- Мне бы пришлось заплатить налог по более высокой ставке, если бы я не объявил, что мой бизнес понес потери, которые по закону подлежат вычету из налогооблагаемой базы, - сказал Филипп. - Я бы не смог сделать этого, если бы ты однажды не работал у меня.
- А я как выигравший судебный процесс вообще не должен платить налоги с компенсации, полученной по гражданскому иску.
- Из такой петли не выбрался бы и министр финансов.
- Хотя для этого и пришлось нанять Регги Ломакса. Жаль, что пришлось заплатить ему гонорар.
- Никаких проблем, старина. Он тоже на сто процентов подлежит вычету из суммы налогов. Так что, как видишь, я не потерял ни гроша, а ты заработал сорок тысяч, свободных от налогообложения.
Полковник положил бинокль в футляр.
- Наблюдаете за победителем турнира "Президентская клюшка" этого года?
- Нет, - ответил полковник, - за очевидным спонсором молодежного турнира.
Профессор из Венгрии
Писателям постоянно внушают (обычно - критики), что совпадений следует избегать, хотя в реальной жизни сплошь и рядом случаются самые невероятные совпадения. Пожалуй, с каждым бывало нечто такое, что - вздумай он написать об этом - все сочли бы чистой воды вымыслом…
В те самые дни, когда заголовки газет всего мира возвестили: "Россия вторглась в Афганистан! Америка решила бойкотировать московскую Олимпиаду!", в "Таймс" появился коротенький некролог о профессоре Будапештского университета, выдающемся специалисте в области английского языка и литературы. "Этот человек появился на свет и скончался в своем родном Будапеште. Превосходные переводы произведений Шекспира на венгерский язык создали ему высокую репутацию. Некоторые лингвисты считают его "Кориолана" небезупречным, но то, что перевод "Гамлета" выполнен им гениально, признают все".
Лет через десять после Венгерского восстания 1956 года мне выпал шанс поучаствовать в студенческих спортивных соревнованиях в Будапеште. Они должны были продлиться целую неделю, и я подумал, что это прекрасная возможность хоть немного узнать неизвестную мне страну.
Наша команда приземлилась в аэропорту Ферихеги в воскресенье вечером. Прямо оттуда нас доставили в отель "Ifushag" (позже я узнал, что по-венгерски это значит "юность"). Когда нас поселили, большая часть команды тут же отправилась спать: для них предварительный этап соревнований начинался уже на следующий день.
Поданный утром завтрак состоял из молока, тоста и яйца, причем подавали его в три приема с большими перерывами. Так что те из нас, кому днем предстоял забег, ланч решили пропустить: опоздаешь на дневное выступление - и можешь прощаться с соревнованиями.
За два часа до начала нас привезли на автобусе к стадиону "Неп" и выгрузили возле раздевалок (я, кстати, все думаю: а почему не "одевалки"?). Мы переоделись в тренировочные костюмы и теперь сидели на лавках в тревожном ожидании, когда нас вызовут на старт. Так прошла, казалось, целая вечность, а на самом деле лишь несколько минут. Наконец появился кто-то из официальных лиц и проводил нас на беговую дорожку. Поскольку это был первый день соревнований, стадион был забит до отказа. Когда я закончил свою обычную разминку - бег трусцой, ускорение, несколько гимнастических упражнений, - по репродуктору на трех языках объявили о начале забега на 100 метров. Я снял тренировочный костюм и побежал на стартовую позицию. По команде судьи уперся шиповками в стартовые колодки и замер в нервном ожидании выстрела. На старт, внимание, марш - бах! Через какие-то десять секунд забег завершился. В том, что я пришел последним, оказался единственный плюс: у меня теперь было целых шесть дней, чтобы изучить венгерскую столицу.
Прогулки по Будапешту напомнили мне детство в послевоенном Бристоле. Правда, с одним явным отличием. Здесь, помимо разбомбленных до основания зданий, кое-где на стенах мне попадались и следы от пуль - над рядом ряд. Восстание - несмотря на десять минувших лет - со всей очевидностью напоминало о себе: возможно, потому, что граждане Венгрии не хотели, чтоб кто-то об этом забыл. У прохожих были равнодушные, начисто лишенные каких-либо эмоций лица, многие из них шли медленной шаркающей походкой, и создавалось ощущение, будто это нация престарелых. Если же ты без всякой задней мысли спрашивал, почему так, тебе отвечали, что им не к чему спешить и нечему радоваться, при этом друг к другу они были исключительно внимательны.
На третий день соревнований я вернулся на стадион, чтобы поболеть за приятеля, выступавшего в полуфинале бега на 400 метров с барьерами - первом номере дневной программы. Имея пропуск участника, я мог расположиться в любом месте полупустой арены и решил понаблюдать за забегом с трибуны у поворота беговой дорожки. Отсюда финишная прямая была как на ладони. Я сел на деревянную скамью, не особо приглядываясь к соседям.
Начался забег. Когда приятель на повороте преодолел седьмой барьер - до финиша их оставалось еще три, - я вскочил на ноги и поддерживал его, не переставая, все время, пока он несся по финишной прямой. В итоге он пришел третьим, что обеспечило ему место в финальном забеге на следующий день. Я снова присел, чтобы записать все подробно в программку. Потом собрался было уходить: ни в секторе для метания молота, ни среди прыгунов с шестом британцев не было, - когда сзади раздался голос:
- Вы англичанин?
- Да, - ответил я, поворачиваясь в ту сторону, откуда прозвучал вопрос.
На меня смотрел мужчина средних лет. Он был одет в костюм-тройку, который, должно быть, вышел из моды еще тогда, когда в нем ходил его отец, и как-то не верилось, что подобный крой когда-нибудь вновь станет модным. Кожаные заплатки на локтях не оставляли ни малейших сомнений в том, что мой собеседник - холостяк. Так их мог пришить только мужчина, или же напрашивался вывод, что локти у незнакомца расположены в не совсем обычном месте. Судя по длине брюк, его отец был выше сантиметров на пять. У нынешнего владельца костюма было несколько седых прядей в волосах, усы, как у моржа, и румяные щеки. Голубые глаза глядели устало и все время были полуприкрыты, как затвор только что щелкнувшей фотокамеры. Лоб весь в морщинах - на вид мужчине можно было дать и пятьдесят лет, и все семьдесят. А по общему впечатлению - нечто среднее между трамвайным кондуктором и безработным скрипачом.
Я снова сел.
- Надеюсь, я вам не помешал? - поинтересовался он.
- Да нет, нисколько! - ответил я.
- Нечасто выпадает возможность пообщаться с англичанами. И когда мне встречается кто-то из них, я тут же беру быка за рога. Это выражение подходит для такой ситуации?
- Вполне! - кивнул я, прикидывая в уме, а сколько венгерских слов знаю я. "Да", "Нет", "Доброе утро", "Счастливо", "Я заблудился", "Помогите".
- Вы тоже участвуете в студенческих соревнованиях?
- Участвовал, - уточнил я. - Я выбыл довольно быстро. Еще в понедельник.
- Довольно быстро выбыли, потому что недостаточно быстро бегали?
Я одобрительно рассмеялся: а мастерски он обращается с моим родным языком.
- Откуда у вас такой безупречный английский? - полюбопытствовал я.
- Боюсь, сейчас он в несколько запущенном состоянии, - ответил старик. - Но пока мне еще разрешают преподавать его в университете. Должен вам признаться, что спорт мне абсолютно неинтересен. Но подобные мероприятия дают возможность отловить кого-нибудь вроде вас и почистить поржавевшую машину - хотя бы несколько минут.
Он как-то устало улыбнулся мне, но глаза его заметно оживились.
- А из какой части Англии вы родом? - Тут произношение впервые подвело его, это "родом" было больше похоже на "рядом".
- Из Сомерсета.
- Так, - кивнул он. - Самое, наверное, прекрасное графство Англии.
Я улыбнулся: большинство иностранцев, как мне казалось, дальше Стратфорда-на-Эвоне или Оксфорда не забираются.
- Переезжаешь Мендипс, - продолжал он, - вечнозеленую холмистую сельскую местность с обязательной остановкой в Чеддере, чтобы взглянуть на пещеры Гоу, и в Уэллсе, чтобы полюбоваться на черных лебедей, звонящих в колокол у стены, окружающей собор, и в Бате, чтобы посмотреть, как жили в классическом Риме. А потом можно пересечь границу графства и отправиться дальше, в Девон… Вам не кажется, что Девон еще прекрасней, чем Сомерсет?
- Не кажется! - решительно ответил я.
- Возможно, вы относитесь к этому с некоторым предубеждением, - рассмеялся он. - Постойте-ка, сейчас постараюсь вспомнить:
Западных графств - семь их,
Но самое славное - Девон.
Возможно, Харди, как и вы, тоже был в плену предубеждений и думал только о своем ненаглядном Эксморе, Тивертоне и Плимуте Дрейка.
- А у вас какое графство самое любимое? - спросил я.
- Мне кажется, Норт-Райдинг в Йоркшире так и остался недооцененным, - ответил старик. - В разговоре о Йоркшире всем, скорее, придет на ум Лидс, Шеффилд и Барнсли. Угольные шахты и гиганты тяжелого машиностроения. Путешественникам следовало бы проехать и посмотреть на замечательные, непохожие друг на друга сельские виды. Линкольншир слишком плоский и однообразный, а большую часть Мидлэндс сейчас, должно быть, испортили разрастающиеся во все стороны города. Меня никогда не привлекали все эти бирмингемы. А вообще я предпочел бы Уорчестершир и Уорвикшир: старые английские деревни в Котсуолде и главная жемчужина этих мест - Стратфорд-на-Эвоне. - Мой собеседник вздохнул. - Как бы я хотел оказаться в Англии в 1959 году, когда мои сограждане оправлялись от ран восстания! Лоуренс Оливье, играющий Кориолана, - вот еще один мужчина, который никогда не стремился выставлять напоказ свои раны.
- Я видел этот спектакль, - заметил я. - Нас со школой возили.
- Счастливчик! А я в девятнадцать лет перевел эту пьесу на венгерский язык. В прошлом году перечел свой труд и пришел к выводу, что, прежде чем умру, должен предпринять еще одну попытку.
- А другие пьесы Шекспира вы переводили?
- Все, за исключением трех. "Гамлета" я приберегаю напоследок. А затем надо будет вернуться к "Кориолану" и начать все сначала. Поскольку вы студент, позвольте полюбопытствовать: в каком университете учитесь?
- В Оксфорде.
- А колледж какой?
- Брэйсноуз.
- А-а-а! Би-Эн-Си! Как это замечательно - всего в нескольких ярдах от него Бодлейн, самая лучшая библиотека мира. А вот родись я в Англии, наверное, захотел бы провести студенческие годы в колледже Олл Соуле. Это ведь прямо напротив Би-Эн-Си, верно?
- Абсолютно верно!
Профессор замолчал: объявили начало полуфинального забега на 1500 метров. Выиграл его венгр Анфрас Патович, и зрители взревели от восторга.
- Вот это я понимаю - поддержка! - одобрительно сказал я.
- Примерно как в игре "Манчестер Юнайтед", когда они забили решающий гол в финале Кубка. Только мои сограждане в восторге вовсе не от того, что венгр пришел к финишу первым, - усмехнулся старик.
- Нет? - переспросил я удивленно.
- Нет, - покачал он головой. - Все в восторге от того, что Патович победил русского.
- А я как-то и не обратил на это внимания, - признался я.
- Вам-то к чему обращать на это внимание? А вот мы постоянно помним об их присутствии, и нам так редко выпадает возможность увидеть, как их побеждают на глазах у всех.
Я постарался опять перевести разговор на более приятную для него тему:
- Ну, а прежде чем вас примут в Олл Соулс, в каком колледже вы хотели бы учиться?
- Вы имеете в виду студентом?
- Да.
- Магдален - несомненно, самый замечательный колледж. Его очевидное преимущество в том, что он расположен на реке Червелл. А еще я должен признаться, что питаю слабость к перпендикулярной готике и люблю Оскара Уайльда.
Наш разговор вновь прервал выстрел стартового пистолета. Мы посмотрели второй полуфинальный забег на 1500 метров, который выиграл Орентас из сборной СССР. Свое неодобрение зрители выразили куда наглядней, чем недавний восторг. Они как бы хлопали, но левые их руки все не могли попасть по правым. Я вдруг поймал себя на том, что следую примеру венгров. Старик при виде этой сцены уныло замолчал.
Последний в этот день забег выиграл англичанин Тим Джонстон. Вскочив с места, я бурно приветствовал его успех. Толпа венгров вежливо похлопала.
Я повернулся, чтобы сказать "до свидания" профессору, который за все это время не проронил ни слова.
- Как долго вы еще пробудете в Будапеште? - спросил он.
- До конца недели. В воскресенье возвращаюсь в Англию.
- Не могли бы вы уделить мне немного времени? Может, как-нибудь вечером отобедаете со стариком?
- С удовольствием!
- Вы очень отзывчивы.
С этими словами он взял у меня программку, на обороте крупными буквами написал свое полное имя и адрес, после чего вернул мне.
- Скажем, завтра в семь вас устроит? И если у вас остались какие-нибудь старые газеты и журналы, пожалуйста, возьмите их с собой, - попросил старик, вид у него при этом был несколько смущенный. - А если ваши планы вдруг изменятся, я отнесусь к этому с пониманием…
Следующее утро я провел, осматривая собор святого Матиаса и древнюю крепость, - два из немногих сооружений, на которых не оставили свой след война и восстание. Затем я совершил небольшое путешествие вниз по Дунаю, а днем отправился в Олимпийский бассейн поболеть за наших пловцов. Ровно в шесть я вышел оттуда и вернулся в гостиницу. Переоделся в командный блейзер и серые брюки, решив, что так буду выглядеть более элегантно. Заперев дверь, направился было к лифту, но вовремя спохватился и вернулся в номер, чтобы забрать кипу газет и журналов, которые собрал у товарищей по команде.
Найти дом профессора оказалось сложнее, чем я ожидал. Плутая по мощеным улочкам, я время от времени размахивал адресом профессора перед очередным встречным, пока, наконец, не вышел к старому многоквартирному дому. Я в несколько прыжков одолел шесть пролетов лестницы, успев подумать, как много, наверное, времени занимают у профессора ежедневные подъемы по ней. Остановился у квартиры с его номером и постучал.
Старик отозвался тут же, будто специально ожидал под дверью. Я обратил внимание, что одет он в тот же костюм, что и накануне.
- Извините, что опоздал, - выпалил я.
- Ерунда! Мои студенты тоже находят, что в первый раз найти меня бывает не так-то просто, - ответил он, пожимая мне руку. А подумав немного, уточнил: - Нехорошо использовать в предложении одно и то же слово дважды. "Считают" было бы лучше, не так ли?
Не дожидаясь ответа, хозяин засеменил впереди меня. Судя по всему, жил он один. Профессор провел меня по узкому, темному коридорчику в гостиную. Ее размеры меня потрясли. Три стены украшали мутные акварели и эстампы с английскими видами, а четвертую занимал огромный стеллаж. Я разглядел корешки книг Шекспира, Диккенса, Остин, Троллопа, Харди и даже Во с Грэмом Грином. На столе лежал пожелтевший экземпляр "Нью стэйтсмен". Я оглядел комнату, чтобы убедиться, что мы здесь одни: ни малейшего намека на присутствие жены или ребенка - ни лично, ни в виде фотографии. Да и стол был накрыт лишь на двоих.
Старик обернулся и теперь с каким-то детским восторгом взирал на кипу газет и журналов у меня в руках.
- "Панч", американский "Тайм" и "Обсервер" - прямо пиршество какое-то! - провозгласил он, принимая у меня из рук ношу и любовно раскладывая ее на диване в углу комнаты.
Затем профессор открыл бутылку "Сюркебарат" и на время оставил меня разглядывать картины, пока он приготовит горячее. С этими словами он ловко скользнул в углубление в стене, такое небольшое, что я поначалу и не сообразил: а в этой комнате, оказывается, есть еще и кухонька. Он по-прежнему засыпал меня вопросами об Англии, на большую часть которых я просто не знал, как ответить.
Через несколько минут он вернулся и предложил мне занять свое место.
Хозяин поставил передо мной тарелку, на которой лежала ножка цыпленка, кусочек салями и помидор. Мне стало грустно: не потому, что меня что-то не устраивало в еде, а оттого, что профессору это все казалось верхом изобилия.
После обеда, который вопреки всем моим стараниям есть не спеша и поддерживать беседу с хозяином, занял не так уж много времени, старик сварил кофе (он сильно горчил) и стал набивать трубку, прежде чем продолжить дискуссию. Мы обсудили Шекспира и его биографию A. Л. Роуза, после чего разговор плавно перешел на политику.
- Правда ли, - поинтересовался профессор, - что в Англии скоро будет лейбористское правительство?
- Опросы показывают, что, скорее всего, да, - ответил я.
- Должно быть, британцы не считают, что сэр Алекс Дуглас Хьюм годится для эпохи "веселых 60-х", - заявил профессор, пыхтя своей трубкой. Он выдержал паузу, пристально глядя на меня сквозь клубы табачного дыма: - Я не предложил вам трубку, поскольку решил, что после досрочного вылета из соревнований вы вряд ли станете курить.
Я лишь улыбнулся в ответ.
- Но сэр Алекс, - продолжал он, - человек с большим политическим опытом, а для страны неплохо, когда ею управляют опытные джентльмены.
Выскажи подобное суждение кто-нибудь из моих преподавателей, я бы от души посмеялся.
- А что вы думаете о лидере лейбористов? - спросил я, намеренно не упоминая его имя.
- Этот человек выкован в горниле технологической революции, - сказал профессор. - Впрочем, не уверен. Мне лично нравился Гейтскелл. Разумный и проницательный человек. Такая безвременная кончина… - Он покачал головой. - Эттли, как и сэр Алек, был настоящим джентльменом. Ну а что до Гарольда Вильсона, полагаю, история еще проверит его пыл - да простится мне этот каламбур - в этом самом горниле, и тогда мы узнаем, каков он.
Я не нашел, что ему ответить.