгом ребенка впервые увидевшего стрекозу или слабоумного, при виде цветка. На склоне попадались кочки, их подбрасывало и, пролетая по воздуху, они испытывали чувство свободы, сравнимое со свободой птицы; в эти секунды они были уверены, что находятся в такой спортивной форме, что им все по плечу, что справятся со всем не только на склоне, но и вообще в жизни. А у подножья горы, когда они, охваченные азартом, делились впечатлениями о трассе с другими фанатами горных лыж, их захлестывало возбуждение, сравнимое с возбуждением гурмана за столом, ломящимся от яств. Из-за всего этого букета чувств они и считались полупомешанными. Такими их считали местные жители из поселка, который находился на полпути от станции до гор. Каждый раз, когда мимо домов вышагивала шумная разноцветная компания с рюкзаками и лыжами на плечах, во дворах слышались реплики:
- Бездельники, раскатались, их заставить бы потаскать воду, поколоть дрова!
Известное дело, в пригороде процветает бескультурье, жители поселений в пятидесяти километрах от городской черты, считают себя обделенными (в самом деле - ни город, ни деревня), и потому их раздражают горожане, а деревенские жители, естественно, вызывают презрительные усмешки.
Обратный путь лыжники совершали в обход поселка, через лес, намереваясь полюбоваться красотами, насладиться тишиной, подышать полной грудью морозным воздухом, но лишь вскользь замечали ели, которые будто новогодняя канитель или бахрома, покрывал иней, тишину сотрясал их смех, а морозный воздух им казался чересчур теплым - они не могли отойти от скоростных гонок. И в электричке продолжали веселиться: пели под гитару, пили кофе из термоса, раскрасневшиеся, пропахшие снегом и хвоей, и лыжной мазью.
Душой этой спаянной компании был высокий парень, инженер НИИ, гитарист, знаток туристических песен, не пьющий, не курящий, "человек без недостатков", - как о нем говорили сотрудницы НИИ. Соперничая друг с другом, они добивались его благосклонности; причем в этом соревновании участвовали все женщины: красивые и некрасивые, молоденькие, после школьной скамьи, молодые и не очень, и молодящиеся, предпенсионного возраста. Он же ни одну не выделял, ко всем относился по-дружески, только в зависимости от внешности и возраста сотрудниц, по-разному улыбался и отпускал разные комплименты, но на праздники всем дарил одинаковые подарки - раздавал по шоколадной конфете. Он вел себя, как моложавый Дед Мороз.
Но на изломе зимы в институте появилась новая сотрудница, появилась внезапно, как эдельвейс среди горных снегов. У нее были гладко зачесанные волосы с хвостом на затылке, узкое, плотно облегающее сверхкороткое платье - и это при росте под два метра! Такое платье подходило для горнолыжного курорта, но никак не для серьезного института. В таком платье ее шея и ноги выглядели с полкилометра. Особенно ноги. Она вышагивала по институту, словно гигантский циркуль, высоко подняв голову, ни на кого не обращая внимания; холодно, без улыбки ответит на приветствие и процокает дальше. Несмотря на свой фантастический рост, она имела стройную фигуру и без всяких комплексов, даже с вызовом, носила туфли на высоком каблуке.
Вначале новая сотрудница вызвала у инженера только спортивный интерес, но через несколько дней ее независимая холодность, короткие и умные ответы сослуживцам, которые он слышал (его самого она не замечала в упор), вывели его из равновесия - казалось, его подбросил трамплин и он завис в воздухе.
Как-то он подошел к ней, хотел предложить лыжную прогулку, но вначале поинтересовался: "Занимается ли она зимними видами спорта?" (в том, что она, с ее данными, играет в баскетбол, он не сомневался, даже думал, что входит в сборную страны). Он подловил ее в коридоре института, когда она стремительно шла в свою лабораторию, шла зигзагами, обходя кадки с пальмами, как слаломистка створы ворот. На его вопрос она остановилась и в полуобороте ответила:
- Спорт удел недалеких. Чем больше у человека мышцы, тем меньше в голове. Профессиональный спорт - вообще кошмар, а любительский… Ну, есть элегантные виды: верховая езда, фехтование… Извините, мне некогда, - она повернулась и продефилировала в лабораторию.
Все это она сказала без всяких эмоций; ее мысли были четкие и ровные, как прямая лыжня. Он был ошарашен, его зависание в воздухе окончилось плачевно - он упал на обледенелый склон. По пути в отдел он представил строптивую особу на лошади - ее ноги волочились по земле, а потом со шпагой - ее длинная рука с клинком насквозь протыкала противников. "Каланча! - сказал он про себя. - Но прекрасна до чертиков, как снежная королева!"
И все же неудачный старт не обескуражил его; он приготовился к затяжному лыжному марафону, а для начала решил ввести длинноногую красотку в свою компанию. На следующий день снова дождался ее в коридоре и предложил "послушать музыку в обществе его друзей". И получил, как снежок в лицо, резкий отказ. С неизменным равнодушием она отчеканила:
- Я уже наслышалась о вас. Вы такой праведник, что тошно. Наверняка и ваша компания не отличается от вас, - и смерила его ледяным взглядом.
У него пробежал мороз по спине, лицо побледнело, будто покрылось изморосью, губы посинели. А на утро воспалились глаза от бессонной ночи, было похоже - он получил ожог роговиц от резкого, сверкающего на солнце снега. Он привык к поклонению и вдруг пришлось позорно сойти с дистанции.
В его груди забушевал пожар раненого самолюбия. Несколько дней он изо всех сил боролся с огнем - все свободное время, чтобы сбить пламя (и разыскать подснежники), проводил на лыжах, валялся в сугробах, но это не помогло, (подснежников еще не было), а пожар разгорелся сильнее и уже вырвался наружу - его заметили все сотрудники института и открыто посмеивались над ним, как зрители над незадачливым героем зимней сказки.
Больше всех отпускал колкостей слесарь института Степан, по прозвищу Коротышка, который обитал в подвальной мастерской. Коротышка был безумный тип: маленький, сутулый, почти горбун, да еще вечно угрюмый, с гнусавым голосом - со стороны он напоминал кривобокий снеговик с носом - красной сосулькой; от него постоянно несло машинным маслом и спиртным. Всех мужчин за глаза он называл "козлами", а женщин "телками". Не раз его собирались выгнать из института за пьянство, но не могли найти замену.
- Кто сильно пьет, в крупном масштабе, тот и делает дела основательно, - ухмылялся Коротышка, ковыляя по институту с ящиком инструмента. - Ну, как дела с телками? - с кривой усмешкой спрашивал он инженера, не глядя на него (он никогда не смотрел на собеседника, а зыркал глазами по сторонам, с нахальным видом сверлил сотрудниц). - Небось, все вздыхаешь по этой новой телке? Сердце бабы надо завоевывать взглядом. Потом наплел ей что-то и в койку. На кобылку плюнь, тебе не обломится, у тебя не тот взгляд… А если башка по ней трещит, пропусти рюмку, враз полегчает. Водочка, она полезная вещь, помогает снять напряг, сосуды расширяет. Спускайся ко мне в подвал, налью. У меня в загашнике всегда припрятано.
"Не обломится, не тот взгляд!" - эти слова долго звучали в ушах инженера, но он все-таки рискнул еще раз встать на лыжню и добраться до финиша. Подождал новую сотрудницу после работы и, пока они шли до метро под снегопадом, вернее, он семенил рядом, еле поспевая за ее гулливерскими шагами, безостановочно выпалил о своем "чисто любительском отношении к спорту", об авторской песне, о холостяцкой квартире с неплохой библиотекой, в которой есть книги и про конный спорт и про фехтование… Она слушала безучастно, а у вестибюля метро остановилась, смахнула с лица снежные хлопья и бросила на него убийственно-равнодушный взгляд.
- Неужели вы не поняли, что вы не мой тип мужчины? И не старайтесь напрасно, не выслеживайте меня.
На него как будто рухнула снежная лавина. Она исчезла за стеклянной дверью, а он долго стоял под снегопадом, смотрел на ее следы - слежавшиеся лепешки снега, похожие на вафли; стоял, точно замороженный, пока не превратился в белую статую.
Снег валил всю последующую неделю, засыпал город по первые этажи; чтобы выбраться из подъездов, дворники копали траншеи, снегоуборочные машины не справлялись со снежным валом и местами встал транспорт.
Всю неделю инженер бурно переживал свое поражение. Пламя в груди утихло, но опалило все органы - они разболелись так, что врачи нашли перерасход энергии, истощение, и выписали больничный лист.
Страдание в любви всегда идет на пользу - открываешь в себе что-то новое; особенно страдание в снегопад - обостряются все чувства. Пока инженер болел, у него было достаточно времени, чтобы посмотреть на себя со стороны и сделать кое-какие поправки в своем образе жизни, а главное - во внешнем образе. Прежде всего, чтобы развеять слухи о парне "душке", он станет серьезным и строгим, неприступной ледяной скалой; больше никто не получит от него ни улыбок, ни комплиментов. Оказывается, его приветливость, дружелюбие принимались за бесхарактерность, но теперь он покажет характер. Во-вторых, станет "настоящим мужчиной", сдержанным, твердым, даже будет, как все, немного выпивать спиртного во время институтских застолий (раньше пил только лимонад). Он докажет, что многого стоит, что она недооценивает его.
Он вышел на работу другим человеком и так умело играл новую роль, что по институту прошел тревожный шепоток, который, словно снежный ком, обрастал еще более тревожными слухами. Но игра далась ему нелегко; к обеду от напряжения разболелась голова и он, вспомнив средство Коротышки о "снятии напряга", направился в подвал-мастерскую.
Он открыл дверь и оцепенел - из подвала прямо-таки вырвался снежный вихрь. Коротышка полулежал, развалившись в кресле, а на нем… сидела она! Сидела, широко раскинув длинные ноги, запрокинув голову и страстно-яростно дергалась, точно исполняла финты фристайла, при этом одной рукой вцепилась в волосы Коротышки, другой закрывала себе рот, чтобы не кричать, но и от ее стона инженер оглох. У него перехватило дыхание; не в силах противостоять напору ветра, он несколько секунд глазел на дикую сцену; в одну из этих секунд, она повернулась в его сторону и, сквозь снежную пелену, он заметил совершенно невидящий осоловелый взгляд. Больше всего в этой сцене его поразили ее ноги, белые, округлые, как две упавшие колонны. Он закрыл дверь и, уже во всю бушевавшая в коридоре метель, чуть не бросила его на пол; чтобы не упасть, он ухватился за косяк двери.
Его шок длился минут пять, и все это время он озирался вокруг, но ничего не видел, точно оказался в запотевших очках. Потом он встряхнулся и подумал, что яростный кошмар ему померещился, что во всем виновата разыгравшаяся в институте пурга; он снова чуть приоткрыл дверь. Они уже поменяли позу - теперь он был сверху, как гном на великанше. Собственно, самого Коротышку инженер и не различил, его вновь поразили ее ноги - они вздымались до потолка, как два белоствольных дерева.
Он был уверен - на следующий день ее замучают стыд и позор, при встрече она зальется густой краской и убежит с подавленным рыданьем или вообще не выйдет на работу, а в дальнейшем уволится и исчезнет, как внезапно сгинувшая зима, но не тут-то было. Как обычно, она невозмутимо и холодно ответила на его приветствие и, не дрогнув, без тени смущения, прошагала мимо, размахивая руками, точно лыжными палками. Казалось, все произошедшее для нее - то же самое, что для него спуск с горы или даже меньше - прогулка по лесу или совсем мелочь - чашка кофе из термоса.
Трава у нашего дома
Он был моим самым близким другом в детстве. Мы с ним проводили все дни напролет. С утра обегали наши владения: поляну с небольшим болотцем и пружинящим деревянным настилом через низину, березовый перелесок, овраг, в котором струился ручей, и, наконец, бугор. Мы влетали на бугор и останавливались передохнуть. С бугра открывался прекрасный вид на зеленый луг, по которому проходила железная дорога, и до самого горизонта поднимались и опускались телеграфные провода. Каждое утро по железной дороге проносился скорый; он никогда не останавливался на нашем полустанке, мы и пассажиров не успевали рассмотреть - так, два-три лица, прильнувшие к стеклу, - но все равно их провожали: я махал рукой, а Яшка кивал бородой. Я сильно завидовал тем, кто мчал в поезде, мне тоже хотелось попутешествовать, побывать в разных городах. А Яшка им совсем не завидовал: поезд скроется, и он спокойно пасется на бугре, щиплет сочную траву, время от времени наполняя утреннюю тишину громким блеяньем. Я ложился рядом с Яшкой, обнимал его за шею, делился с ним своими мечтами, и он всегда внимательно смотрел на меня зелеными глазами и слушал, правда, при этом не переставал жевать. Выслушает, качнет головой, как бы говорит: "И куда тебя тянет? Здесь отлично, всего полно. Смотри, сколько ромашек! И чего их не лопаешь?".
В то послевоенное время мы жили в Заволжье, в небольшом поселке, при эвакуированном из Москвы заводе, на котором работал отец. Семья у нас была большая и, сколько я помню, мы постоянно нуждались. Чтобы расплачиваться с долгами, отец с матерью каждую весну покупали месячного поросенка, полгода его откармливали, а к зиме продавали. Но однажды родители вернулись домой с пустыми руками - на поросят поднялись цены, - а через несколько дней отец принес домой белого козленка. "На худой конец, и он сойдет", - сказал.
Козленку было три недели, его тонкие ножки еще разъезжались на полу, он жалобно блеял и мягкими губами теребил занавески - искал мать. Первое время козленок сосал молоко из бутылки с соской и спал с нами, детьми, под тулупом на полу. Бывало, утром вскочит, наступит на руку острыми копытцами и заблеет - просит молока. Потом козленок стал есть все подряд, все, что мы ели, а как только на пригорках зазеленела молодая трава, мне, как старшему, отец поручил выводить его на прогулки.
С этого все и началось. Мы с Яшкой (козленка назвали Яшкой) привязались друг к другу; он ходил за мной, как собачонка, а я доверял ему все свои тайны. Там, на бугре, мы устраивали игры, бегали наперегонки, перескакивали через лужи и коряги, причем вначале Яшка вырывался вперед, но скоро я настигал его, и некоторое время мы неслись рядом, а потом Яшка начинал сдавать. Тогда он резко останавливался и подпрыгивал на одном месте, как бы предлагая новый вариант игры. Здесь уж, естественно, первенство было за ним. Видя, как я неуклюже отрываюсь от земли, Яшка только ухмылялся и взлетал все выше, временами даже зависал в воздухе и искоса посматривал на себя, любуясь своей ловкостью. Под конец этот бахвалец на радостях брыкался задними ногами и трубил на всю окрестность о своей победе.
Ближе к лету Яшку переселили в пристройку, в которой обычно держали поросенка. К этому времени Яшкина пушистая шерстка превратилась в блестящие завитки, его взгляд стал более осмысленным, а на лбу появились бугорки. Пробивающиеся рожки чесались, и Яшка все время лез ко мне бодаться. Припадал на передние ноги, качал головой - явно вызывал помериться силами. Я становился перед ним на корточки, и мы упирались лбами друг в друга. Побеждали попеременно, и надо отдать Яшке должное: когда он наседал и я кубарем скатывался под уклон бугра, он никогда не подскакивал и не бил сбоку - ждал, пока я поднимусь и приму оборонительную позу. В нем было какое-то врожденное благородство.
Позднее, когда у Яшки появились рожки, случалось, он не рассчитывал свою силу, и тогда мы ссорились. Например, издаст предупредительный клич, разбежится, скакнет и летит на меня, наклонив башку. Я, конечно, отпрыгивал в сторону, и Яшка врезался в кусты, но, бывало, я не успевал увернуться, и Яшка больно бил меня в живот. Тут уж я не выдерживал и тоже поддавал ему как следует.
Долго мы не дулись, Яшка первым подходил, клал голову на мои колени, виновато подергивал хвостом и теребил ботинок копытцем: брось, мол, стоит ли ссориться из-за мелочей, ведь мы друзья! Такой ласковый был козленок.
В полдень я ненадолго оставлял Яшку одного: привязывал его веревку к вбитому в землю колышку и шел домой обедать. С обеда притаскивал ломоть хлеба, картошку, морковь - Яшка все уминал, и мы спускались в поселок.
Прежде всего подходили к сапожнику дяде Коле; я наблюдал за его работой, а Яшка дожидался капустной кочерыжки, которую дядя Коля всегда припасал для козленка.
Что меня больше всего поражало, так это умение дяди Коли по обуви угадывать наклонности хозяина. Подаст ему какая-нибудь старушка сбитый ботинок, а он посмотрит и скажет:
- Что он у вас - футболист?
И старушка сразу закивает:
- Житья от него нету. Отец только на обувь и работает. Вторые за месяц сбил… да еще штраф за разбитые окна заплатила…
Или принесет какая-нибудь девчонка сандалии, дядя Коля проведет пальцем по стертым носкам и улыбнется:
- Танцовщицей, наверно, хочешь стать?
И девчонка кивнет, опустит глаза и покраснеет. Дядя Коля мог определить, кто ходит прихрамывая, кто косолапит, кто ходит красиво.