* * *
- Вавилон Мрак жил двойной жизнью, дитя, как я сказал. Он построил Молли красивый дом в предместье Бристоля - не слишком близко, но и недалеко, словно искал расположения опасности, как искал расположения своей новой жены, ибо Молли теперь стала его женой: они обвенчались в корнуолльской церкви тринадцатого века, высеченной из цельной скалы.
Помнишь о скале, из которой ты высечен? Ага, да только он забыл о яме.
Там, на юге, Мрак был известен под именем Люкс и говорил с валлийским акцентом, поскольку его мать была валлийкой, и он владел этим напевным ритмом.
Когда мистер Люкс бывал с Молли, он платил исправно и жил достойно, а Молли объясняла каждому, кто любопытствовал, что у мужа мореходные интересы, а потому он отсутствует дома почти весь год, кроме двух месяцев, апреля и ноября, когда возвращается к ней.
Он не ставил перед ней никаких условий, кроме одного - она никогда не последует за ним в Сольт.
Однажды в городке появилась привлекательная женщина: остановилась в "Гагарке" - иначе говоря, "Скале и Яме" - и назвалась миссис Тенебрис. Она не сообщила, что привело ее сюда, однако в воскресенье отправилась в церковь, как и подобает всякой даме.
Она расположилась в первом ряду в сером платье, и Мрак, поднявшись на кафедру, начал проповедь, а слова там были такие: "Я утверждаю Завет свой как радугу в Небесах", и говорилось в ней о радуге после Всемирного потопа, когда Господь пообещал Ною больше не разрушать мир, - я говорю тебе об этом, Сильвер, потому что твои знания Библии весьма скудны.
Итак, пока он говорил - а он был прекрасным оратором, - его взгляд упал на передний ряд, и он увидел даму в сером, и все, кто стояли вблизи него, говорили, что побелел, словно выскобленная камбала. Ни разу не запнулся он, но его руки так стиснули Библию, будто демон ее тянул на себя.
Едва служба закончилась, он не стал, как обычно, провожать всех у дверей, а вскочил на лошадь и ускакал.
Позже люди видели его с собакой на самом краю скалы, и испугались за него. Такой он был человек. Что-то скрывалось в его глазах, и люди боялись.
Неделя прошла, и к воскресенью дама уже уехала, но что-то по себе оставила во Мраке, это факт. Страдания были написаны на его лице. Он, бывало, порицал моряков за татуировки, но теперь и сам ходил с клеймом.
- То была Молли?
- О, конечно, она, еще бы. И они встретились здесь на маяке, в этой самой комнате, она сидела в этом кресле' где сейчас сижу я, а он все ходил, ходил, ходил, и дождь барабанил в окна, будто просился внутрь.
- О чем они говорили?
- Я слышал лишь кое-что - я ведь был снаружи, понятно.
- Пью, ты ведь еще не родился.
- Ну, слышал тот Пью, что родился.
- Что она ему сказала?
* * *
Мрак чувствовал знакомую боль в глубине глаз. Глаза его служили решеткой, за которой притаился свирепый, голодный зверь. Глядя на него, люди чувствовали, словно от них запираются. Но он запирался не от них. Он запирался в себе. Мрак открыл небольшую дверь в цоколе маяка и стал взбираться - шаг за шагом, виток за витком - на самый верх, к свету. Он поднимался быстро, ступени были крутыми, но он почти не задыхался. Его тело, казалось, становилось крепче, а хватка, которой он держал себя, слабела. Он владел собой, да, владел собой, пока не засыпал, или пока его сознание не покидало свою клетку, что иногда случалось. Он мог справиться с собой силой воли точно так же, как мог по желанию проснуться, отправить сны обратно в ночь, зажечь свет и читать. Он мог прогнать все это прочь, и если утром просыпался усталым, это не имело значения. Но в последнее время он уже не мог очнуться от этих грез. Ночь понемногу одолевала.
Он решительно вошел в комнату. Его шатало. Он остановился. Молли стояла спиной к нему, а когда обернулась, он любил ее. Все очень просто; он любил ее. Зачем он так все усложнил?
- Вавилон…
- Зачем ты приехала? Я же просил тебя никогда не следовать за мной.
- Я хотела увидеть твою жизнь.
- У меня нет жизни, кроме жизни с тобой.
- У тебя жена и сын.
- Да.
Он замолчал. Как объяснить? Он не лгал Молли - она знала, что он священник в Сольте. Ему не казалось нужным говорить ей о жене или сыне. Других детей не было. Разве трудно понять?
- Что ты сейчас сделаешь?
- Не представляю.
- Я люблю тебя, - сказал он.
Она коснулась его, проходя мимо и медленно - дальше по лестнице. Он прислушивался, пока в самом низу хлопнула дверь - на дне его жизни, как ему показалось.
Он зарыдал.
В тот день на маяке
она вошла в свет в платье медного цвета, с осенними волосами, она встала, словно хрупкий рычаг, среди инструментов, вращавших и преломлявших линзу.
Вот начало Вавилона, подумала она, смысл его существования, момент его рождения. Почему он не может быть таким же неизменным и сияющим?
Она никогда не зависела от него, но его любила, а это совсем не одно и то же. Она старалась поглотить его гнев и его неуверенность. Она использовала свое тело как громоотвод. Пыталась заземлить его. Вместо этого она его расколола.
Если бы она отказалась видеть его в тот день, если бы не произнесла его имени, увидела его и скрылась в толпе, если бы поднялась на железную галерею и наблюдала за ним оттуда. Если бы никогда не перевязывала ему палец. Если бы не зажгла огонь в холодной спальне.
Отчасти он походил на этот маяк. Одинокий и нелюдимый. Он был высокомерен, вне всякого сомнения, и закутан сам в себя. Он был темен. Вавилон Мрак, свет в нем не загорался никогда. Инструменты на местах, начищены, но свет не зажигался.
Если бы она не зажигала огонь в холодной комнате.
Но когда она спала или оставалась одна, а дети затихали, ее сознание морем разливалось вокруг него. Он всегда был рядом. Ориентир для ее корабля. Координаты ее точки на карте.
Она не верила в судьбу, но верила в эти скалы. Маяк, Вавилон. Вавилон, маяк. Она всегда найдет его, он будет здесь, и она приплывет к нему снова.
Можно ли оставить кого-то и быть с ним? Ей казалось - можно. Она знала: что бы ни случилось сегодня, как бы ни поступили они, удержала бы она его или потеряла, это вряд ли что-то изменит. Она - будто героиня пьесы или книги. Вот история: история о Молли О'Рурк и Вавилоне Мраке, начало, середина, конец. Но таких историй не бывает - таких, что можно рассказать, ибо эта скроена из отреза тесьмы, яблока, горящих углей, медведя с тарелками, латунной шкалы, его шагов на каменных ступенях, все ближе и ближе.
Мрак открыл дверь.
Она не обернулась.
Глаза словно далекий корабль, Пью спал.
Выгуляв пса и заварив первый чайник "Самсона Крепкого", я села на палубе под самым светом и занялась почтой. Почта была моей работой, потому что Пью не мог ее прочесть.
Ничего необычного: каталоги латунных инструментов, специальные предложения - клеенчатые плащи и теплое белье от "Уолси", поставщика для полярной экспедиции капитана Скотта в 1913 году. Я поставила галочку напротив темно-бордовой фуфайки и кальсон, и открыла последний конверт, длинный и белый.
Письмо было из Глазго. В ближайшие полгода маяк будет полностью автоматизирован.
Когда я прочитала письмо Пью, он величественно поднялся и выплеснул опивки чая в море. Чайки кричали у вершины Света.
- С 1828 года здесь всегда был Пью.
- Они сулят кучу денег, когда ты уйдешь. Это называется Выходным Пособием, а еще они обещают Временное Размещение.
- Мне деньги не нужны, дитя. Мне нужно то, что есть. Напиши им и скажи, что Пью остается. Пусть перестанут платить, но я остаюсь там, где я есть.
Я написала в Совет по маякам Северного побережья и они ответили, очень формально, что мистер Пью должен покинуть маяк в указанный день без права апелляции.
Все произошло так, как обычно и происходит; написали петицию, отправили письма в газеты, небольшой сюжет мелькнул на телевидении, в Глазго провели пикетирование, а затем, после так называемых "консультаций", Совет поступил, как и планировалось.
* * *
Мисс Скред нанесла мне визит, и спросила, что я намерена делать со своим Будущим. Она говорила о Будущем, как о неизлечимой болезни.
- У тебя есть будущее, - сказала она. - Мы должны это учитывать.
Она заметила, что я могла бы получить Временный Разряд Младшего Помощника Библиотекаря с предоставлением работы на три месяца. Она предупредила, что я не должна быть слишком честолюбивой - это не очень красит Женский Пол, а вот библиотека вполне подходит для Женского Пола. Мисс Скред всегда произносила "Женский Пол", словно держала слово за хвост, отставив руку подальше.
Но моим будущим тогда был маяк. Без маяка мне пришлось бы начинать сначала - снова.
- Неужели я больше ничем не могу заняться? - спросила я мисс Скред.
- Крайне маловероятно.
- Мне бы хотелось работать на судне.
- Это сплошные скитания.
- Мой отец работал на судне.
- И посмотри, что с ним случилось.
- Мы не знаем, что с ним случилось.
- Мы знаем, что он стал твоим отцом.
- То есть с ним случилась я?
- Именно. И посмотри, какие сложности.
Мисс Скред одобряла автоматизацию. В человеческой природе что-то доставляло ей неудобства. Она отказалась подписать нашу петицию. Сольт, сказала она, должен двигаться вместе со временем, что показалось мне странным, ибо сама мисс Скред никогда не двигалась - ни со временем, ни с чем-либо еще.
Сольт - заколоченный досками, морем исхлестанный, кораблями покинутый, с заиленной бухтой и одним ярким светом. Зачем отнимать единственное, что нам осталось?
- Прогресс, - сказала мисс Скред. - Мы ведь не убираем свет. Мы убираем мистера Пью. А это не одно и то же.
- Он и есть свет.
- Не говори глупостей.
Я увидела, что Пью, подняв голову, слушает меня.
- Придет день, когда на кораблях не будет команды, в аэропланах не будет пилотов, фабриками станут управлять роботы, компьютеры будут снимать трубку - и что случится с людьми?
- Если бы на корабле не было команды, когда в порт зашел твой отец, твою мать бы никто не опозорил.
- И я бы не родилась.
- Ты бы не стала сиротой.
- Если бы я не стала сиротой, я бы никогда не узнала Пью.
- И что бы это значило?
- То, что значит любовь.
Мисс Скред ничего не ответила. Она поднялась с единственного удобного стула, на котором сидела всегда, заходя к нам, и ее, словно градом, смыло вниз по винтовой лестнице. Пью поднял голову и слушал, как она уходит: металл набоек, звон ключей, зонтик, сверлящий наконечником каждую ступень камня, и наконец - треск захлопнутой двери и дребезг велосипеда по причалу.
- Ты обидела ее, - сказал Пью.
- Я обидела ее тем, что родилась.
- Ну, это нельзя тебе в вину ставить. Не вина ребенка, что он родился.
- А что - неудача?
- Не сожалей о своей жизни, дитя. Она пройдет довольно скоро.
* * *
Пью встал и пошел заниматься светом. Когда придут люди с компьютерами, чтобы все здесь автоматизировать, свет будет вспыхивать каждые четыре секунды, как было всегда, но некому будет им заниматься, никто не расскажет историю. И когда поплывут мимо корабли, никто не скажет: "Вон старый Пью - врет так, что от историй голова слетает".
Отними жизнь - и останется лишь скорлупка.
Я легла на свою восьминогую кровать. Всякий раз, как я подрастала, мы просто удлиняли кровать, так что сперва четыре ноги сменились шестью, а затем шесть - восемью. У моего пса их осталось столько же.
Так я лежала, вытянувшись, и смотрела на одну звезду в узком окошке моей комнаты. Только связывай. Но как это сделать, если вся связи оборваны?
- Это дело твое, - говорил Пью. - Свет связывает весь свет.
Расскажи мне историю, Пью.
Какую, дитя?
Ту, что начинается снова.
Это история жизни.
Это история моей жизни?
Только если ты сама ее расскажешь.
Здесь перед потопом
Мрак выгуливал собаку по верху утеса,
как вдруг пес, вздыбив шерсть и громко лая, резко рванулся вперед. Мрак на собаку крикнул, но пес держал в прицеле чайку. Человек рассердился. Он пытался сосредоточиться на важной проблеме - воскресной проповеди на Троицын день.
Пес вдруг исчез, только издалека донесся его визг. Мрак почувствовал: что-то не так, - и побежал вдоль обрыва, кроша камень сапогами.
Пес упал с дваддатифутовой высоты на выступ. Он жалобно скулил, поджав одну лапу. Человек осмотрелся: пути вниз, похоже, нет - разве что упасть. Он не мог сползти вниз и не мог вытянуть пса наверх.
Мрак велел псу ждать - вряд ли можно было сделать что-то еще, а команда придавала хаосу видимость порядка. Так пес видел, что хозяин по-прежнему на высоте. Так человек верил, что он по-прежнему на высоте.
- Жди! - крикнул Мрак. - Лежать!
Поскуливая от боли в лапе, пес сделал, что велено, а человек поспешил в дом за веревкой.
Там не было ни души. Жена ушла. Сын в школе. Кухарка отсыпалась перед обедом с епископом. Мрак был рад, что не нужно ничего объяснять, никто не станет изводить его расспросами. Поделиться проблемой - значит удвоить ее, подумал он. Люди пытаются помочь, но только мешают. Хлопоты лучше запереть, как бешеного пса. Тут он вспомнил о своем и прогнал остальные, более тягостные мысли. Это его мысли. Он ими ни с кем не поделится, ни за что. Он сохранит свою тайну себе.
Мрак нашел веревку под навесом. Перекинул связку через плечо. Бросил в мешок тяжелый железный костыль и киянку, прихватил упряжь для пони - поднять собаку. Затем двинулся назад, решительно думая лишь о предстоящей задаче, не давая сознанию растрепаться по краям, что в последнее время стало для него привычным. Он часто ловил себя на том, что его разум расползается. Только жесткой дисциплиной обретал он тот простой покой, который раньше принимал как должное. Спокойствие духа - он бы все отдал, чтобы найти его снова. Сейчас он вырабатывал его точно так же, как разрабатывал тело боксом.
* * *
Человек шел быстро, стараясь не наступать на маки, прораставшие в каждой расщелине из щепотки земли. Ему не удавалось вырастить их у себя в саду, а тут они росли из ничего. Наверное, стоит упомянуть об этом в проповеди…
Троицын день. Он любил историю о Святом Граале, принесенном ко двору Короля Артура в этот праздник. Она и нравилась ему, и печалила: в тот день все рыцари поклялись найти Грааль снова, но большинство заблудились, и даже лучших истребили. Двор распался. Цивилизация погибла. А зачем? Ради призрачной мечты, бесполезной в мире людей.
История сама навязывалась ему.
* * *
Он добрался до обрыва и посмотрел вниз - где его пес. Вот он - нос между лапами, уныние в каждом волоске. Человек позвал, и пес тотчас поднял голову, в глазах - надежда. Человек - его бог. А человек и сам хотел бы лежать вот так и терпеливо ждать спасения.
- Но оно никогда не придет, - сказал он вслух, а потом, испугавшись того, что сказал, стал забивать железный костыль на две трети в землю.
Когда Мрак убедился, что костыль выдержит его вес, он тщательно завязал веревку рифовым узлом, перекинул через плечо конскую упряжь и стал медленно спускаться на уступ. С досадой посмотрел на свои ободранные сапоги - на прошлой неделе были совсем новыми, он их еще разнашивал. Жена будет бранить за траты и риск. Вся жизнь - сплошные траты и риск, подумал он с неясной надеждой на утешение, хотя утешение это он предлагал своей пастве, а по ночам думал совсем о другом.
* * *
Он спрыгнул на выступ, грубовато потрепал пса и осмотрел ушибленную лапу. Крови нет, скорее всего, просто растяжение, и он перевязал лапу потуже, а пес смотрел на него глубокими карими глазами.
- Давай, Тристан. Заберем-ка тебя домой.
Вдруг он заметил в скале продолговатую узкую нишу, края которой, казалось, блестели - возможно, то был малахит или железная руда, отполированная солеными ветрами. Мрак шагнул вперед, провел пальцами по ребристым краям, а затем протиснулся в нишу - и увиденное потрясло его.
Стена пещеры целиком состояла из окаменелостей. Человек различал силуэты папоротников и морских коньков. Он обнаружил скрученные отпечатки маленьких неведомых созданий. Внезапно стало очень тихо; он будто потревожил кого-то, появился, когда ждали не его.
Мрак беспокойно огляделся. Конечно, вокруг никого, но когда его руки скользили по хрупкой блестящей поверхности, он не мог не помедлить. Человек смотрел на темную, запятнанную морем стену - но как море добралось сюда? Не после же Всемирного потопа. Он знал, что по Библии Земле - 4000 лет.
Он вжался кончиками пальцев в тугие завитки окаменелостей, ощупывая их, как ушную раковину или… нет, он не станет об этом думать. Мрак осадил мысли, но пальцы все равно ползли по гладким краям этой мозаики форм. Он поднес пальцы к губам, слизнул море и соль. Привкус времени.
А потом ни с того ни с сего ему стало одиноко.