«Да», – сказала она, как человек, не считающий этот вопрос слишком важным.
«Ну, и что он сказал?»
«Сказал, что это естественно для молодежи в наше напряженное время, которое не дает им заснуть».
Такое определение деятельности нашего «узкого кружка» было настолько характерно для сухого юмора Габриэля, что я мог поклясться: именно так он ответил. Я тут же помчался в Бейт Акерем, чтобы сравнить мои впечатления с впечатлением госпожи Фельдман, и рассказ Айи оказался тем же.
«Этот красавчик – господин Тирош, – сказала ей мать, – в общем-то, несколько молод, но ясно, что он поведет вас и в восьмом классе, захотите вы этого, или нет, и это главное!»
«Как ты пришла к такому выводу?» – спросил ее Айя.
«Видно, что у него железная рука!» – отсекла мать.
«Говорила ли она ему о своем недовольстве тем, что ты возвращаешься домой почти к утру?»
«Моя мама? – изумилась Айя. – Она с трудом замечает, что я вообще возвращаюсь».
Я подозревал, что Габриэль сыграл целый спектакль, когда узнал от Аарона, что он продемонстрировал его отцу, господину Иардени, сефардское произношение с гортанными «хетт» и «айн», от чего у отца закружилась голова от удовольствия, и он провозгласил Аарону и всей семье, что «такой высокий дух еще не выходил из учительской».
Отец Яира господин Рубин сказал, примерно, следующее:
«Видно, что господин Тирош – педагог. С момента, как он пришел в класс, кончились мои проблемы с руководством гимназии. Ты прекратил свои сумасшествия и сделался нормальным человеком».
Мать же Дана сыграла на женской струне, независимо от возраста выражающей тоску по молодости.
«Какой красивый учитель – настоящий священник!» – изумлялась она. – Не удивительно, что он покорил ваш седьмой. Только глянет своими глазами, и уже возникает желание исповедаться».
Так, при помощи своей покоряющей внешности, освещаемой изнутри несколько размытой серьезностью, он покорил сердца женщин и поколебал верность мужчин. Выясняется, что он ввел в заблуждение родителей точно так же, как и господина Розенблюма. Не могу удержаться и не пожалеть их. Удивительно видеть, насколько люди не подозревают, откуда может прийти настоящая опасность, и продолжают тянуться, как лунатики, именно туда, где их поджидает катастрофа. Было в Габриэле то выражение уверенности и ответственности, которое не давало даже самому подозрительному повода увидеть, что он замышляет нечто тайное и опасное. Весь его внешний вид свидетельствовал об умеренности и сдержанности, взвешенности и осторожности, и о других качествах истинно порядочного воспитателя молодежи, а не подпольщика. Тут следует отметить, насколько он был строг в отношении домашних заданий, как будто не было других дел, которыми надо было заниматься в послеобеденные часы, вечером и ночью. Эта строгость, которая значительно повысила уровень наших знаний, особенно чувствовалась нами именно в те дни, когда, казалось нам, он просто свалится с ног от нагрузки после ночных походов. Это развитое в нем чувство долга перед учебой обращено было на самую мелочь в учебе и дисциплине не меньше, чем на приковывающие нас к себе ночные его авантюры.
Однажды (на утро после операции в Крестовой долине) Айя не приготовила уроки по истории. Господин Тирош без малейших колебаний спросил ее о причине. Ответ ее всколыхнул во мне волну солидарности с ней.
«Я устала», – ответила она ему негромким голосом.
«Это недостаточная причина», – тут же ответил ей господин Тирош, – представь себе, что строитель устал строить, а часовой устал стоять на посту. Какой бы дом мы построили, и какой жалкой и безответственной была бы его охрана»
Айя ничего не ответила. Это был, вероятно, единственный случай, когда я испытал ненависть к господину Тирошу. Но именно такие истории передавались из уст в уста в коридорах гимназии, и оттуда приходили в наши дома. Именно они убеждали наших родителей в том, что мы, наконец-то, в надежных руках настоящего воспитателя.
Глава двадцать вторая
1
Яир сегодня управляющий банком, и все его знакомые свидетельствуют о том, что мозг у него ясен, трезв и полон цифр. Его талант особенно чувствуется в области инвестиций. У меня же свои воспоминания, связанные с его характером и талантами, но я храню их при себе и никому не рассказываю, чтобы не повредить непоколебимой вере в него его клиентов. Иногда я думаю, что наследственность его отца в конце концов победила, в создании личности сына, и хромосомы, отвечающие за талант проворачивать деньги, которые были особенно развиты у отца Яира – подрядчика Рубина – победили в сыне романтические порывы, шедшие от Габриэля Тироша. По сути, нет в нас ничего, кроме того, что дали нам породившие нас. Конечно, мы можем порой сойти на какие-нибудь петляющие тропинки, которые не запечатлены в нашей наследственной карте. Но, в конце концов, мы возвращаемся в определенные нам рождением рамки. В юности все мы «сабры», мечтатели и борцы, дикие характерами и презирающие богатство. Но «сабра» улетучивается к сорока-пятидесяти годам нашей жизни, и мы становимся наученными опытом евреями, знающими цель и ищущими прибыли, прилежными сыновьями Ротшильдов и Гиршей, радостными и округлившимися.
Встречаюсь я иногда с Яиром в кафе, или мы приглашаем друг друга домой. Понятно, что во втором случае разговор заводят жены на вечные темы – о здоровье детей, ценах на продукты, новых модах, и голоса их заполняют квартиру постоянной болтовней, прекращающейся лишь в момент подачи кофе и печений. Жена моя обычно любит рассказывать жене Яира о наших квартирных проблемах, главным образом о том, что квартира слишком тесна. Госпожа Рубин считает, что нам необходима более просторная квартира. Сразу жена упирает в меня взгляд, полный обвинения: «ты видишь?», и разговоры об экономии и ссудах сменяют тему семьи и моды. Тут Яир отрывает взгляд от газеты, которой укрывается от женских разговоров, и спрашивает меня деловым тоном:
«Почему ты действительно не придешь ко мне в банк? Быть может, найдем выход?» Глаза моей жены вспыхивают надеждой, но тут же гаснут, услышав мой ответ:
«Нет. Я не собираюсь смешивать дружбу с финансовыми делами».
Тут приходит ее очередь сказать:
«Слишком ты изнежен, чтоб когда-нибудь совершить настоящий поступок».
Но когда мы сидим с ним в кафе, как это было несколько дней назад, и в разговор наш не вмешиваются женщины, выглядит этот разговор совершенно иным. Не то, чтобы он был совсем лишен сплетен и соленых шуток, и не то, чтобы мы буквально не облизывались, поедая вкусные пирожные с кремом и запивая их кофе, как будто до этого мы постились, или потому, что домашние сладости менее вкусны. Просто мы совсем отрываемся от будничных тем, всякой мелочи жизни, и обращаемся к более серьезным вещам: мнениям, впечатлениям, воспоминаниям.
Вот мы сидим в «Кафе художников», которое обычно посещают бизнесмены, и так, между прочим, спрашиваю его, не появлялся среди его клиентов кто-либо из нашего выпуска.
«По правде сказать, – отвечает он, как бы извиняясь, – я и не помню многих из нашего школьного выпуска. Думаю, что немалая часть из них уже не может быть вообще клиентами банка, кроме банка небесного».
«Да, – говорю, – беспорядки и подполье забрали многих из них».
Мы замолкли. И в этом молчании был слышен шум вентилятора, вертящегося над нами, и ушедшие в небытие голоса мертвых.
«Помнишь ли ты первую жертву в нашем седьмом?» – спросил я с каким-то затаенным страхом, что имя ее вообще слетит с губ человека.
«Или я не помню Айю Фельдман? – спросил он удивленно. – Твою маленькую красивую Айю?»
Я почувствовал удушье и поторопился сделать глоток горячего кофе, чтобы прочистить горло. Слава Богу, я обрел талант зажимать плач внутри себя, так, чтобы он стал невидим постороннему глазу. Когда-то это привело меня к хроническому кашлю, так, что пришлось обращаться к врачу. Я спросил с подчеркнутой сухостью:
«А Дана и Аарона ты помнишь?»
«Помню ли я Дана и Аарона? Ну, как ты, черт возьми, полагаешь? – он постучал пальцами по столику. – Ты можешь проверять мою память на любом из нашего выпуска. Но этих, близких нам, пожалуйста, оставь».
«Прости меня, – сказал я, и все же какая-то странная жестокая сила толкала меня задать еще вопрос едва слышным голосом:
«Ну, а господина Тироша, Габриэля, ты помнишь?»
Он потер подбородок ладонями, тяжело дыша, как человек под пыткой. Внезапно предстал передо мной тот самый Яир в первые дни седьмого класса, тот самый подросток, кривящий лицо и с диким криком нападающий на любого, кто попадался ему на пути. Я боялся, что сейчас он кинется на меня, но он сдержал себя. Только вены вздулись поверх воротника выглаженной его рубашки.
«Габриэля Тироша? – процедил он сквозь ладони. – Габриэля Тироша не забывают. Нет человека, дважды прожившего с Габриэлем, ибо лишь один единственный раз, что я был с ним, хватило мне всю жизнь… На всю жизнь! Ты меня понял?»
«И мне хватило!» – сказал я с трудом. Внутренняя волна, поднявшаяся от этих слов из глубины моего сердца, выплеснулась этими словами.
И так мы оба сидели молча, погруженные в этот внутренний водоворот воспоминаний, пока не подошел официант и вывел нас из «долины плача» вопросом о заказе.
«Еще два кофе», – проронил Яир, не спрашивая меня, но я обрадовался его быстро брошенному на меня взгляду «Смотри, – сказал он, сделав глоток и немного успокоившись, – я прошел в своей жизни более долгие и опасные пути, чем те, по которым мы шли с Габриэлем. Много у меня было ночных боев, и многие пали буквально рядом со мной, мужчины и женщины, дружба с которыми была не слабей, чем в нашем седьмом. Много мертвых лиц мерцает в моем сердце, и снова я не могу припомнить всех. Но нашу компанию – не знаю почему – я не забуду никогда!»
И тут я спросил:
«Помнишь день рождения, который мы устроили Айе в поле?»
2
Первым вспомнил Дан:
«Ребята, ведь завтра день рождения Айи».
Я увидел, как зажглись глаза Аарона.
«Вот, мы и сделаем ей день рождения! – воскликнул он с воодушевлением, явно для него не обычным. – День рождения, как положено».
«Но только, чтобы это было нечто необычное, а не всякие там поздравления и конфеты, как в детском саду», – заявил Яир, и принялся тут же сочинять план.
Айя в это время не была с нами, и можно было открыто обсуждать варианты.
Габриэль предложил:
«Празднование выносим из квартиры, от стола и стульев, в поле. Делаем это ночью. Чтобы не умереть от голода, берем с собой еду, кофеварку, сахар и кофе, едим и пьем вокруг костра. До этого мы усадим Айю на те две немецкие винтовки, взятые нами в качестве трофея, и приподымаем ее по числу ее лет. В завершение мы читаем стихотворение, которое ей посвятит один из вас».
«Стихотворение», – воскликнул я в страхе, и все остальные посмотрели на меня.
«Придется тебе написать в честь такого события!»
Мы радовались плану всем сердцем и улыбались обычно повторяемой команде Габриэля: «Инструмент – как обычно». Имелось в виду, что нам следует иметь при себе оружие и боеприпасы. Это нам Габриэль напоминал каждый раз заново. По сути, каждый раз, выходя из дому, мы имели оружие при себе, и дырки в карманах удивляли матерей.
«Как можно так портить одежду? Как будто ее резали ножом или каким-то другим железным предметом».
Было ясно, что праздник этот следует держать в секрете от Айи. Ей просто сообщили об очередном ночном походе, который был для нее привычен. Она не предчувствовала ничего особенного, когда вместе с нами шагала по одному из хребтов, между Бейт Акерем и Крестовой долиной, и остановилась по команде Габриэля. Мы положили ружья, извлеченные из пещеры, и расселись на плоских скалах.
«Нет! – сказал Габриэль, когда она села на скалу около меня. – Садись здесь».
«Где?»
«Здесь. Садись на ружья», – сказал он, и не было никакого смеха в его голосе. Она приняла его приказ с полной серьезностью, и уселась на ружья. Какое-то сомнение таилось в уголках ее глаз, но она даже на йоту не подозревала, что должно произойти.
А теперь, – приказал Габриэль Дану и Аарону, – за дело!»
Дан обхватил пальцами два приклада старых, но достаточно крепких чтобы выдержать тяжесть, немецких ружей. Аарон взялся за оба ствола. И тут начали ее поднимать и опускать под наши громкие голоса:
«Раз!»
«Два-а!»
«Три-и-и!»
Айя была изумлена. Вначале пыталась соскочить с места. Но веселые лица вокруг успокоили ее. Взгляд ее обратился ко мне.
«Что это все означает?» – крикнула она мне.
«Сейчас увидишь!»
Когда число дошло до семнадцати и завершилось торжественным кличем, она поняла, о чем речь. Бросилась на Дана и Аарона со слезами на глазах.
«Это вы открыли всем секрет! – обняла она их за плечи. – Это вы! Вы!»
Затем – Габриэлю:
«Я так испугалась! Думала, что вы сошли с ума!»
В эти мгновения мы все были в нее влюблены. Серьезность и напряжение повседневности, мешали нам видеть Айю настоящей. Но теперь, когда мы не сидели в засаде, вглядываясь в ночь, готовые к нападению и обороне, мы по-мужски оценивали ее красоту и радовались тому, что удостоились спутницы иной породы, более тонкой, чем та, из которой были созданы мы. Мы любовались мягкостью и чистотой, которые она излучала на всех в этом море колючек, нежностью, облагораживающей наши души среди нагромождения скал. В эти минуты она не казалась нам одной из нас, в одежде цвета хаки, вооруженной пистолетом, идущей с нами в шеренге и мгновенно пригибающейся по знаку идущего впереди. Перед нами была красивая и любимая девушка. Обычно мы делили с ней все трудности и опасности в равной степени, но теперь ее смущение и некоторая беспомощность пробудили в нас рыцарство.
Нам было особенно приятно, что между нами находится это чудное существо, витающее перед нами между скал намеком на мир прелести и милосердия, который испарился из наших сердец, занятых тяжкой наукой убивать. Мы позволяли себе баловать ее в эти минуты, освободившись на какое-то время от напряжения и аскетизма остальных дней, мы выражали ей в горячих словах ту радость юности, которой нет ни границ, ни причин.
Дан и Аарон быстро собрали сухие колючки и хворост, чтобы зажечь костер и сварить кофе. Габриэль, который принес большую пачку миндаля, начал поджаривать его на железной сетке на малом огне. Мы с Яиром стояли на страже, наблюдая за окрестностями. Айя почти летала от одного к другому, как птица, впитывая в себя ту малость, которую можно было впитать от жизни. Мы наговорили ей много слов любви, как будто хотели обеспечить ее защитой на весь дальнейший путь, где она не услышит ни от кого доброго слова.
Я следил за хлопотами Габриэля у огня.
«Вы были когда-то скаутом?» – спросил я его.
«Чем-то наподобие этого. Мы совершали походы в летних лагерях».
«Странно представить, что были скауты и в Германии», – сказала Айя, – я всегда представляла себе немцев учеными или солдатами».
«Так оно и есть. Они одновременно и ученые, и солдаты, и это сочетание делает их особенно опасными».
«Вы действительно полагаете, что они хотят уничтожить весь еврейский народ, даже за пределами Германии?» «Да!»
«И они в силах это сделать?» – спросил я.
«Нет такой силы в мире, которая сможет это сделать!» – ответил Габриэль и сбросил с сетки несколько подгоревших миндалин. – Еврейское серое вещество защищено от огня».
«Серое вещество?»
«Я имею в виду мозг. Он, как вам известно, создан из серого вещества».
И тотчас, после этого:
«Вы просто еще не знаете силу еврейского серого вещества! Полистайте истории больших народов, и вы везде найдете следы этого вещества. Я верю, что, в конце концов, еврейское серое вещество победит и в этой войне за эту землю у Средиземного моря!»
Огонь отбрасывал на его лицо свет и тени так, что оно то выступало из мглы, то исчезало в нем. Он снял последние миндалины с огня и продолжил:
«Вы слышали миф о «Сионских мудрецах», который сочинила антисемитская Европа о евреях? – Так вот, следует осуществить этот миф! Надо дать достаточную причину для страха всем антисемитам в мире! «Сионские мудрецы», это, по сути, иное название еврейского серого вещества, понимания и лукавства великого еврейского мышления. Оно обладает несомненной силой, если направить его на цель, – уничтожить всех тиранов еврейского народа! Если только объединятся все великие еврейские мозги, все гении науки, практики, финансов, все ведущие огонь из засады, все подкапывающиеся под черные силы, терзающие эту землю, под все окружающие нас тоталитарные режимы – представьте себе, чего это сила может достичь!»
Тут он словно бы очнулся от патетики и посмотрел на нас, как бы извиняясь:
«Ах, совсем забыл. Сегодня же у нас день рождения!»
«Пожалуйста, – сказала Айя, – продолжайте».
«Нет! – возразил он решительно. – Не в этот вечер. Слово предоставляется миндалю и кофе».
Сегодня, когда я прохожу около университетского поселка, и убираю в своем воображении новые здания, я нахожу под бетоном и мрамором, под садами и клумбами первозданные скалы, на которых мы и праздновали в ту ночь. Айя была счастлива в компании мужчин. Я прочел сочиненное в ее честь стихотворение и снискал бурные аплодисменты. И это был единственный шум в этой необычно тихой ночи, без единого выстрела или взрыва, ясной и светлой. И только легкие облака плыли над нашими головами, исчезая так же, как и возникли. Не было ни малейшего намека на тяжкую мглу, которая падет на наши головы спустя лишь одну ночь.
3
Со времени окончания гимназии рука моя не прикасалась к ТАНАХу, за исключением случаев, когда надо было помочь моим сыновьям с уроками. Моя канцелярская работа не требовала заглядывать в священный текст, и даже заучиваемые нами в гимназии фрагменты, которые мне так нравились, с годами выветрились из памяти. Остались лишь несколько стихов из Книги Иова. Весь ужас, что встает передо мной, весь кошмар той ночи, когда Айя была ранена, в словах Иова, проклинающего ночь, в которой был зачат: