- Подожди, я через полчаса сменюсь.
Макаров в темноте шел за Анной. Она уверенно вела его узенькой тропинкой, освещая путь фонариком. Тропинка петляла между кирпичных стен, искореженных балок, иногда приходилось влезать в окна и прыгать на крышу автомобиля, колесами вросшего в землю.
- Ты почему без противогаза?
- Я его потерял.
- Как это могло случиться?
- Я возвращался на Итаку, а там противогазы ни к чему.
Затем, зайдя в квартиру полуразрушенного дома, они долго перешагивали через лежавших на полу людей, добираясь до комнаты Анны.
- Здорово живешь, - сказал Макаров, повалившись на кушетку и осматривая крохотную комнатушку, - отдельное жилье!
- Начальство выделило, я же теперь ответственный работник. Ты мне скажи, - она опустилась перед ним на колени, - все это тоже было описано в твоем романе?
Макаров вздрогнул:
- О каком романе ты говоришь?
- О том, который ты сначала писал один, потом предложил писать вместе, а потом пропал.
- Нет. Видимо, роман уже сам пишется, без моего участия. И вообще, мой роман писался в другом мире.
- Может, попробуешь теперь писать здесь? Никакого другого мира больше не будет.
Макарову стало страшно.
- Миров много, и в каждом из них я встречаю тебя.
- Ну да, ты же Одиссей, путешественник, а мне остается только ждать. То ты пропал после поездки в Устюг, то исчез перед самой войной. Где ты хоть был последние полгода?
Она распахнула шторы. Прямо над ближними развалинами висела огромная красно-желтая луна.
- Смотри, как здорово!
- По-моему, зловеще.
- Почему? Так тихо, безветренно. Можно не опасаться, что принесет какую-нибудь заразу. Подобных дней у нас за месяц один-два, нужно радоваться, а ты сидишь такой оцепенелый.
- Не понимаю твоей радости. Все рухнуло, больше не на что надеяться. Я всю жизнь был неудачником, но жила какая-то надежда. Теперь же ничего нет, нет никакой пользы от того, чему я учился, что я знал. Это относится и к тебе тоже, разве нет?
- Нет, весь тот мир неизбежно должен был рухнуть, может быть, не таким жутким способом. Надежда появилась только теперь.
- Почему это?
- Когда нет больше ничего, кроме надежды, она может осуществиться. Надежда на то, что появится или уже появился совсем другой смысл нашей жизни… Ну, хватит сейчас об этом, второй час ночи. Лучше расскажи, что с тобой было за это время.
- Видишь ли, я часа два тому назад шел по Арбату…
- Разве там можно пройти?
- Теперь уже нельзя.
И Макаров стал ей рассказывать все, что с ним случилось, с того часа, как он познакомился с сумасшедшим стариком. Анна слушала молча, только время от времени вставала и начинала рыться в ящиках, в вещах.
- Слушай, что ты там ищешь?
- Сигарету. У меня где-то заначка была. Ты продолжай, я внимательно слушаю.
Когда Макаров закончил, она наконец нашла сигарету, затянулась и сказала:
- Все это кажется совершенно невероятным. Хотя вряд ли так можно выдумать. Да и вид у тебя, словно с неба свалился. Но знаешь, хорошо, что ты нашел меня здесь. Ни в одном из твоих прежних миров мы не могли быть счастливы. Здесь я никогда не была замужем и последний год только и мечтаю о тебе. Нет, не улыбайся, это серьезно, именно мечтаю, потому что ты все время куда-то проваливаешься.
- А помнишь те безлунные ночи в деревне, когда я провожал тебя с танцев?
- Конечно, и чем дальше, тем лучше помню. Мне через четыре часа на работу. Иди ко мне, я тебя обниму крепко-крепко, чтобы ты опять куда-нибудь не выскользнул.
До самого утра светила огромная луна, медленно перемещаясь из одного окна в другое, и тьма окном почему-то казалась наполненной густым лиловым светом. Макаров часто просыпался и прислушивался к сердцу - иногда в полнолуние у него сильно подскакивало давление. В лунном свете лицо спящей Анны казалось незнакомым.
Сквозь сон он слышал, как Анна одевалась и потом тихо звякала чайной ложечкой за столом. Утром Макаров осторожно приоткрыл дверь и увидел, что в соседних комнатах пусто. На входной двери замка не было. Он вышел на улицу и растерялся. Было совершенно невозможно ориентироваться в этих грудах битого кирпича и вывороченных железобетонных конструкциях. Потом он увидел кусок дома с прилепившейся к глухой стене пожарной лестницей, взобрался на самый верх, осторожно пробуя ногой каждую ступеньку, и огляделся: кругом все то же однообразное море поверженного в прах города. "Как же радиация? Здесь должен быть сумасшедший фон", - подумалось ему. Вдали он разглядел наконец знакомый купол, вернее железный остов этого купола - то был универмаг у подземного туннеля на кольце.
Часа через два ему удалось добраться до него. Около бывшего входа в универмаг несколько человек потертого вида жгли костер.
- Можно с вами посидеть? - спросил он у старика в меховой жилетке.
Тот не ответил. Макаров присел на сплющенный ящик и стал смотреть в огонь, пытаясь осмыслить, что же с ним произошло и как он тут оказался. Он думал о том, что вряд ли сможет выжить в таком мире. Но, с другой стороны, ему никогда в жизни ни с кем не было так хорошо, как в эту ночь с Анной. Возможно, только сегодня ночью он испытал то, что люди называют любовью. Здесь, в этом нереальном, едва существующем городе исчезло все, что стояло между человеком и миром, не за что было зацепиться и спрятаться. Стало доступным в принципе недостижимое для человека чистое ощущение, прикосновение к миру. Никогда до этого Макаров не видел потрясающей красоты женского тела, никогда не слышал, как шуршит простыня, никогда не воспринимал такой абсолютной, стоящей, как вода в заброшенном колодце, тишины. Любовь - это, наверное, способность к чистому ощущению.
Резко и неприятно загудело. Приехал грузовик и притащил за собой полевую кухню. Тотчас из всех дверей, дыр в стенах, из подвалов полезли люди. Старик в меховой жилетке первым вернулся со своей миской, опять сел рядом и начал громко хлебать.
- Вы здесь живете? - спросил его Макаров.
Старик прервал еду и стал смотреть на него. Он смотрел так долго, что Макарову стало не по себе.
- Нет, - сказал старик наконец, - я издалека приехал, а тут жил в детстве. Я был юннатом, заслуженным юннатом РСФСР, мы все здесь заслуженные юннаты. Вон там, недалеко, на Полянке, был наш Дом пионеров.
- А бабуся? - показал Макаров на сидевшую невдалеке старушку в оранжевой куртке дорожного рабочего.
- Она тоже заслуженная юннатка. Я их всех собрал, вместе легче.
- Я в детстве тоже хотел быть юннатом, даже кроликов завел.
- И что?
- Их собака съела. И я пошел в секцию бокса.
- Жаль.
- Конечно жаль, я бы тоже стал заслуженным юннатом.
- Нет, заслуженным ты бы не стал.
- Почему? У меня отец был заслуженным юннатом.
- Как звали твоего отца?
- Макаров Дмитрий Петрович.
Старик вздрогнул, как от удара, потом поднялся и быстро пошел прочь.
- Постойте! Куда же вы, постойте! Отец, остановись ради Бога! Это же я, твой сын! - Макаров бросился за стариком через дорогу, не обращая внимания на приближавшуюся машину.
Завизжали тормоза. Выскочившая из машины Анна схватила его за локоть.
- Стой! Ты куда бежишь?
- Подожди! Я сейчас! Сейчас!
Старик уже исчез в проломе стены. Когда Макаров добежал до дыры, за стеной никого не было. Он опустился на кирпичи и заплакал.
- Ты что? Что с тобой?
- Это был мой отец. И опять исчез.
- Да брось ты, какой отец? Нет у тебя никакого отца. Просто нервы не выдержали от всего, что ты видел за эти сутки.
- Почему ты так уверенно говоришь, что у меня нет отца?
- Ты же сам несколько лет назад выяснил, что он умер.
- Что-то я такого не помню. Есть у меня отец, я уверен. Если нет отца, то и меня нет. Ты не понимаешь, - вытирал слезы Макаров, по-прежнему сидя на земле. - Отец - моя последняя надежда выскочить из этого заколдованного круга.
- Ну перестань психовать, вставай, поехали.
Машина ревела, переваливая через горы щебня. Они долго молча ехали, при качке толкая друг друга плечами.
- Ты за меня замуж пойдешь?
- Конечно.
- Тогда давай поженимся.
- Прямо сейчас, в машине?
- Нет, давай поищем, где это производится.
Место, которое они наконец нашли, оказалось примечательным. Большой подземный бункер - справа загс, слева церковь.
- После загса пойдем венчаться?
- Не знаю, как скажешь. Я вообще ничего не знаю о тебе: верующая ты или нет, как жила после нашей разлуки и до нее, в юности.
- Я язычница. Одно время была лесной феей, потом бабой-ягой, потом училась в аспирантуре и даже защитила диссертацию.
- На какую тему?
- "Народные заговоры против нечистой силы".
- Интересная тема. И очень близкая тебе.
- Ну да. Прямо по моей специальности. Хочешь, поедем завтра в Крючково?
- На чем?
- Тепловозик маневровый ходит. До Можайска. Таскает три вагона. Утром туда, вечером обратно.
- И ты сможешь найти тот дом и ту дорогу?
- Я была недавно, эвакуировала двух последних старух. Там теперь хорошо: тихо, пусто, золотая осень. Это будет наше свадебное путешествие.
Они долго шли по тропинке от станции к деревне, которая в утренних сумерках просвечивала зыбкими контурами домов впереди на холме.
- Тебе эту шикарную кожаную куртку выдали как ответственному работнику? - спросил Макаров.
- Нет, это древняя вещь, в ней еще моя мама ходила. А правда, я в ней на комиссара похожа?
- Да. А я рядом с тобой - на матроса-анархиста.
Когда они дошли, совсем прояснилось, и остатки серой ночи сползли в ближний овраг. В пустой деревне было жутковато, несмотря на окружавшую красоту. На фоне леса, сверкающего всеми осенними красками, дома казались черными и мертвыми. Где-то в конце улицы маячили одичавшие собаки, не решаясь подойти.
- Ты узнаешь что-нибудь?
- Абсолютно ничего, я ведь здесь только ночью был.
- Вот в этом доме я снимала комнату. А вот здесь на лавке мы с тобой сидели. Хотя вряд ли это та же самая лавка.
- А может быть, и дом не тот.
- Нет, дом тот, он, правда, с тех лет здорово потемнел и стал ниже, в землю врос. Но он тот же. Я ведь здесь два года прожила.
Они зашли внутрь, где пахло сыростью и заброшенностью. Анна распахнула все окна, велела Макарову растопить печь и стала выгружать продукты.
Потом они сидели за столом и пили отвратительную самогонку, которую Анна достала из подвала, и она казалась им восхитительным нектаром. Макаров пил и погружался в море какой-то безысходной и радостной печали. Ему было радостно от того, что мир начал существовать снова, что они с Анной живут в этом самом начале. И грустно от того, что этот мир такой хрупкий, такой ненадежный и невесомый, как дрожащий осенний воздух за окном.
Они лежали на огромном топчане у самого окна, и Анна все время пыталась накрыться одеялом.
- Не надо. Ты такая прекрасная. Я хочу на тебя смотреть. Тебе что - холодно?
- Нет, мне стыдно. Мне все время кажется, как только сошли со станции, что на меня смотрят, что кто-то еще находится тут с нами.
- На нас всегда смотрят. Раньше я этого не воспринимал, мешал шум окружающей жизни. А теперь все отмело. Здесь я чувствую, что я не один, что мы не одни и рядом с нами всегда есть еще кто-то. Очень отчетливо. И странно мне теперь, что я не чувствовал этого раньше.
- Ты меня пугаешь.
- Этого не надо бояться.
- Ладно. Давай лежать и слушать. Тех, других, кто вокруг.
- Но уже темнеет, мы опоздаем к поезду.
- Поедем завтра. Я не сказала тебе, что отпросилась на два дня. Это мой свадебный подарок. А утром на вокзале нас будет ждать машина.
- Я и забыл, что ты комиссарша.
Ночью опять светила яркая луна, и лицо Анны снова казалось незнакомым.
- Что ты так смотришь?
- Хочу запомнить тебя в этом свете.
- Что, скоро опять пропадешь?
- Не знаю, это от меня не зависит. Но мне кажется, что снова тебя теряю.
- Я же тебе в любом мире встречаюсь.
- Но этот жуткий мир оказался самым лучшим из миров.
- Тогда оставайся здесь навсегда.
- Постараюсь. Возможно, я здесь зацепился.
- Что же тебя зацепило?
- Твое лицо в лунном свете и эта лиловая тьма за окном. Кстати, почему она лиловая?
Анна приподнялась на локте.
- Действительно лиловая. Это потому, что наш мир волшебный. Давай закроем скорее глаза и будем спать, а то вдруг волшебство рассеется.
Ночью он проснулся от шума - где-то рядом выли собаки. Тихонько встал и выглянул в окно. Собаки сидели в кружок на дороге, прямо напротив дома и, задрав морды, выли на луну, совсем как волки.
"Надо их шугануть, разбудят Анну".
Как только скрипнула половица на крыльце, собаки, перестав выть, повернули к нему головы и беззвучно исчезли, словно растаяли во мраке. Макаров прошел палисадник и зачем-то вышел на дорогу. Луна светила так сильно, что, наверно, можно было читать газету. Сразу же за дорогой, за небольшим лужком стоял темной стеной лес. Страх постепенно пробуждался в Макарове, только не пугающий, а притягивающий страх. Хотелось пойти в лес и, подобно собакам, раствориться в нем, стать тенью этого мира, вечной тенью тишины, оврагов, полей и брошенной деревни.
Макаров решил, что после смерти его душа обязательно должна поселиться здесь. Здесь она, как он сейчас думал, впервые проснулась в нем и здесь должна успокоиться.
Он стоял на дороге, которая больше никуда не вела, и смотрел на свой дом. В ярком и обманчивом свете дом выглядел так сильно накренившимся, что казалось, он вот-вот рухнет. Макаров попытался почувствовать Анну, тепло ее тела, ее дыхание, но дом был мертвым, безжизненным - внутри там никого не было. Это его так испугало, что он бросился к дверям.
Матрас заскрипел под ним. Анна проснулась и положила ему на грудь тяжелую, сонную руку.
- Ты где бродишь? - пробормотала она, не просыпаясь.
На следующий день, уже в темноте, они шли той же тропинкой на станцию, Анна немного впереди. Ее черная куртка сливалась с окружающей тьмой, и казалось, та вот-вот поглотит ее. Макаров останется один и уже никогда отсюда не выберется.
Машина действительно ждала их на привокзальной площади, вернее - на небольшом пятачке, расчищенном бульдозерами. Они медленно тронулись, и машина опять ревела, с трудом преодолевая ухабы. Там, где дорога была лучше расчищена, шофер прибавлял скорость. На одном из таких отрезков, прямо под свет фар, им навстречу выскочил человек. Шофер резко повернул, машину занесло, и она врезалась в кирпичную трехэтажную стену с голыми дырами вместо окон. Та качнулась, секунду постояла, словно раздумывая, и рухнула прямо на автомобиль. Макаров успел схватить Анну и швырнуть ее себе в ноги. Последнее, что он видел, это разлетевшееся вдребезги лобовое стекло.
Глава шестая
Макаров открыл глаза. Прямо над ним на нижней качающейся ветке сидела птица. Она рассматривала Макарова, склонив голову набок, и, как только тот пошевелился, стремительно унеслась в чащу. Макаров сел и сразу почувствовал, что болит все тело.
- Глупо было заваливаться спать вечером, - вслух сказал он сам себе. Потом поднялся и, разминая затекшие ноги, двинулся дальше. Получасовой сон нисколько не освежил, ужасно хотелось снова броситься в траву и заснуть до утра. Но Макаров решил, что, пока стемнеет, он пройдет еще километров пять или шесть. Темнело быстро, птицы уже стихли и было хорошо слышно, как хрустят иголки и мелкий хворост под ногами. Макаров думал, что идея пройти за трое суток через Мещеру от Рязани до Касимова была хорошей, но совершенно невыполнимой. За двое суток он не одолел и трети пути - слишком много болот пришлось обходить и слишком часто он отдыхал. Вместо приятного путешествия получилась какая-то гонка, и к концу дня он совершенно выбивался из сил. К тому же лес начал его пугать, все время что-то мерещилось за ближайшими деревьями, особенно к вечеру. Проходя просеку, он увидел луну. Она еще висела низко, но уже была яркой. Пора было останавливаться и разбивать палатку, но Макаров никак не мог решиться: то место слишком сырое и много комаров, то чересчур темно и мрачно. Наконец он вышел на довольно широкую симпатичную полянку, снял рюкзак и опустился рядом. Прямо над поляной, высоко в небе, висело пышное облако с одного бока красное от заката. Ни ставить палатку, ни раскочегаривать примус уже не было сил, да и есть не хотелось. Макаров вытащил матрас, надул его и задвинул под огромную раскидистую ель; затем влез в спальник и, перед тем как улечься, оглядел свои владения. Поляна представляла собой ровный треугольник, точно по углам стояли три ели - гораздо выше и мощнее остальных деревьев.
"Что-то в этом неестественное, слишком правильный треугольник. Может быть, сюда вертолет садится, привозит лесникам продукты?"
Наконец совсем стемнело, но две другие ели по краям были хорошо видны. Мрачные и величавые, они вдруг показались Макарову великанами, которые стоят и ждут, пока он уснет, чтобы потом подойти. Опять, как два часа назад, шевельнулся страх. Макаров, чтобы отвлечься, закрыл глаза и стал вслушиваться в лес. Еле слышно пробежал по верхушкам ветерок, какая-то птица завозилась в кустах и пискнула. Чувство неведомой опасности, поселившееся в нем от вида грозных, настороженных елей, не проходило, и поэтому он старался не спать, а слушать. Но спать хотелось нестерпимо. Макаров буквально проваливался в сон, однако сознание сопротивлялось, и он лежал так с полчаса в каком-то непонятном забытьи - то ли спал, то ли грезил. Временами он уже видел сон, временами открывал глаза и смотрел на поляну.
"Так можно промаяться до утра. Чего я, в самом деле, боюсь? Здесь никого нет. Даже если кто придет, меня под елью не увидит".
Макаров попытался вызвать в себе какой-нибудь яркий образ, чтобы сосредоточиться на нем и отвлечься. Вскоре перед глазами возникла вся поляна сразу, какой он видел ее еще до темноты, с мощными елями и высокой травой, местами примятой ветром. На поляну вышел лось и стал внимательно смотреть в его сторону. Макаров понял, что спит, хотя все еще слышит звуки вокруг. Слышит, как снова пробегает ветер и лес начинает глухо гудеть, недовольный тем, что его беспокоят. Потом слышит, будто бы совсем рядом с ним разговаривают - какое-то легкое гуденье, в котором все время меняется тональность, словно в разговоре человека. Он попытался проснуться и посмотреть, кто здесь гудит, но все тело было налито густой сонной тяжестью. Макаров изо всех сил вслушивался в разговор и вдруг стал понимать, причем было такое впечатление, что говорят внутри него, хотя звуки доносились снаружи.
- Смотрите, он уже спит, спит, уже спит…
- Кто? Кто спит? Кто?
- Тот, кто всегда проходит мимо…
- Да, мы видим, он лежит около тебя, мы видим, мы видим его, видим…
Голоса, как множественное эхо, все время разбегались в стороны, затихали, потом снова усиливались и звучали отчетливо.
- Надо послушать его, давайте послушаем, послушаем, послушаем…
- Надо позвать хранителя ночи, хранителя ночи… пусть он придет…
- Пусть придет хранитель ночи, пусть придет…
- Здесь я, что вы разболтались, как сороки, я давно уже здесь.