- Понимаешь, - сказала Вадиму, - у меня случаются закидоны, ты не обращай внимания. Дело в том, что последний год жизни с мужем был каким-то кошмаром. Ты не поверишь, но мы дрались. У нас шла ежедневная война, но он не уходил из-за Илюши. Он раздражал меня. Приходил весь в губной помаде и мне же закатывал сцены. Я все время сидела дома, как пленница под домашним арестом… Я думала, выхожу замуж за великого человека, а он оказался ничтожеством, - в ней кипела ярость, вызванная воспоминаниями. - Потом у меня тоже появился любовник - один пьяница из миманса. От тоски, злости и вообще… Вначале мне просто стало его жалко. Он несколько лет смотрел на меня. А потом привязалась. В театре сплетничали, а мне было наплевать. Он добрый парень и ходил за мной как привязанный… Несколько раз я подавала на развод, но муж меня умолял забрать заявление. Наконец он стал мне противен. Я выгоняла его, кидала в него посуду. Он бил меня, орал на всю квартиру, думал запугать, сделать овечкой, а я его не боялась. Я ничего не боюсь, кроме молний. На меня как-то действуют разряды… Два месяца я отлежала в больнице в нервном отделении. Потом он валялся у меня в ногах, подсылал друзей, чтобы меня уговорили его простить. Представляешь, как радовались разные Браславские, когда я попала в больницу? Говорили: "Тамарочка больше не выйдет на сцену". А я вышла. Сделала станок в Илюшиной комнате, год набирала форму; голова болела страшно, падала вся в поту, но снова вставала. С тех пор у меня случаются головные боли.
Прошел еще один год. Вновь приближалась осень. По-прежнему Вадим и Тамара были погружены в работу, но размолвки, которые начались между ними на гастролях, теперь возникали день ото дня со все возрастающей последовательностью. По вечерам, когда Вадим приезжал из своей комнаты-мастерской, Тамара была на спектакле. Ему приходилось готовить, мыть посуду, просматривать домашние задания Илюши. Усталому после напряженной работы, ему хотелось тепла, заботы, внимания жены… но Тамара жила своей жизнью… Она привыкла к рампе, аплодисментам; приезжала поздно, с цветами; случалось, ее подвозили актеры или поклонники из числа балетных фанатов; она приглашала их домой, и они всю ночь говорили о театре. После ухода гостей Вадим запальчиво выговаривал жене свое недовольство, а Тамара невинно вопрошала:
- Что случилось, что я делаю не так?
- Не строй из себя идиотку! - шумел Вадим. - Кем бы жена ни была: профессором или танцовщицей, она прежде всего жена. Твое место там, - он показывал на кухню. - Посмотри, в какой куртке я хожу, вот-вот отлетят пуговицы.
- Но ведь дома все есть, суп я сварила, а на второе неужели вы не могли пожарить котлеты, - не совсем решительно защищалась Тамара. - А пуговицы - это мелочь. Давай пришью.
- Почему я должен об этом напоминать? - возмущался Вадим. - А моя работа?! Тебя она давно перестала интересовать. Жена называется! Ты знаешь, что у меня зарубили иллюстрации к последней книге? Не знаешь! И даже не знаешь, к какой книге. Тебе на все наплевать.
- Ну не сердись, извини меня… Жизнь такая короткая, а мы еще отравляем ее друг другу из-за мелочей.
Если у Тамары выпадал свободный вечер, а Вадим приезжал позже обычного, то уже он выслушивал разного рода обвинения - в основном они касались женщин - Тамаре все время мерещились какие-то тайные романы мужа. Как каждая собственница, она требовала от супруга сверхпреданности. Между тем приятели Вадима, которые раньше изредка наведывались в квартиру Тамары, теперь заходили только в мастерскую на Соколе - за разговорами с ними Вадим стал задерживаться; с приятелями ему было спокойнее и интереснее, чем со взбалмошной женой.
В те первые осенние дни на улицах появилось много молодых загорелых женщин, и Тамара остро переживала свой возраст. Теперь они с Вадимом редко прогуливались, но если это случалось, каждый раз, когда им навстречу шла красивая девушка, Тамара искоса посматривала на мужа. Зная повышенную ревность жены, Вадим шел не поднимая головы, но Тамара все равно находила причину для упреков. Однажды, когда Вадим работал у себя, она, распалив воображение, неожиданно нагрянула на Сокол и безумными глазами стала выискивать в комнате какие-то несуществующие улики.
- Что за бредовые подозрения! - возмутился Вадим, полушутя шлепнул жену по заду и выпроводил из комнаты.
У Тамары дело шло к пенсии, она уже танцевала девятнадцатый год и каждый раз, принося афишу на неделю, тревожно пробегала ее взглядом - и если была мало занята, нервно покусывая губы, впадала в оцепенение. А когда в труппу ввели молодых танцовщиц на характерные роли, с ней вообще случилась истерика.
- Это не театр, а банка с гадюками, - бормотала и швыряла на пол посуду.
Как-то Вадим заехал за ней в театр; она вышла встревоженная, с остекленелым взглядом; села в машину, закурила трясущимися руками.
- Что случилось, Том?
- Ничего.
"Ладно, - решил Вадим, - дома расскажет". Но не успели они отъехать, как Тамара резко повернулась.
- Ты все-таки бесчувственный человек. Видишь, я - комок нервов, а ты сидишь спокойно, покуриваешь, слушаешь музыку.
- Но я только что у тебя спрашивал, что случилось, - отпарировал Вадим.
- Как ты спросил? Лишь бы спросить! Как от назойливой мухи отмахнулся. Тебя совершенно не интересует моя работа. Может быть, я последние дни дотанцовываю, навсегда расстанусь с театром, которому отдала всю жизнь, а ты!..
Дома она призналась, что с ней холодно поздоровался главный режиссер. Всегда здоровался приветливо, и вдруг только мрачно кивнул.
- Ну и что? - недоумевал Вадим. - Мало ли какое настроение было у человека.
- Не-ет! - ехидно протянула Тамара. - Вот ты не понимаешь, не улавливаешь нюансов. В театре все построено на нюансах и ничего не бывает просто так… Это означает, что моей карьере конец.
Она обхватила лицо руками и беззвучно задергалась.
На два-три дня она лишилась аппетита и сна, а потом режиссер поздоровался с ней приветливо, и дома она, как девчонка, прыгала от счастья… Впечатлительная, ранимая, Тамара все близко принимала к сердцу, во всем видела скрытый смысл; ее настроение постоянно менялось: то безудержная веселость, то глубоко угнетенное состояние, жестокая хандра. В театре она сдерживалась, а дома расходилась: либо вымещала на муже гнев, либо старалась заразить его радостью. Эти встряски изо дня в день разъедали их отношения. В Вадиме зрел протест. Все чаще он задерживался на Соколе. Случалось, даже забывал об Илье, с которым его связывала чистая дружба. Как-то подросток проговорил с обидой в голосе:
- Вы хотели мне вчера помочь оформить стенгазету.
- Прости, Илюша, заработался… Не успеваю в срок.
Вадим сам чувствовал жалкую лживость своих слов. "Что было вчера?". Он вспомнил, что накануне Тамара устроила сцену из-за того, что он в очередной раз задержался на Соколе, и ему не хотелось идти домой; он позвонил приятелю, с которым давно не виделся, они встретились, выпили, и он приехал домой в полночь.
Теперь неуравновешенность Тамары проявлялась во всем. Она стала уделять повышенное внимание своей внешности: то и дело меняла одежду, покупала новую косметику и даже хотела перекраситься в блондинку. В компаниях стоило только Вадиму поговорить или, чего доброго, потанцевать с другой женщиной, как Тамара отзывала его в сторону.
- У меня что-то разболелась голова, пойдем отсюда.
Дома она отчитывала супруга за "позорное, бесстыдное поведение", за "вопиющее невнимание к ней". Иногда Вадим рассуждал: "Все в ней прекрасно, но была бы помоложе - не появились бы возрастные комплексы… Хотя, тогда это была бы уже не она… Может, она и интересна тем, что жизнь наложила на нее след".
Издерганная Тамара теперь ежедневно пила разные настойки: сердечные, желудочные, снотворные. Вадим еще шутил:
- От всех болезней, Том, вылечивает чай с коньяком и любовь. Налей-ка нам по рюмке коньяка.
Но головные боли у Тамары усиливались, по ночам Вадим просыпался от всхлипываний.
- Ты бесчувственный эгоист. И не дорожишь мною. Я не могу уснуть, наглоталась таблеток и все без толку, а он знай себе спит. Поговорил хотя бы со мной.
- Это ты эгоистка! - откликался Вадим спросонья. - Только и думаешь о себе. Если я не высплюсь, у меня весь день улетит в трубу. Я ведь работаю головой, а не как ты - ногами. Ты уже сто раз танцевала свои партии и можешь их станцевать как заводная кукла, а мне-то надо соображать, придумывать…
Их конфликт развивался наплывами: то бывали минуты общности, полной духовной близости с бурными приливами любви, то наступали моменты разобщенности и раздражения. Между ними еще не было затяжного отчуждения, но с каждой размолвкой все больше накапливался ядовитый осадок, который в конце концов достиг критической массы, и тогда произошел взрыв.
Однажды зимой Вадим проснулся оттого что, хлопнула входная дверь. Обошел квартиру - жены нигде не было; на кухне под портретом умершего отца Тамары лежала записка: "Папа! Я иду к тебе!". Спешно одевшись, Вадим обежал двор, потом завел машину и объехал окрестные улицы, а когда снова подкатил к дому, увидел ее у подъезда. Она стояла на ступенях в одном платье и отрешенно смотрела в ночное небо.
- В чем дело, Том? - Вадим схватил ее за локоть.
- Хотела броситься под машину, но испугалась… Представила, что меня уже не будет в театре… Хотела и тебя избавить от себя… Тебе нужна другая женщина… Не такая больная… А сейчас думаю - устроюсь преподавать в училище… Да и как Илюша без меня…
Спустя некоторое время история повторилась; Вадим опять разыскивал ее, гонял ночью по соседним улицам и вдруг увидел - она сидит в "Эрмитаже" на скамье, курит и наблюдает за ним. Вадим чуть не задохнулся от гнева:
- Не такая уж ты чокнутая, Том! Ты утонченная садистка, тебе приятно издеваться надо мной!
- А ты мерзкий тип, - Тамара метнула на мужа злой взгляд. - Только и знаешь подавлять и унижать меня как личность. Тебе все позволительно, а мне ничего. Себе все прощаешь… Уж лучше жить с тем, из миманса. Пусть глупый, пьяница, но только и думал обо мне, заботился, а ты весь в себе. Ненавижу тебя!
- Прекрасно! - Вадима передернуло от злости. - Я сейчас уеду. Нам в самом деле стоит отдохнуть друг от друга.
Он сел в машину и только стал отъезжать, как раздался исступленный крик:
- Вернись!
Тамара подбежала к машине, вцепилась в дверь, в ее глазах была паника.
- Прости! Не бросай меня. Я не могу без тебя! Не знаю, что со мной творится. Мне все кажется, что тебе нужна другая, молодая женщина. А я уже свое отжила…
- Ты все выдумываешь, - махнул рукой Вадим. - Разве я давал повод так думать?
- …Пусть я со странностями, но я люблю тебя! - Тамару всю трясло от напора чувств. - Я так благодарна тебе за любовь, за радость общения… Не представляю свою жизнь без тебя…
У Вадима закружилась голова, он почувствовал себя на высокой неустойчивой вышке в каком-то безумном мире.
Дома Тамара пыталась оправдаться:
- …Я сама всего добилась и привыкла рассчитывать только на себя. Поэтому моя душа немного огрубела, я стала резковатой… А эти тихие, ласковые женщины. За них все делали, им не надо было бороться за работу, за быт. Конечно, чистеньких любить легко - не замараешься…
На следующий день Тамара как будто успокоилась, но в ее глазах снова появился воинственный блеск.
- Все-таки ты вполне мог бы работать в штате, - заявила мужу. - Имел бы твердый оклад, а по вечерам, пожалуйста, рисуй. Вон твои приятели заведуют редакциями и книги оформляют. Все успевают. А ведь ты талантливей их, но все пустил на самотек…
- Ты ничего не смыслишь в моей работе! - повышая голос, возмутился Вадим. - Да тебя она никогда и не интересовала. Спросишь, что делал, и тут же заводишь говорильню о своем театре. Ты зациклена на себе. Я и раньше это знал, но ты перешла все границы. А насчет денег я тебе вот что скажу: если еще раз заведешь этот разговор… Я долго терплю и прощаю тебе закидоны, но всему есть предел…
Они были слишком одинаковые, не дополняли, а уничтожали друг друга. Оба противоречивые, неуступчивые, не терпящие половинчатости, они безжалостно наносили раны друг другу. "Схлестнулись, как две кометы, - подавленно рассуждал Вадим. - Две личности в семье слишком много. Ведь брак - это постоянные уступки друг другу, и в семье всегда кто-то лидер, кто-то ведущий, кто-то ведомый. Самой природой эта роль отведена мужчине, и как она этого не понимает? Ведь чересчур самостоятельную, с агрессивными замашками, женщину трудно любить, обычно ее просто терпят". Вадима уже раздражала независимость и самостоятельность жены. Он подумывал о том, что есть другие женщины, мягкие, послушные, готовые забыть свое "я" и жить только его жизнью. Несколько раз после ссоры он хлопал дверью и уезжал на Сокол, но странно, там, в своем убежище, начинал скучать по взбалмошной жене. Ни с того ни с сего вспоминал, как когда-то ему, еще совсем незнакомому мужчине, она искренне рассказала всю свою жизнь, как выделила ему комнату сына под кабинет, как объяснялась в любви, когда он спал, как вся светилась на свадьбе, когда говорила о нем, при этом совершенно не стеснялась проявлять свои чувства. "И все ее полыхания и грубости идут от любви", - рассуждал Вадим, оправдывая жену. Со стороны все ее недостатки уже казались чуть ли не достоинствами. Вадим привык к жене, она стала родной, с ней можно было быть неумным, усталым, в плохом настроении.
А потом звонила Тамара и прерывающимся голосом умоляла приехать, но как только он возвращался, отчитывала его с ледяным взглядом:
- Бежишь с тонущего корабля?! Эх ты!.. Пусть у нас все сложно, иногда просто ужасно, но ведь это красивый ужас! Ведь мы все равно любим друг друга! И потом, у нас было столько хорошего, разве можно его вот так сразу зачеркнуть?
- Какая-то вымученная любовь, - вздыхал Вадим. - Между нами тонкая непрочная нитка… И в работе полно неприятностей, да еще дома нет спокойствия.
Самому себе он говорил еще определеннее: "У всех жены как жены, а у меня сумасшедшая. Смерч, а не женщина. Устроила мне адскую жизнь, прямо какое-то заклятие".
Несколько дней в семье был мир и спокойствие, только Тамара каждый раз принюхивалась к мужу: не пахнет ли от него другой женщиной?
- Ты можешь о себе ничего не рассказывать, - едко заявляла она. - Я все вижу и на расстоянии.
А через неделю устроила Вадиму очередную сцену ревности.
В последующие дни она заводила себя еще больше, припоминала прежние обиды, называла мужа "беспросветным себялюбцем", "художником, который никогда не станет выдающимся, потому что бездушен к людям". Однажды она договаривалась до того, что он "всего-навсего ее тень" и что ее любовь была "лишь желанием обмануться".
- Наверное, нам все-таки не жить вместе, - изрекала она мрачное пророчество.
Переполненный ненавистью, Вадим вскочил и помчал на Сокол, но в дороге остывал. "Разойдемся так разойдемся", - безнадежно пробормотал и с полдороги вернулся назад.
К этому времени Тамара тоже пришла в себя:
- …Если ты считаешь меня сумасшедшей, зачем тогда уезжать? Мало ли что я могла наговорить в пылу, погорячившись! Не уезжай, даже если я скажу, что не хочу больше тебя видеть.
"Ну уж нет! Хватит унижений!" - усмехался Вадим. Он устал от скандалов и уже всерьез подумывал о разводе, только никак не мог решиться - было жаль больную жену.
Весной следующего года, как подарок к пенсии, Тамару включили в гастрольную труппу по Южной Америке. Вадим проводил жену до аэропорта, и они холодно расстались. Вернувшись домой, Вадим облегченно вздохнул - наконец он мог отдохнуть от нервотрепки, сумасбродных выходок жены.
- Хорошо, что она уехала, правда? - веселился Илья. - А то кричит целыми днями да всех дергает.
Через три недели Тамара прислала два письма и оба сыну; для мужа в письмах не было ни слова. А спустя несколько дней к Вадиму зашла приятельница Тамары и сообщила, что "Тома звонила и сказала, что окончательно от всего вылечилась и его, мужа, забыла, и теперь начнет новую жизнь". Для Вадима это не было неожиданностью, но все-таки откровенно грубое сообщение задело его самолюбие, несколько дней он не находил себе места. У него появилась отчаянная надежда вернуть хорошее прошлое, начать все сначала, но, встретив жену после гастролей, понял - все кончено.
В аэропорт он приехал с Ильей. Тамара вошла в вестибюль и сразу бросилась к сыну, расцеловала, с каменно-непроницаемым лицом небрежно кивнула Вадиму и снова заспешила к труппе принимать багаж. Она выглядела отлично: новый костюм, красивый загар, уверенная походка.
В машине Илья пытался рассказать, как проводил время с Вадимом, но она перебивала его, спрашивала о школе и даже о бабушке.
- Ну что, Том, теперь, наверно, мы можем остаться просто хорошими знакомыми, - сказал Вадим, поставив чемодан в прихожей. Он понимал, что сказал глупость, - они слишком сильно любили и слишком сильно ненавидели, чтобы остаться хорошими знакомыми.
- Да, наверное, - сказала она, отводя взгляд в сторону.
Она хотела казаться безразличной, всячески давала понять, что окончательно его разлюбила, но ей это плохо удавалось. Она как бы играла спектакль, играла последнюю сцену с ним, Вадимом, - явно показывала, что он для нее умер и оплакивать его не собирается, правда и радоваться не будет на его поминках.
…Они жили в одном городе, но больше не виделись никогда. У них было много общих знакомых, но все точно сговорились, при встрече ничего не говорить ни о нем, ни о ней… Первое время Вадим постоянно думал о жене; перебирал в памяти прожитое и скучал по Илье: несколько раз хотел позвонить ему, увидеться. Однажды даже стал набирать номер, но подумал, что этот звонок Тамара воспримет как шаг к примирению с ней, расстроился и повесил трубку… Как-то по пути в редакцию он увидел впереди высокую черноволосую женщину. Она шла балетной походкой, то и дело откидывала волосы, спадающие на лоб. Были очень знакомы эти движения. Вадим остановился и долго смотрел ей вслед, пока она не исчезла в толпе на перекрестке двух улиц.
Все чаще Вадим думал: "Ничего хорошего этот брак мне не принес. Тамара постоянно что-то требовала, я все время должен был подстраиваться под ее настроение, жил среди сплошных обязанностей и нервотрепки…".
…Спустя два года, покуривая со своей приятельницей в издательстве, Вадим сказал, что, в общем-то, не прочь сойтись с какой-нибудь женщиной, только не с личностью, а с простой, домашней…
- Хочется тихой, спокойной жизни. Ну ее к черту, эту буйную любовь. Эти вспышки быстро проходят и только душу калечат…
- Надо познакомить тебя с моей подругой Еленой, - оживилась приятельница. - Мне кажется, вы подойдете друг другу.
Как опытная сводница, подогреваемая таинственным интересом, она описала стройную женщину двадцати шести лет, с прической "хвостом", в очках.
- Елена разведенная, у нее прелестная дочка, - все больше загоралась приятельница. - Работает корректором в редотделе. Работа неинтересная, но Елена учится в вечернем юридическом институте и, когда закончит, ее переведут в редакторы. Она способная… Конечно, жить с творческим человеком непросто, я знаю. Работается ему - ее заслуга, не работается - ее вина… Ох, уж эти непредсказуемые художники! Но ничего, попробуем, рискнем…