Владелец "СЗ" еще не объявился. Странно. Прошло почти двадцать четыре часа с тех пор, как его машина стоит тут буквально раскуроченная, а он до сих пор еще ничего не знает. Сегодня утром, когда Клаудия пошла в свой класс, я заметил, что дождь намочил и превратил в кашу мою визитную карточку с номером телефона, тогда, чтобы снова так не получилось, я засунул другую визитку в целлофановый пакетик, оставшийся у Клаудии от карточки "Magic", и положил ее на новое место: уже не на лобовое, а на заднее стекло, так что, если паче чаяния, она упадет или что-нибудь с ней случится, я сразу это замечу. На визитке я приписал номер моего мобильного, и даже - нужно признать, что это уж абсолютно бесполезно - "Мне очень жаль". Дело в том, что машина порядком помята: у нее разбиты фары, а брызговик вдавлен в колесо, по-моему, без техпомощи тут не обойтись, ведь она теперь не сможет сдвинуться с места. Сегодня утром, увидев ее, я с ужасом представил, что случится с владельцем, когда он придет за ней, может быть, он будет очень спешить: весь день у него забит до предела и расписан по часам, и этот автомобиль для него - единственное средство передвижения, чтобы все успеть сделать, так что получить скромный номер телефона на визитке - негусто, как мне показалось в качестве утешения, по сравнению с катастрофой, которая предстанет перед его глазами. Когда я закреплял дворником на заднем стекле новую визитку, только тогда я понял, насколько по-дурацки звучит это мое "Мне очень жаль"; но если тот тип придет за машиной в учебное время, я буду здесь и смогу лично перед ним извиняться сколько моей душеньке угодно. Но он еще не приходил, и мне никак неймется, почему он до сих пор не дал о себе знать. Болен, что ли? Каким таким важным делом он может быть занят, что до сих пор не знает, что его машина разбита? Я уже не говорю о…
- Пьетро.
- О-о-о!
Енох. Он подошел ко мне сзади потихоньку, бесшумным шагом, как краснокожий, и я даже вздрогнул от неожиданности.
- Ох, как ты меня напугал…
- Извини, - улыбнулся он. - На возьми, Аннализа передает тебе эти бумаги. Бери, пока я не забыл.
Он отдает мне тоненькую папку. Контракты на подпись.
- Как дела?
И все с начала. Как себя чувствует дочка, как здесь красиво, ты прав, будь с ней рядом, пока можно. Мне нужно набраться терпения, ничего не поделаешь. Сейчас очередь Еноха. Я с ним виделся на похоронах, один раз мы поговорили по телефону - и он тоже тогда позвонил, чтобы удостовериться, что у меня все в порядке с головой, - однако я не подумал, что и он может сюда прийти. Он возглавляет отдел кадров: сегодня, должно быть, он единственный человек в нашей компании, кто работает по-настоящему, в его обязанности входит успокаивать и вселять уверенность в подчиненных и осаждать слишком уж взбудораженных - по словам Жан-Клода, а он-то и назначил его на эту должность, к этому делу у него поистине какой-то загадочный талант.
- Жан-Клод в ауте, - сообщает он.
Ну вот, приехали. Это случилось раньше, чем я предполагал. И раньше, чем предполагал Жан-Клод.
- Вот именно, - прокомментировал я.
- Ты знал об этом?
- Да.
- И когда ты об этом узнал?
- Дней десять назад.
Удивленный Енох кивает головой, по правде говоря, я тоже удивлен: с каких это пор я стал таким честным?
- А кто тебе об этом сказал?
- Он сам.
С сегодняшней ночи. События сегодняшней ночи пошли мне на пользу.
- А-а…
Он снова закивал головой, даже не пытаясь скрыть от меня горечь разочарования. Это нужно понимать так: в ситуации, когда любая информация на вес золота, он пришел ко мне с самым лояльным намерением поставить меня в известность, что, пока я тут засел переживать свой траур, нашего шефа вышвырнули вон, а между тем он обнаруживает, что на самом деле уже десять дней, как я это предполагал. То есть он внезапно догадывается, насколько это дело больше его очевидных масштабов и вынужден сделать вывод, что так было всегда, и несмотря на то, что должность начальника отдела кадров неожиданно предоставила ему власть, ему, кто пришел к нам из бардака в Call Centre, где ежедневно приходилось выдумывать всякую фигню, чтобы отбрыкиваться от абонентов нашего канала, осаждающих операторов бесплатной телефонной линии бесконечными жалобами и претензиями, он осел у нас на уж очень низком уровне видеоигры, тем не менее все это время он там крутился и о чем-то безуспешно хлопотал. Мне очень жаль, нет, правда, я сожалею, но это ведь не его проблема, и еще меньше эта проблема касается меня.
- И что ты думаешь по этому поводу?
- А что я могу думать… Я думаю, что мы, то есть те, кого считают его людьми - ты, я, Баслер, Элизабетта, Ди Лорето, Тардиоли - у нас сейчас проблема.
Он качает и качает головой, он только качает головой.
- Хустон, у нас неприятности, - произносит он реплику из фильма, плохо подражая герою кинокартины, как она там называется, "Аполлон 13", что ли?
- Совершенно верно.
- Послушай, у тебя есть немного свободного времени? - спрашивает он. - Я могу с тобой поговорить об одном деле?
- Черт возьми!
Ну, давай, валяй. Чего уж там, для таких вещей уже готов обкатанный сценарий. Если не идет дождь - а сейчас дождь не идет - два персонажа, и тот, что ждет у школы свою дочь, и тот другой, что пришел его проведать, направляются к скверику. В скверике может быть, а может и не быть, девушка со своей золотистой гончей - сегодня утром ее что-то не было. Они могут сесть, а могут и не сесть, на скамейку - на этот раз они садятся. Болтают немного о том о сем: тот, что пришел с визитом, начинает издалека и, не спеша, переходит к теме разговора, чтобы изрыгнуть на своего собеседника, того, кто все время торчит на школьном дворе, свои заботы, свою боль, свои страхи. Но то, что случилось сегодня ночью, пошло мне на пользу, потому что я понял, чего мне следует остерегаться, пока мне удается избегать своих личных страданий, я должен защищаться, если не хочу по ночам снова проваливаться по самые уши в чужое горе. А посему, если для всех, по какой-то непонятной причине, прийти сюда пострадать и доверить мне собственные секреты становится уже обычным делом, то мне нужно держать их на расстоянии, если я не хочу заразиться их переживаниями. Очень важно помнить, что я - не они. Мне следует слушать и наблюдать отчужденно, не принимая ничего близко к сердцу. Воспринимать все поверхностно. Нужно сосредоточиться на подробностях, делать упор на несущественное. Сегодня, например, снова установилась прекрасная погода, в небе бегут наперегонки белые облака, пригревает солнце, которое то выглядывает из-за облаков, то снова прячется за ними. Енох снимает и протирает очки и вдруг становится совершенно неузнаваемым. Он из тех людей, которые будто родились в очках, как правило, у них на висках дужки очков прокладывают глубокие борозды, на носовой перегородке образовывается язва, и когда они снимают очки, то становятся совсем другими. Енох, например, выглядит намного моложе и злее, заметнее его косоглазие.
- Я не знаю, как ты, - начинает он, - а я в детстве мечтал стать профсоюзным деятелем.
Он надевает очки и снова становится самим собой.
- Профсоюзным деятелем?
- Да, профсоюзным деятелем, как мой отец.
- Твой отец был профсоюзным деятелем?
- Он был секретарем областного профсоюзного комитета в провинции Комо, когда-то мы там жили. Он мог бы стать и секретарем регионального комитета, но умер…
Опять отец. Любопытно. Ведь и Жан-Клод начал с отца, если я не ошибаюсь. Его отец был военным летчиком, и никогда не забирал его из школы…
- А как же я? Что мне пришлось вместо этого делать? - посмеивается он. - Мне пришлось заниматься совсем другим делом, куда там профсоюзная деятельность: я стал начальником отдела кадров. И мне это даже нравится.
Из дверей школы выходит учительница Глория. В этот момент конус солнечного луча, как бычий глаз, бьет прямо в двери школы, и она, как всегда, точь-в-точь повторяет все свои движения, чтобы достать очки от солнца, - упирает сумочку в приподнятую ногу; долго-долго роется там, извлекает очки и надевает их, потом идет резким шагом, как будто что-то сеет. Кто его знает, догадывается ли она о том, что всегда повторяет одни и те же движения. Почему бы ей не надеть очки, прежде чем она выйдет на улицу. Она заметила меня издали, поздоровалась. Солнце уже спряталось за огромным облаком в форме кролика…
- Или лучше сказать, - продолжает Енох, - нравилось. Было приятно работать в отделе кадров, когда сотрудникам хорошо работалось, они были довольны, из месяца в месяц число работников увеличивалось, потому что компания принимала на работу, а не увольняла. Я проработал два чудесных года, что правда, то правда. А сейчас мне моя должность не нравится. Сейчас я, как в аду - это слияние всех уже забодало. И все идут ко мне, а мне нечего им сказать. До вчерашнего дня я надеялся на Жан-Клода: я старался поставить в пример, внушить всем его спокойствие и присутствие духа, уверенность, хотя в последнее время он был какой-то отчужденный. Ситуация с каждым днем все усложнялась, но я продолжал в него верить. Мне показалось странным, что он пошел в отпуск именно в этот момент, но все равно я ему доверял, понимаешь? Никогда бы не подумал, что он нас бросит на произвол судьбы. Вчера вечером мне звонит Баслер и говорит…
Бросить нас. Бросить нас? Но ведь это Терри… Стоп, я не должен глотать наживку, я не должен переживать. Это проблема Еноха, меня она не касается, это он сюда пришел, это ему нужно со мной поговорить. Бросил нас - о'кей: по-видимому, до них эта история дошла в таком варианте: Жан-Клод нас бросил.
- …но сегодня утром, - продолжает он, - меня разбудили бесконечные сомнения и беспокойства, я проснулся в пять часов, они меня буквально растерзали, так что я и глаз не смог больше сомкнуть, думал о том, что нас ждет, о сокращении персонала, о заявлениях в суд, о сто десятом вторжении в нашу компанию, на этот раз, американцев и канадцев, а потом я подумал о своем отце: как бы он повел себя на моем месте…
Зазвонил мой мобильный. Енох тут же замолчал, он дает мне возможность поговорить по телефону. Я посмотрел на дисплей. Это Терри. Терри?! Он звонил мне всего один раз два года назад, когда меня назначили директором, чтобы поздравить с назначением на эту должность. Должно быть, случилось что-то уж очень важное, но что? Ничего хорошего быть не может, решил я. Я верю Жан-Клоду: я верю тому, что он мне рассказал, именно на этом месте, сидя на этой самой скамейке, он так страдал прямо у меня на глазах, поэтому я считаю Терри предателем и не отвечу ему, вот и все, а мобильный пусть звонит, мне-то что, я буду вести себя, как Лебовски, более того, я кладу мобильник в карман и улыбаюсь Еноху, давая ему понять, что он может говорить, нет, нет, ничего срочного, нет ничего такого, что хотя бы минимальным образом могло конкурировать с воспоминаниями о его отце.
Енох ждет. Но молчит, как видно, ему нужно бы еще и пару ободряющих слов сказать, сейчас у него такая подозрительная физиономия - может, он прочел на дисплее, что звонил Терри, нет, этого не может быть, он не мог прочитать, ну и что, даже если он и ухитрился заметить, какая разница, я не разговариваю с предателями, что в этом плохого, разве я должен с ним разговаривать только потому, что Терри очень влиятельная фигура: как кто-то сказал: "На ступеньку ниже Всевышнего", из-за этого я обязан ему отвечать, что ли?
- Продолжай… - ободряю я его.
Но, кажется, трели звонка, продолжающие раздаваться из кармана моего пиджака, его сковывают, а поэтому, чтобы больше его не смущать, я выключаю мобильник, вуаля! - о, как велико твое удивление в это мгновение, историческая секретарша Терри, оно написано на твоей лисьей мордочке и в глазах аметистового цвета, Люсиль, мне кажется, так тебя зовут, как гитару Б. Б. Кинга, ты в этот миг делала, как минимум, еще два дела, а ухом держала под контролем гудки телефона, ты была готова снять трубку и поздороваться со мной на итальянском, демонстрируя свое картавое "р", только что гудок заверял тебя, что линия свободна, и вдруг - занято, безошибочный знак того, что некий Паладини, номер мобильного телефона которого, сплошные семерки, ты набрала несколько секунд назад, длинными, тонкими пальцами с ногтями, покрытыми лаком - иду наугад - красно-бордового цвета, перебирая как струны арфы, кнопки на консоли, это настоящее ничтожество по сравнению с высокопоставленными особами, номера телефонов которых за последнее время тебе приходилось набирать все чаще и чаще, это итальянское ничтожество осмелилось выключить аппарат прямо перед носом у твоего всемогущего босса, - в которого ты, как всякая секретарша, тайно влюблена…
- Ты мне рассказывал о своем отце, - говорю я, - что бы он сделал, если бы…
О Люсиль, ты своим глазам не поверила и нажала кнопку повторного набора, надеясь, что, возможно, что-то нас разъединило, ан нет, ты сейчас слушаешь голос, который тебе сообщает, что телефон вызываемого абонента, может быть, выключен…
- Да, конечно, - недоверчиво говорит Енох, принимая еще более обескураженный вид: может быть, он все-таки прочитал на дисплее, что звонил Терри. Он запускает руку в карман пиджака и вытаскивает оттуда парочку сложенных вчетверо листов, расправляет их, и в тот самый момент, когда он мне их подает, девушка с золотистой гончей величаво - по-другому и не скажешь - входит в скверик и отстегивает от ошейника собаки поводок.
- В общем, что тебе сказать? На, почитай. Я написал это сегодня в пять утра.
Я беру в руки листы. Девушка с золотистой гончей достает мобильный и набирает номер. У меня в голове проскользнула абсурдная мысль: а вдруг она звонит мне, а я об этом никогда неузнаю.
- Здесь написано все, что было у меня на сердце, - добавляет Енох, - все, что я на самом деле знаю.
Раскрываю листы. Он развез кашу на три страницы: текст напечатан шрифтом Arial - надо же, в мире еще есть и такие, кто пользуется Arial - и сплошь и рядом жирный шрифт. Девушка позвонила не мне - ей кто-то ответил, и, кажется, она очень довольна.
Что такое слияние? Это конфликт между двумя системами власти, в результате которого в финансовых целях формируется третья система. Она предназначена для создания стоимости, но это выгодно только акционерам или торговым банкам, а не простым смертным, работающим на предприятиях, для которых слияние, наоборот, - это травма на рабочем месте, самая тяжелая травма, которую им можно нанести.
Я поднимаю глаза, Енох искоса, с задумчивым видом, смотрит на лист, вполне вероятно, что он перечитывает текст, стараясь идти со мной вровень, чтобы понять мою реакцию на каждое предложение.
Как только соглашение по сделке достигнуто, а это не такое уж и легкое дело, считается, что самое главное уже позади. Это убеждение возникает из исторической недооценки в экономических кругах человеческого фактора и, говоря более обобщенно, психологии. Но это неправильно. Самые главные проблемы слияния не связаны с документом, узаконивающим его правомерность.
Девушка заливается чистым, серебристым смехом, можно только позавидовать счастливцу, вызвавшему у нее приступ такого смеха. Как это у него получилось? Что такого можно было сказать? Ее собака, хоть и без поводка, но далеко от нее не отходит: она просто следует за ней по пятам.
Ведь предприятие в действительности - это не цифры, а люди, которые работают на нем, то есть его сотрудники, и какова их реакция на объявление о слиянии? У любого сотрудника на любом уровне появляется чувство неуверенности в завтрашнем дне. Что меня ждет? Буду ли я работать или меня выгонят? Поменяется ли у меня должность? На кого я могу положиться? Как мне решить свои проблемы? Удастся ли мне сохранить привилегии, которых я добился? Никого не беспокоит создание стоимости до тех пор, пока новый порядок не ответит на все эти вопросы, не гарантирует работнику новую законность.
В период слияния с сотрудниками следует беседовать, информировать их обо всем, и как можно чаще пополнять и освежать эту информацию; подчиненный должен вам верить, он хочет быть уверен, что его не считают пешкой. А вместо этого к нему обращаются со стандартной речью, составленной на все случаи жизни парочкой консультантов по внутренним вопросам, и эффект от таких речей - все возрастающее беспокойство. Бесстрастные заявления о будущих соединениях, которые не затронут персонал, не что иное, как самое настоящее лицемерие, так как всем известно, что единственная конкретная гарантия создания стоимости на рынках - это сокращение расходов на предприятии, а 80 % сокращения расходов осуществляется за счет увольнения служащих.
Первый лист на этом кончается. Я уже собирался взяться за второй, но Енох меня останавливает.
- Извини, - говорит он.
Берет лист и ручкой исправляет что-то. Когда он мне его отдает, я вижу, что он вставил букву "р" в слово информировать в начале последнего абзаца.
- Я сначала не заметил, - говорит он, улыбаясь.
Где-то вдалеке послышались истошные завывания сирены - по противоположной стороне дороги проезжает машина скорой помощи. Енох украдкой перекрестился.
Как следствие, во время слияния служащие переживают потрясение. Это критический период, и, если слияние занимает много времени, продолжается долго, доминирующим чувством становится тревога. Это чувство тревоги отдельного индивидуума, если на него не реагировать, может обрести коллективный характер, или, что вполне вероятно, перерасти в панику. Опыт работы с сотрудниками в период слияния учит, что слияние оказывает на человека двойное воздействие. На физическом уровне человеческий организм, главным образом, переживает стресс и усталость, усиливается его естественная тенденция к соматизации, при этом значительно увеличиваются случаи аллергии, заболеваний дыхательных путей, циститов, головных болей, дерматитов, а у женщин кандидозов, аминорреи и дисминорреи, а в психологическом плане в сознании доминирует чувство неуверенности, любое событие возбуждает ангиогенные эмоции, а именно: страх, тоску, подавленность, фрустрацию, которые в свою очередь влекут за собой симптомы депрессии. Эти симптомы становятся еще серьезнее, если субъект инстинктивно стремится их не замечать, потому что культура, к которой он принадлежит, это культура performance в чистом виде, носители которой игнорируют существование подобных недомоганий.