Дома, страдая от бессонницы, Алексеич беспрерывно курил, кашлял, отхаркивался и ворчал на бывших жен, которые ему "отравили лучшие годы", при этом шаркал из угла в угол, задевая стол, стулья, перекладывал вещи с места на место, роняя то одно, то другое - соседи снизу не раз стучали ему по батарее. Алексеич уже давно приготовился распрощаться с жизнью: продал лишние вещи, привел в порядок фотографии, письма, составил завещание "неблагодарному" сыну; жен в завещании не упомянул… Засыпал Алексеич только под утро; во сне стонал, хрипел, кашлял, выкрикивал какие-то команды…
Вернувшись домой, Петрович подходил к зеркалу, видел опухшие красные глаза, дряблую кожу… Отмахнувшись от своего отражения, закуривал, тяжело опускался в кресло; душевная усталость и невеселые предчувствия охватывали его. Он и раньше плохо переносил одиночество, особенно в праздники, после того, как они с Алексеичем разбредались по домам, а теперь, оставаясь наедине с самим собой, испытывал что-то вроде страха.
- Плохой симптом, если женщины покидают мужчину, - бормотал он. - Значит я им уже неинтересен… Неужели мое время прошло и впереди пустота?!
Петрович закрывал глаза и перед ним вставала тихая, нежная женщина с чувствительным сердцем; она заботилась о нем, выслушивала, утешала, готовила его любимый омлет с луком… и, конечно, поддерживала его стремления. А стремления у него были нешуточные: издать сборник стихов, заиметь участок с летним домиком, разводить цветы… Он так привык к своей мечте, что вполне зримо проживал вторую жизнь, и эта воображаемая жизнь была намного прекрасней настоящей жизни. Последние годы он и спал с женщиной-мечтой, закопавшись носом в ее волосы прислушиваясь к трепету ее чувствительного сердца.
Время шло и ничего не менялось в образе жизни стариков, но сами они менялись в худшую сторону: Алексеич стал ощущать боли в желудке, у Петровича появилась одышка; оба во всю разговаривали сами с собой, а встречаясь по вечерам, выбирали ослабленный вариант выпивки: вместо водки покупали крепленые вина и, как правило, обходились одной бутылкой, то есть делали поправку на возможности организма.
- Тяжело стало по ночам, - оправдываясь, говорил Петрович другу. - Ноль эмоций.
- Да и накладно, - соглашался Алексеич. - Надо бы вообще переключиться на самогонку.
В какой-то момент Петрович заметил, что его друг изменился и в другую сторону: стал меньше "полыхать", не так бурно, как раньше, реагировал на "непорядок" во дворе, и даже последним постановлениям "власть имущих" оказывал вялое сопротивление. Как-то незаметно воинствующий "пират" превращался в образцового матроса. "Устал воевать", - решил про себя Петрович, но это было только началом перерождения Алексеича. Вскоре он прибарахлился - купил новый пиджак, с утра ходил выбритый до синевы, ни с того ни с сего с душевным подъемом поведал другу, что по утрам делает гимнастику, обливается, и, наконец, однажды в пивной просто-напросто ошарашил Петровича, спросив, с некоторой долей легкомыслия, "а не жениться ли ему на соседке, которая приносит супчик?". Да еще объяснил:
- …Понимаешь, без женщины как-то тупеешь.
- Хм! - скептически покачал головой Петрович. - Ты похож на жениха не больше, чем я на Пушкина.
- Скажу тебе больше, - неторопливо, прочувственно произнес Алексеич. - Скоро месяц, как она живет у меня.
Это уже Петрович воспринял как личное оскорбление. Он изменился в лице, задышал прерывисто.
- Ты скверный товарищ. Ноль эмоций! Решаешь, так сказать, важный вопрос не посоветовавшись, ничего не спросив, - его возмущение было слишком велико, чтобы продолжать свою мысль.
- Подумаешь событие! - хмыкнул Алексеич. - А чего тебя это так заело, Петрович? Нет, чтобы от души порадоваться за друга. Чего злишься-то, заводишься по пустякам? Брось! Друзьям надо многое прощать. Я заметил, ты вообще стал что-то легковозбудимый.
Он попал в точку - "романтик", действительно, все больше превращался в скептика. Несоответствие мечты и реальности ставило его в тупик, заставляло нервничать; он замечал, что с каждым днем катастрофически уменьшаются его шансы встретить "тихую, нежную" подругу жизни. А тут еще пришли отказы из журналов, куда он посылал свои стихи… С Алексеичем он еще хорохорился, говорил о "домишке на природе", где он с "тихой женой" будет разводить "нежные цветы", говорил о повести про "стариков с молодым духом", которую непременно напишет, но возвращаясь в свою холостяцкую квартиру, сникал.
Теперь старики встречались реже, правда, созванивались ежедневно. Иногда Алексеич бодро кричал в трубку:
- Ну, как ты еще жив, старый хрыч? Заходи, моя половина обед сварганила. Приходи, поешь, как следует. Горючее у меня теперь всегда в шкафу стоит.
Во время обеда Алексеич подбадривал друга:
- Не вешай нос! Есть средство от тоски - вспомни, кому еще хуже, сразу полегчает… И что ты никак не можешь найти бабу? Вокруг полно добрых и… красивых баб. Нерасторопный ты, Петрович, какой-то.
По пути к дому, Петрович чувствовал жгучую зависть к счастью друга. Входя в свой двор, он в легкой форме упрекал дворника за халатность, за то, что тот небрежно относится к своим обязанностям: в гололед не посыпает песком тротуар, не думает о последствиях; автомобилистам делал мягкое замечание, что "двор все же не ремонтная мастерская и от стука у некоторых разламывается голова"…
…Петрович умер внезапно от инфаркта; будучи выпивши, упал на замшелых ступенях своего подъезда. Его душа, вне всяких сомнений, унеслась в рай. После похорон Алексеич сказал жене:
- Он был крайне благородный человек… Не все его устремления осуществились, но он хоть пытался что-то сделать, сделать жизнь достойной, а другие и не пытаются.
Алексеич совершенно забыл, что Петрович был всего лишь "последним романтиком", "кремлевским мечтателем", а перед смертью и вовсе превратился в скептика и ворчуна, но почему-то в памяти друг остался неисправимым оптимистом, неким борцом за лучшее будущее, который часть своей заразительной энергии передавал другим, в том числе и ему, Алексеичу.
Через год дом, где жил Алексеич с женой, поставили на капитальный ремонт и жильцам предоставили квартиры в новом районе. В новом дворе Алексеичу нравилось абсолютно все: клумба и скамьи, где играли дети, а молодые мамаши занимались вязаньем, площадка, куда загоняли свои легковушки автомобилисты, пузырящееся на ветру белье у бойлерной, огороженная кирпичом помойка; одно у него вызывало неприязнь - пенсионеры доминошники, которые целыми днями стучали костяшками, при этом, как сычи, осматривали двор и все и всех поносили. Как-то Алексеич услышал и в свой адрес нелестные слова, что-то вроде:
- Молодится, под руку ходит со своей фифой!
Алексеич подошел к доминошникам, усмехнулся:
- …Эх, вы! Дожили до седых волос; небось, хлебнули немало, а ничего не поняли в жизни. Вывод не сделали, что надо закрыть дверь в прошлое!
А дома жене сказал:
- Желчные люди, законсервировались, не смотрят вперед. Вот Петрович… он всегда… он был лучше всех, - Алексеич отвернулся, сглотнул горький комок.
И жена, в знак полного, безмерного согласия, молчаливо обняла Алексеича. Она была тихая, нежная, с чувствительным сердцем, а внешне намного полнее его предыдущих жен, этакая пышная громадина. Алексеич признавал только таких.
Вечерние бульвары
Странный народ эти москвичи - вечно спешат, жалуются на сутолоку, сногсшибательное движение транспорта и все такое, но никогда не променяют свой город ни на какой другой; даже уезжая ненадолго в командировку, начинают скучать по шумным улицам и потоку машин на Садовом кольце, толкотне прохожих, огромным людным магазинам. Кстати, в командировках или где-нибудь у моря на отдыхе москвичей сразу можно определить по свободным раскованным манерам и "аканью". Кое-кто из них ведет себя даже вызывающе, походки у таких молодчиков развязные, взгляды циничные, и слова они произносят самоуверенно, небрежно, точно являются, как бы это поточнее выразиться, представителями какой-то высшей популяции, что ли, и для них терпеть общество разных провинциалов - сплошная мука. Я не случайно говорю "кое-кто". Поверьте, таких мало и мне, москвичу, стыдно за таких недалеких балбесов, стыдно за их безмерную самонадеянность.
Хотите, познакомлю вас с настоящим коренным москвичом, который родился и вырос в Москве и предки которого лежат на ее кладбищах, который любит свой город и знает его, как свои пять пальцев, человеком неглупым и достаточно скромным? Он ежедневно проходит мимо прекрасных старинных домов, уже таких для него привычных, что он и не замечает их, только когда сносят какой-нибудь особняк и на его месте строят высокую стеклянную коробку, начинает возмущаться. В самом деле, просто зло берет, когда видишь, во что превратили Замоскворечье. Теперь и не вспомнить, какая постройка была раньше, какая позже, пойди разберись в этой мешанине стилей.
Так вот, этот москвич знает все театральные новинки, но сам бывает в театре не чаще двух раз в год. Все руки не доходят, вернее ноги. Он любит поговорить о погоде и самочувствии, о спорте и о политике, поругать лихачей-таксистов и начальство райисполкома за бесхозяйственность в своем районе, но попробуйте предложить ему другой район, это приведет его в замешательство, и будьте уверены - ни за что не поедет. Даже в большую квартиру и в лучший район, вроде Строгино, где красивые новые дома на берегу Москва-реки, отличные пляжи и воздух чистый, как в лесопарковой зоне. "Так-то оно так, - скажет, - но далековато. У нас здесь все под боком, обжитое и всякое такое, а там за каждым гвоздем кати сюда, в центр, когда-то там все наладится". Он сильно привязан к своему району и считает его лучшим в городе.
Короче, это типичный москвич, мужчина среднего роста, обыкновенной внешности, примерный семьянин, живет в обычной двухкомнатной квартире в черте бульварного кольца. Каждое утро он встает по будильнику, проглатывает завтрак, приготовленный женой, закуривает, выходит во двор, торопливо здоровается с дворничихой и соседями, покупает газету в киоске на углу, на ходу просматривает ее, входит в метро, втискивается в вагон и катит на работу. Он научный сотрудник НИИ. Нельзя сказать, что он создает что-то такое, что человечеству позарез необходимо, без чего оно не выживет, он - крупица в общей структуре института, винтик в огромном механизме, но, как вы догадываетесь, все и держится на винтиках. Главное - он увлечен работой и испытывает радость, когда что-нибудь получается.
После работы он с приятелем сослуживцем доезжает на метро до "Арбатской", заглядывает в открытое кафе, опрокидывает стакан вина, чтобы снять скопившееся напряжение, и, уже покуривая, бредет по вечерним бульварам, где на скамьях молчаливо сидят старики, играют доминошники и шахматисты, где модно одетые парни слушают магнитофоны и рассматривают проходящих девушек, где, счастливо улыбаясь, катят коляски молодые мамаши, а молодые отцы важно вышагивают, заложив руки за спину, где выгуливают собак и старушки подкармливают голубей, где демонстрируют наряды разные модницы, где полно влюбленных и праздношатающихся, и подвыпивших, ищущих собеседников, и нагуливающих аппетит гурманов, где, наконец, большинство просто отдыхает после рабочего дня.
Он, этот москвич, идет вначале по Гоголевскому бульвару, потом по Тверскому и дальше через Страстной, подходит к своему, Петровскому. На бульварах он встречает знакомые лица, кто-то ему улыбается, кому-то он, с кем-то он только перекинется словами, с кем-то остановится поговорить. На всем пути к дому он ощущает себя среди людей, причастным к другой жизни, к другим болям и радостям, и вот это ощущение родственности, скажу вам, ни с чем не сравнимое чувство, что-то вроде меры ответственности за весь род людской.
Вы уже, наверное, поняли, что этот москвич перед вами. Это я. Мне скоро бахнет тридцать пять, но я, несмотря ни на что, чувствую себя молодым человеком. Если говорить начистоту, на работе я только сейчас вошел во вкус разных исследований и мой успех еще впереди. Что еще сказать о себе? Человек я неплохой, честное слово. Во всяком случае на подлости не способен. Я, может, и не подарок, но все же не как некоторые, которые только и знают заострять внимание на всяких пустяках да еще нудеть по поводу каждой чепухенции. Я люблю легкую шутку, ненавязчивый юмор, к окружающим отношусь терпимо, лишь бы они не встревали в мою жизнь. Характер у меня покладистый, а если некоторые считают, что не очень, то пусть поживут с мое, да еще в такой мясорубке, я посмотрю, что из них получится. Москва ведь не деревня Синичка, здесь ритм - ого какой!
Так вот, одежде я особого значения не придаю, галстуки не ношу, хотя жена так и норовит на меня их повесить, в еде я непривередлив, в жару люблю попить холодного пива, ну а после работы, как уже говорил, в кафе выпиваю стакан сухого вина, чтобы снять усталость. И не осуждайте меня, не уподобляйтесь моей жене. Работы у меня невпроворот, понятно? Лихорадочно наверстываю упущенное. А почему так случилось, сейчас объясню.
Лет пять-шесть назад я работал инженером в одном бюро. Ничего путного там не делал, чертил разные дурацкие загогулины и получал маловато, а у меня, как вы уже поняли, семья. Десять лет я отработал в том отделе - и никаких повышений. Вдвоем-то с женой мы жили более-менее сносно, а когда родилась дочь и жена уволилась с работы (она по образованию школьный учитель), стало туговато. И все же, когда я вспоминаю те годы, невольно начинаю улыбаться. Времени свободного у нас было хоть отбавляй; бывало, завезем ребенка к родителям жены, а сами в байдарку и по Истре или Клязьме. Каждую субботу плавали; у нас была хорошая, спаянная компания туристов из числа моих закадычных приятелей инженеров. А зимой гоняли на лыжах по Подмосковью. И все праздники проводили вместе: смотрели слайды, пели песни. И вот что странно - деньги все время поджимали, случалось, друзья соберутся, толком угостить нечем, но жили дружно и смеялись на этих вечеринках до коликов в животе.
Для полноты картины должен сказать еще вот о чем: моя жена, как и большинство женщин, умом не блещет, но красивая - глаз не оторвешь, и, что важно, особа коммуникабельная, как сейчас выражаются. К ней все тянутся. Приятели не раз советовали запускать ее к начальству, уверяли, что хлопоты о моем повышении сразу отпадут сами собой. Но я подобные советы не принимал, я не тот человек, у меня, понимаете ли, есть определенные принципы на этот счет. Я человек порядочный и всего хочу добиться самостоятельно и честно, не то что некоторые. Я мечтал перейти в НИИ и посвятить себя науке.
Так вот, мы жили, несмотря ни на что, неплохо, но, дело известное, так не могло продолжаться до бесконечности. Через два года жена вернулась в школу, но что они там получают?! На одежду-то ей не хватало. А когда дочь подросла, на меня прямо обрушились заботы: то за музыкальную школу плати, то нужны новые шмотки, то путевки на юг. В общем, жена начала вмешиваться в то, чем я занимался. Вначале намекала, что мне не мешало бы где-нибудь подрабатывать, при этом рисовала для семьи какое-то недосягаемое будущее, потом начала просто методично меня допекать.
- Все твои приятели пишут кандидатские, - бурчала, - а ты на службе только часы отсиживаешь. Когда-то я, дура, думала, ты перспективный, а ты человек без будущего.
Чего только я не выслушивал! И приходилось терпеть, а что оставалось? Ну не было у меня на работе никаких тем для диссертации, не мог же я их высосать из пальца. Я ждал, пока освободиться место где-нибудь в НИИ, чтобы заняться наукой. Короче, семейная жизнь пошла наперекосяк. Не знаю, может, и по делу жена пилила меня в то время, называла непробивным. Ведь, сказать по совести, кое-кто из моих приятелей инженеров процветал: устроился куда-то по совместительству, и технику и науку двигал вперед, и жил припеваючи. А я все сидел на окладе. И вот в это время, когда начались семейные разлады, я вдруг встречаю одного приятеля, с которым заканчивал институт; он катил на "Жигулях", развеселый, преуспевающий. "На дачу, - говорит, - дую". Мы разговорились, и он сообщил, что пять лет, вроде меня, промыкался в одном отделе, потом бросил все и устроился мясником в магазин.
- Вначале было унизительно как-то, - признался он. - Потом я понял, что не место красит человека, а человек… Да нет! Глупости! Зарплата. Теперь-то я на доске почета. Ну и сам понимаешь, живу не в среднем достатке. Вырезка всем нужна. Мой сосед журналист тоже в своей газетенке долго перебивался, пока не поумнел. Теперь-то он мебельщик, фанерует кухонные гарнитуры. Доходное дело. Сейчас ведь все получают новые квартиры, все хотят их отделать как следует… Ты вот подумай хорошенько, есть одно приличное место в железнодорожном бюро. Там бригадир знакомый парень, может оформить агентом по доставке билетов на дом. В день тридцатник будешь иметь. Запиши телефон, позвони, скажи - от меня. Только соображай быстрее, знаешь сколько желающих?! Ясное дело, просто так туда не возьмут. Ты бригадиру отдашь свой мизерный оклад, а весь навар тебе. Внакладе не будешь, обещаю.
"Все это прекрасно, - нашептывал мне тайный голос. - Но такая работа - удел прохиндеев, а я порядочный человек". Когда он уехал, я от души рассмеялся и дома решил этим предложением повеселить жену, но она неожиданно все восприняла иначе.
- И не думай, соглашайся. Все равно в твоем отделе никакого продвижения не предвидится. Да и инженером всегда устроишься, а такой работы больше не подвернется.
"Работы я, конечно, не боюсь, - рассуждал я про себя. - Но все же как-то стыдно. И потом, как быть с НИИ?"
- Сейчас самый подходящий момент, - благословляла меня жена. - Поработаешь год-другой, зато поживем по-человечески.
Несколько дней я колебался, настроение было паршивое, а жена все наседала:
- Не ломай голову. Упрямый ты!
Где ей было понять, что это не упрямство, а умение отстаивать свои принципы. Но все же она доконала меня. Я уволился из отдела с твердой решимостью поработать доставщиком не больше года, но как-то незаметно втянулся в прибыльное дело и разносил эти проклятые билеты несколько лет.
Когда я пришел в ту контору, меня встретил бригадир, молодой холеный парень. Мы сели у окна и парень ощупал меня цепким взглядом; потом вздохнул:
- Не знаю, получится из тебя жох, то есть отличный агент, или станешь чайником… но посмотрим… Слушай меня. Значит так. В наше бюро поступают сотни заказов, особенно в летний сезон и перед праздниками - кто катит в Ленинград, кто в Киев, лимитчицы едут домой, в общем, понимаешь, да? Учти, мы гарантируем день отъезда, но не номер поезда и тип вагона. На этом можно играть… Наши агенты делятся на водителей и пешеходов, на ноги около пятидесяти билетов в сезонные дни, на машину - до ста. Так что работа тяжелая. Все пешеходы оформлены в штате, но берут без высшего образования, усек? У тебя диплом. Не возьмут. Но! - бригадир поднял палец. - Водители берут себе "штурманов" из нештатных агентов. Для чего, сейчас объясню. Они, водители, ребята бывалые, знают все проезды, понял? Можно ведь давать кругаля, а можно дворами - выигрыш времени. Но здесь чисто психологический момент - они не умеют говорить с клиентами, с этим у них плоховато, не тот культурный уровень, и получают малый навар. А опытный жох выжимает по сорок рубликов, а в сезон и побольше. Ну само собой, день на день не приходится…
"Чего только люди не придумают! - мелькнуло в голове. - Но почему, собственно, мне не стать опытным жохом, я что, хуже других?! И потом, это все честно, без всяких махинаций".