Как хорошо было снова очутиться на улице и идти, вдыхая теплый летний воздух, слегка отдающий бензиновой гарью, вглядываться в лица прохожих и изумляться тому, что все они удивительно приятны, что нет больше тоскливого чувства потерянности в толпе, неприкаянности собственного существования. Несомненно, он попал в другой мир, миров множество, и различаются они только состояниями нашей души. Однако изменить это состояние, сложившееся в определенных жизненных обстоятельствах, - почти невозможная задача. Во всяком случае, думал Макаров, этого нельзя достичь собственными усилиями. И расстояния между этими состояниями, между этими мирами, поистине космические.
Тут он услышал, как продавец у лотка громко кричит:
- Есть беляши! Есть!
Продавец кричал ровно через десять секунд:
- Есть беляши! Есть!
Макаров прошел уже метров сто, и вдруг ему показалось, что продавец выкликает пароль, что к нему нужно подойти, что продавец кричит специально для него или для тех, кто этот пароль знает.
Он вернулся, подошел к продавцу, и пристально глядя ему в глаза, твердо спросил:
- Есть беляши?
- Есть беляши! Есть! - ответил продавец, как автомат.
Макаров засмеялся и пошел дальше. И тут же натолкнулся на университетского приятеля, которого не встречал уже лет десять. Они очень обрадовались друг другу, долго жали руки, вглядывались в лица, потом сели за столик кафе на тротуаре, спросили пива и закурили.
- Ты кем сейчас работаешь? - спросил приятель.
- Эдитой Пьехой.
- Здорово!
- А ты?
- А я собакой по кличке Кузя.
- Собакой - это ничего. Кроликом плохо. Где ты такие брюки достал?
- За границу часто мотаюсь. Я все в том же НИИ, правда, уже начальник отдела, международные связи.
- То-то я вижу - хорошие брюки. Вроде замшевые.
- Это не замша, материал такой особый, не мнущийся. Ну, расскажи о себе. Что ты сейчас делаешь?
- Роман пишу.
- Что, сразу роман? Где-нибудь уже публиковался?
- Да так, кусочками. В Великом Устюге часть вышла, в Паневежисе несколько страниц.
- Странный набор городов.
- Что делать, больше пока нигде не берут.
Макаров смотрел на приятеля и вспоминал, что в студенческие годы он его недолюбливал, тот вечно шестерил перед партийным и деканатским начальством. Но сейчас он с удовольствием рассматривал его робкий белый завиток над почти лысой головой, и этот завиток почему-то вызывал у него нежные чувства к стареющему сокурснику.
- Ну а в целом ты как живешь?
- В целом - удивительно! - сказал Макаров, - Дело в том, что у меня есть женщина.
- Ты, по-моему, женат?
- Жена у многих есть. А женщина очень мало кому дана. Женщина - это нечто другое.
- Что же это?
- Это спасение, это уверенность в том, что тебе будут заглядывать в глаза, когда ты проснулся, и искать там тени твоих ночных страхов, чтобы их рассеять.
- Да, я вижу, что стал писателем. Но если серьезно, то я тебя понимаю. Тебе повезло, что встретил свою женщину.
- Женщину нельзя встретить, ее нужно создать самому. Из небытия. Женщина в природе не встречается, там есть девицы, жены, тетки, старухи. А женщин нет. Их надо создавать.
Они сидели часа два, выпили еще несколько бутылок пива, вспоминая старых друзей, преподавателей, всякие курьезные случаи из студенческой жизни.
- А помнишь Сердечникова?
- Это тот, который, напившись, ходил по карнизу третьего этажа и грустно заглядывал в окна?
- Он самый. А Утенкова?
- Не помню.
- Не мудрено, его еще на первом курсе отчислили. Он писал сценарий и листы складывал в тумбочку, закрывая на амбарный замок. А как-то ночью, пьяный, перелезал через забор, пропорол пальто чугунной пикой и так заснул там, на трехметровой высоте, до утра.
- Ну, этого-то я помню, только фамилию забыл!
Макаров проводил приятеля до метро и клятвенно обещал регулярно звонить.
- А мою фамилию ты, кстати, не забыл? Да не мучайся, Новиков моя фамилия.
- А отчество как твое?
- Обойдешься и без отчества.
Потом Макаров шел, слегка покачиваясь, и думал о том, что не только женщины, а вообще все имеет смысл только в том случае, если ты сам это создал. Все, что не создал сам, - призраки. Они сегодня есть, а завтра нет, они необязательны для тебя, так же как и ты для них. Как же тяжело должно быть живому человеку, который сам все создает! Для него любая вещь - падающий лист, шум дождя или выражение лица встречного человека - это все он сам, это все окрашено его переживаниями, это все вызывает в нем радость или боль. Наверное, такие люди встречаются только на Марсе, и он сам уже несколько дней пытается быть таким, и кажется, у него получается.
Ночью он проснулся с сильно колотящимся сердцем, сел на диване, потом на цыпочках, чтобы не разбудить Анну, прошел в кухню. Ничего сердечного в аптечке не было, но в буфете он обнаружил початую бутылку коньяка, выпил треть стакана и сел, прислушиваясь к себе. Вскоре отпустило.
И вспомнился ему сокурсник Утенков, тот самый, что писал сценарий и складывал его в тумбочку под амбарный замок. Вспомнил, что Утенков несколько раз рассказывал ему по секрету про свою двойную жизнь. Здесь он учится или почти не учится на первом курсе университета, а в другой жизни он летит в космосе. Больше всего поражали те подробности, которые он приводил, рассказывая о другой жизни. Месяц он проводит в анабиозе, а месяц сидит перед пультом, глядя на экран. И на этом экране ничего не меняется - четыре звезды слева, словно выстроившиеся в очередь, а справа уже который год тянется унылая, сильно разряженная туманность. Правда, из четырех звезд вторая за последний месяц стала немного ярче и слегка затмевает свою ближайшую соседку.
Утенков рассказывал все это три или четыре раза, поэтому Макаров так хорошо тогда запомнил подробности и вот только сейчас вспомнил.
"А еще, - говорил Утенков, - всегда на том же градусе, на том же месте экрана, еле видимое мерцание. Это не звезда, это дюзы ведущего корабля, он идет в нескольких тысячах километров впереди. Два корабля, словно в связке, несутся в космосе - две жалкие живые песчинки в огромном грозном ледяном безмолвии". И он, Утенков, очень беспокоится: много лет как перестали поступать сигналы от ведущего, может быть, там уже нет никого в живых, и только автоматы поддерживают заданный курс?
- Знаешь, - сообщил он Макарову несколько дней спустя, - во мне все сильнее растет подозрение: никакого старта не было, мы всегда неслись так в бесконечном пространстве, все дальше уходили в эту пугающую бездну, и в прошлом ничего не было, кроме длительных вахт и длительного сна в анабиозе. И эта моя жизнь очень похожа на ту, она также не имеет ни конца, ни начала, рождение и смерть - только видимость. На самом деле все вокруг - бессмысленная и пугающая бесконечность.
То было время первых полетов в космос, время повального увлечения фантастикой, и Макаров почти серьезно отнесся тогда к фантазиям сокурсника, полагая, что тот просто пишет сценарий и делится с ним своими переживаниями по этому поводу.
Утенков иногда сам приходил к нему в комнату, садился на кровать, долго молчал, и когда Макаров спрашивал, как у него дела в космосе, он начинал рассказывать о том, что в большом космосе вообще все яркое и впечатляющее. Мы отсюда, с Земли, говорил он, представляем его мертвым и холодным. Но когда покидаешь Солнечную систему - там уже все по-другому. Невидимые силовые поля подхватывают твой корабль и несут. Впечатление такое, словно кто-то играет с ним, как с новой диковинной игрушкой, рассматривает, переворачивает, пробует на прочность. Иногда эти неосторожные заигрывания губят людей, а иногда Космос одаряет их такой удивительной, ни на что не похожей радостью, что человек, почувствовавший ее, становится другим, понимая, что больше никогда не сможет прожить без Космоса.
- Если серьезно подумать, то вся наша жизнь, все наши поиски, страдания, разочарования, наша любовь и наша ненависть имеют скрытый космический смысл. Если ты его не чувствуешь, то остаются только скука и кошмар повседневной монотонности.
Последний раз он встретил Утенкова в общежитии после отчисления - тот шел с чемоданом к выходу, собираясь ехать в свой Курск. Макаров посочувствовал ему. Они сели на чемодан покурить перед дорогой.
- Отчислили, не отчислили, все это ерунда, - сказал Утенков. - Вчера наконец случилось. Я задремал перед экраном и вдруг услышал резкий сигнал зуммера. Это был ведущий, он вызывал меня. Впервые за много лет. Я увидел, что он меняет курс - мерцающая точка впереди быстро смещалась к центру экрана. Я теперь не один, я знаю, что у нас есть цель!
Его лицо светилось неподдельным счастьем, а Макаров подумал, что у мужика поехала крыша от переживаний, связанных со скандалом и отчислением. Больше он его никогда не видел, а через пару лет услышал от кого-то, что Утенков умер. И Макаров тогда решил, что, может быть, он умер только в этой жизни, а сам продолжает свой путь в космосе. И сейчас, вспомнив о нем впервые за много лет, с острым сожалением подумал: как хотелось бы знать, где он сейчас несется на своем корабле, в каких мирах!
Утром он проснулся оттого, что увидел во сне отца. Тот возмущался, что они живут теперь рядом, а он, Макаров, не заходит.
"Может быть, и правда он теперь рядом".
Но вообще отец его был неуловим. Они разошлись с матерью Макарова, когда тому было четыре года. Потом он пару раз приезжал к ним из маленького уральского городка: в первый приезд Макаров учился в школе, во второй - заканчивал университет. Отец каждый раз дарил ему часы, гостил пару дней и исчезал, на письма он обычно не отвечал, да и Макаров не был большим любителем их писать. Как-то он вообще вдруг пропал. Макаров забыл о его существовании и не вспоминал, наверное, лет пятнадцать, где-то на задворках памяти была мысль, что есть у него отец, но она никогда не актуализировалась. И вот однажды Макаров вспомнил об отце и ужаснулся: по его подсчетам отцу должно быть уже восемьдесят лет, он, возможно, умер. Макаров, пользуясь оказией, попросил своего знакомого, командированного в этот уральский городок, навести справки. Тот приехал и сказал, что ничего выяснить не удалось: по одним данным, Дмитрий Петрович Макаров умер, по другим несколько лет назад уехал в Москву. В московском справочном тоже было глухо. На какой-то конференции он встретил человека из этого городка, попросил его все выяснить - никакого ответа не получил. Был еще один командированный - и все с тем же результатом.
Макаров сам не понимал, почему ему вдруг так захотелось найти отца. Никаких теплых родственных чувств он к нему никогда не испытывал, особенно в нем не нуждался, а теперь вот который год ищет и ищет, словно от этого зависит его судьба.
Он сразу пошел в центральное справочное и всего через полчаса получил адрес отца: тот действительно жил довольно близко от него, в Плотниковом переулке. Все это казалось невероятным, чисто марсианским действием. Он так волновался, что не было сил дотянуться до высоко висящего звонка. Постучал ногой. Где-то в глубине коридора послышались шаги. Открыл заспанный мужчина и разговаривал с ним, не снимая цепочки.
- Нет, таких у нас нет. А хотя, вы знаете, мы ведь здесь живем недавно, а до нас жил мужчина, фамилия очень похожа на ту, что вы назвали, только он помер.
- Сам ты помер, - прокричал из коридора женский голос, - не помер, а переехал. А куда - этого мы не знаем.
- Ну ты вспомни, паспортистка говорила, что Макаров помер, я теперь точно вспомнил.
- Нет, она вроде другую фамилию называла.
Выйдя из подъезда, Макаров долго топтался перед домом, у него было такое чувство, словно ему больше нечего делать и некуда идти.
Из первого же автомата он позвонил Анне.
- Не знаю, как быть, - ответила она, - только что получила телеграмму - муж с дочерью вечером приезжают с юга, я же тебе говорила, что они скоро будут.
- Ничего ты мне не говорила.
- Ну говорю.
- И когда же мы увидимся?
- Если хочешь, давай сейчас.
Они дошли до самого конца парка и сели там на разбитой скамейке. Снизу, с экскурсионных теплоходиков, доносились музыка и пьяные крики.
- Я хочу, чтобы ты всегда была со мной.
- Зачем?
- Только когда ты рядом, я чувствую, что моя жизнь имеет какой-то смысл. Эта неуверенность, что я есть, снова толкает меня под воду, под ту толщу, из-под которой я отчаянно взывал к Богу.
- Я тебя не понимаю.
- Не надо меня понимать, ты только будь все время рядом.
- Это невозможно.
- Невозможность мне не страшна. Невозможно было вспомнить тебя, но я вспомнил, я создал тебя, я вернул тебя из небытия. Ты помнишь наши прогулки в деревне, в темноте?
- Где это?
- В Крючково, под Москвой.
- Я там никогда не была.
- Ты же там учительницей работала, по распределению. Мы там и познакомились.
- У тебя что-то с головой после болезни. Я работала по распределению в школе на Житной, напротив универмага.
- Где же мы тогда познакомились?
- Разве ты не помнишь?
- Помню, но не очень твердо.
- Это пройдет.
- Может быть. Ладно, иди встречай свою семью.
- Когда мы увидимся?
- Я тебе позвоню.
- Ты не хочешь проводить меня до метро?
- Нет, я должен посидеть здесь. Мне нужно кое-что обдумать.
Макаров долго смотрел вслед, пока она не скрылась за поворотом аллеи.
Он решил отложить визит к паспортистке до завтра, а сейчас сходить к Березину.
Старик оказался дома, и было совсем не похоже, что несколько дней назад он лежал полумертвый на больничной койке. Больше всего поражали глаза. Раньше тусклые, теперь, как будто промытые, они светились серо-синим светом.
- Я вижу, что вам лучше.
- Что значит - лучше? Мне очень хорошо. Я сегодня всю ночь писал стихи. Вы, наверное, пришли за следующей порцией энергии?
- Нет. Как ни странно, но, мне кажется, вполне достаточно того, что вы мне дали. Даже много.
- Может быть, вы и правы. Мне в последнее время тоже стала приходить в голову мысль о том, что дело вовсе не в количестве энергии. Дай Бог, чтобы наша цель оказалась достигнутой.
- Я только хотел вас спросить: что значит различать духов?
- Значит, вы еще не умеете, - улыбнулся старик. - Честно говоря, я и сам не уверен в том, что умею. Просто думаю - и вы, надеюсь, уже успели убедиться в этом - миров существует много. В одном мире - я жалкий сумасшедший, в другом - вдохновенный поэт. Различать духов и означает это понимать. Не поддаваться соблазну объявить какой-то мир, более вам привычный, истинным, а другие - иллюзиями. Вообще сознавать, что есть много миров, и даже уметь попадать в них, понимать их - это великий дар, для большинства людей не доступный.
- Может быть, в этом они более счастливы, чем мы?
- Кто знает? Только для вас счастье - совершенно абстрактная категория. Для вас на свете счастья нет, - улыбнулся Березин.
- В каком же из миров я встречу человека, которому предназначается мой дар?
- Наверное, в том, где вы его получили.
- А если я туда никогда не попаду? Вообще-то мне этот мир очень понравился. Вот только странная тень, от самолета или еще от чего, внезапно все накрывающая.
- Это не тень, это мир проваливается в небытие, я бы сказал - мерцает. Его надо все время держать, он же не может сам по себе долго существовать.
- И кто же его держит?
- Вы держите, я, кто-нибудь еще.
- А мне он казался таким устойчивым, солидным.
- Солидно и устойчиво только мертвое. А неустойчивость - признак истинности, признак жизни.
- Мне это не очень понятно. Но все равно спасибо, я пойду. - Макаров повернулся к двери.
- Счастливо вам. Только вам не сюда, вот здесь у меня черный ход, вам сейчас нужно через него выйти.
Старик из дверей смотрел, как он спускается по лестнице, и опять, как Макарову показалось, глумливо улыбался.
Глава пятая
Макаров опять шел по длинной, бесконечной дороге. Вдали в распадке, в дымке утреннего тумана угадывался город. Он опять увидел человека, сидящего на скамейке у пруда, и снова ему показалось, что это отец. Он спустился к нему и тронул за плечо. Вид обернувшегося человека был настолько страшен, что Макаров отшатнулся. Голое, совершенно без волос, желтое и заостренное вперед, как утюг или нос корабля, лицо. Человек был в комбинезоне, на груди у него висел раскрытый противогаз.
- Перерва?
- Да. Разве мы знакомы? Что-то я вас не припомню.
- Извините, - смутился Макаров, - сам не знаю, почему ваша фамилия пришла мне в голову.
- Вы, наверно, экстрасенс? Сейчас так много мутантов, ничего удивительного. Вы в город? Садитесь, передохнем и пойдем вместе. У вас пропуск есть?
- Куда пропуск?
- В город. Куда же еще. На Владимирке очень строгий контроль.
- Вы мне поможете?
- Почему я должен вам помогать? Впрочем, у меня есть еще один пропуск, поддельный. Но если вас с ним схватят, мы незнакомы.
Когда они подходили к посту, который помещался в будке бывшего ГАИ, Макаров схватил Перерву за рукав:
- А где же дома?
- Какие еще дома?
- Да вон там Матвеевское, целый район.
Перерва подозрительно посмотрел на него:
- Этот район снесло первой же ударной волной до основания. Как везде на открытом месте.
На посту долго рассматривали макаровский поддельный пропуск, потом офицер строго спросил, почему он без противогаза.
- Потерял, - ответил Макаров.
- Достаньте новый, без противогаза нельзя. - Офицер вернул пропуск.
Когда они прошли еще метров сто, Макаров остановился. Не было не только микрорайона Матвеевское, не было и парка - ни одного дерева, только далеко впереди маячили в летнем мареве скелеты каких-то зданий.
- Ну что вы там встали! Бегом сюда! Я договорился с водителем! Пешком будете два дня идти.
Маленький грузовичок надсадно кашлял и выпускал черный смолистый дым. Они с трудом уместились в кузове, где между ящиков сидели еще несколько человек.
- Мне нужно в центр, к Арбату, - сказал, нагнувшись к Перерве, Макаров.
- И не думайте, там сплошные завалы.
- Я должен найти человека.
- Сначала себя найдите. Вы ведь без денег, без документов. У Павелецкого, в подземном гараже, пункт регистрации беженцев, обратитесь туда.
В огромном гараже стоял гул от сотен голосов и было жарко, как в бане. Макаров промучился два часа в очереди к одному из столов, а когда подошел, то в девушке, принимавшей заявления, узнал Анну.
Она писала, не поднимая глаз, а когда он назвал себя, она так же не отрываясь от бумаг, спросила:
- Где пропадал столько времени?
- Почему на меня не смотришь?
- Я боюсь, вдруг это не ты.
- Это не я, это мой брат.
Потом они так долго смотрели друг на друга, что очередь начала волноваться и выкрикивать что-то угрожающее.