Двуллер 2: Коля Николай - Тепляков Сергей Александрович 8 стр.


После этой, первой, было много других камер – Грядкина возили из одного города в другой, по следам его "гастролей". В каждом городе он сидел под следствием, в каждом городе ждал суда. Еще тот толстенький человечек в самой первой камере пояснил ему доброту российского уголовного кодекса.

– Это ты в Америке получил бы девяносто лет… – сказал он. – А у нас больший срок поглощает меньшие, так что отделаешься легко!

Грядкин и сам знал про это – все же в прокуратуре работал. Но и шесть лет, "корячившиеся" ему, пугали его, казались громадным сроком. При этом он совершенно не думал о том, о чем, казалось, должен бы думать целыми днями: об Ирине, о том, как все у них сложилось и почему, о том, дождется ли она его. Мысли эти были заперты где-то в железном ящике сознания на большой замок. Иногда у него были лихорадочные приступы: ему казалось, что надо только подумать, и он сумеет обмануть всех – судью, прокурора, государство. Он придумывал какие-то уловки, готовил речи на последних клочках бумаги, составлял вопросы, разыгрывал в голове целые спектакли, на которых умело ставил в тупик и судью, и прокурора. Однако в жизни из этих спектаклей не получалось ничего: судьи говорил, что вопросы не существенны и к делу не относятся, прокуроры откровенно зевали, смотрели на часы. Грядкин понял, что участь его предопределена. Именно так и думал – участь предопределена (всплыло из какой-то читанной давным-давно книжки). Он говорил себе, что раз так, надо успокоиться и впасть в спячку, в анабиоз, переждать эти месяцы, годы. Иногда это удавалось. Но иногда на Грядкина накатывало: он снова начинал придумывать каверзные вопросы судье, просил встречи с адвокатом.

Весной его привезли в тот город, где они встречали с Ириной свой первый Новый год, где жили его родители. Грядкин думал, что надо им как-нибудь дать о себе знать. "А то думают поди, что помер… Или для них лучше, если бы я и правда помер?" – думал Грядкин: хоть и звенели до сих пор в ушах отцовские слова, но все же не верил он в них до конца. Когда его вызвали на первый в этом городе допрос, Грядкин вдруг понял, что лицо адвоката ему знакомо. Мало того – и адвокат смотрел на него круглыми глазами. Потом, правда, отвел взгляд, и делал вид, что видит Грядкина в первый раз, но Грядкин-то уже вспомнил: Прокопьев!

Когда допрос кончился, Прокопьев спросил у следователя, можно ли ему пообщаться с подзащитным. Следователь разрешил. Они остались одни.

– Дааа… – понизив голос, протянул Прокопьев, – вот уж кого не ожидал здесь увидеть, так это тебя, Николай Викторыч…

– А уж как я не ожидал себя здесь увидеть… – усмехнулся Грядкин.

– За что же тебя?

– Так в деле все написано…

– Ну да, ну да… Мошенничество. Покупали и не платили. Использование подложных бланков и печатей. Ишь ты… Бланков и печатей…

Тут Прокопьев поднял на Грядкина глаза. Грядкин слегка улыбнулся и кивнул. Они поняли друг друга. "Не утерпел, не утерпел…" – подумал Прокопьев.

– Я тебе могу чем-нибудь помочь? – спросил он.

– Съездите к родителям… – попросил Грядкин. – Скажите, что я здесь. Пусть хоть не теряют…

– Хорошо… – сказал Прокопьев. – Скажу.

Грядкин тут же написал родителям коротенькое письмо. Признавался, что в тюрьме, но уверял, что ни в чем не виноват.

Через два дня Грядкина вызвали из камеры для встречи с адвокатом. Уже по сочувственному его взгляду Грядкин понял, что хороших новостей нет.

– Ходил я к твоим родителям… – сказал Прокопьев.

– И что? – спросил Грядкин.

– Отец дал тебе 500 рублей и велел передать, что это – все… – значительно проговорил Прокопьев. – Знать он тебя не знает, видеть не хочет. Я попросил было собрать характеристики на тебя от соседей, но они сказали, что ничего такого делать не будут – не хотят позора. И велели больше мне к ним не приходить.

Грядкин молчал. Глаза его тускло мерцали на дне черных колодцев. Прокопьев посмотрел в эти глаза и вздохнул – ему было все же жаль этого парня.

– Вот возьми… – достал он из портфеля какой-то пакет. – Жена тебе собрала домашнего.

Он еще помолчал, а потом сказал:

– Не ту грядку ты выбрал, Коля, не ту…

– Ничего… – проговорил Грядкин. – Пробьюсь…

Глава 7

– Что это? Что это, а? Это ты кому, сука, пишешь такие слова – "Любимый, вся твоя"?! Что-то мне ты такого уж сколько лет не говорила! Что, проститутка, хахаля завела?!

Радостев бушевал. На столе лежал сотовый телефон, тот самый, который Грядкин как-то раз купил Ирине. Тут же лежало и его тюремное письмо. Ирина с тоской подумала, что незачем было приносить это все домой. Но прятать было негде – работа у Ирины была теперь такая, что ничего своего она там не оставляла, боялась – пропадет.

У стены, злорадно ухмыляясь, стояла Ольга. Ирина поняла, что сноха и отыскала телефон и письмо. Не велик, впрочем, был тайник – в ванной на полке, в дальнем углу, за старыми банками и емкостями с разной бытовой химией она положила этот пакетик. Чего Ольгу понесло туда? "Шарится, везде шарится, сволочь…" – с ненавистью подумала Ирина.

– Что это за "Коля-Николай" такой, а?! – свирипел Радостев.

– Тебе-то какое дело? – пока спокойно ответила она. – Ты чего вдруг всполошился? Я же жена, не бутылка, бутылку-то у тебя никто не отнимает, бутылка-то от тебя никуда не уйдет… А жена тебе уже лет десять не нужна.

– Да какая ты жена! – завопила гнусавым голосом Ольга.

– Ты-то вообще заткнись! – тут же ответила Ирина. – Иди к себе домой и горлопань на пару с мамочкой.

– Ах ты ж… – ахнула Ольга. – И что это он тебе пишет? – Радостев взял письмо. – "Любимая", "Целую все твои родинки!" Ты, блядь подзаборная, забыла все добро, которое я тебе сделал? Из какого говна я тебя достал?!

Ирина вспыхнула.

– Какое добро, какое? – закричала она, уже не сдерживаясь. – Ты пить начал чуть не сразу после свадьбы и не просыхаешь до сих пор. Ты на чьи деньги жрешь, скотина? На мои, на мои! Тебе котлетки-то чего-то поперек горла не встают, проскальзывают!

– Ах ты… – задохнулся Радостев и кинулся к ней. Ирина тут же метнулась прочь, на кухню. Уже оказавшись здесь, она поняла, что надо было бежать в коридор. Тут вломился Радостев и сразу ударил ее кулаком по голове. В голове Ирины зазвенело. Что-то кричала из комнаты Ольга. Ирина схватила что-то со стола и ударила Радостева в ответ. Это не произвело на него никакого впечатления: он двинул ей кулаком под дых, она согнулась и закашлялась.

– Что, блядища, не сладко?! – вопил Радостев. – Не сладко?!

Она толкнула его и он с грохотом повалился на стол. Она выскочила из кухни.

– Убью! – ревел ей вслед Радостев. – Убью!

– Это я тебя убью! – кричала Ирина сквозь слезы и боль. – Я тебя убью! Прирежу во сне! А ты меня уже убил давным-давно. Я уже не живу, я уже давно покойница, только еще тебе готовить надо и тебя, козла вонючего, обстирывать!

– Ох уж исстиралась! – опять влезла Ольга. – Дожилась – уже из тюрьмы ей пишут.

– А ну выметайся отсюда! – тихо сказала Ирина. – Быстро, быстро. Прихожая вон там. Шуруй! А то в окно выброшу, уж на тебя-то мне силы хватит!

Ольга струхнула. Что-то бормоча, она и впрямь рванула в прихожую, там схватила одежду и быстро ссыпалась по лестнице вниз.

– И чтобы ни твоей, ни твоей ебаной маманьки и ноги здесь не было! – вслед ей на весь подъезд кричала Ирина.

Она вернулась в квартиру. У Радостева, видать, прихватило сердце. Он стоял на кухне опираясь на стол.

– Как же ты могла, как же ты могла… – говорил он, пытаясь разозлиться, но не находя для этого в себе сил.

– Выпей… Полегчает… – зло сказала Ирина.

Она достала из холодильника бутылку водки и налила Радостеву целый стакан. Подумав, она взяла еще один стакан и налила его до половины. Радостев смотрел на нее с недоумением.

– А чего ж, будем теперь вдвоем пить, муженек! – подначила его Ирина. – Муж и жена – одна сатана, так ведь?

Она чокнулась стаканом о его стакан, который Радостев все не мог ухватить, и выпила свою водку залпом – тысячу раз видела, как Радостев это делает, и когда-то этот лихой жест нравился ей. Водка пролилась через горло неожиданно легко и быстро, горячо стало уже там, в желудке. От удара еще звенело в голове, но Ирине становилось уже все равно.

– Еще тронешь – в милицию сдам… – сказала она Радостеву.

– Слушай… – почти шепотом проговорил он. – Сердце болит. Сердце. Корвалол есть у нас?

– Допился! – сплюнула она и полезла в шкаф, где у них стояли лекарства.

Глава 8

"Не буду скрывать, да и не могу скрывать – дела у меня, Коля, хреновые. Ольга нашла телефон и твое письмо. Показала Радостеву. Он разбил телефон об стенку. А меня избил. Сейчас уже, правда, все зажило. Я вообще-то не думала, что он так бурно будет реагировать, а поди ж ты… Теперь не жизнь, а не понять что. Мишка вроде и начал оттаивать, а теперь снова нос воротит. Как же – мамка-то изменщица, мамка блядь! Хорошо хоть Ольга с Нэллой Макаровной к нам не ходят – они меня теперь боятся. Зато всем соседкам рассказали, что я на Радостева с ножом бросалась. Хотя я-то била его по башке разделочной доской. Представь – сломалась доска об его чугунную голову. Начинаю спиваться. Знаешь, а это оказывается прикольно. Выпил – и никаких проблем. Понимаю теперь Радостева: со мной-то ему одни огорчения, а с бутылкой – одна непрерывная радость. Ты бы меня теперь и не узнал, и если бы мы встретились сегодня, с дежуркой бы ради меня такой договариваться не стал"…

Грядкин перечитывал это письмо уже в который раз. По первости он не понимал, что в нем. Потом стало понемногу доходить. Тоска, страшная тоска заполнила его. Ему захотелось выть.

– Ты чего, Коля? – спросил его сосед по шконке Сергей Чугайнов, круглоголовый, с белыми ресницами. Глаза его от этого казались особенно детскими и наивными – кто бы поверил, что Чугайнов бывалый вор-домушник?

С Чугайновым они были соседями давно, с тех пор, как прибыв новичками в камеру, спали "в танке". Спать "в танке" означало спать под шконкой: днище у нее было железное, висело прямо над головой. Да еще и теснота – полное, в общем, ощущение, что ты в танке или в очень маленькой подводной лодке. Этот "танк" как-то связал их. Чугайнова, как и Грядкина, взяли зимой, и даже теперь, в августе, он ходил в зимних сапогах на меху, в толстой рубахе и тяжелой куртке.

– Херово… – ответил Грядкин. – Совсем херово, Серега…

Это был уже третий его город, третья тюрьма, третье следствие и уже прошел третий суд. Грядкин, Чугайнов и еще семнадцать человек, составлявшие население этой камеры, зависли между приговорами – первый они опротестовали, а второго еще не было. По какому-то странному обычаю для обитателей таких камер режим был снисходительнее – их даже водили на зарядку.

Грядкин был уже человек бывалый, за ним признавался кое-какой авторитет. К тому же, ведь не у людей воровал, а у государства, а это не считалось грехом ни в тюрьме, ни на воле. Грядкина спрашивали: "Ну ты хоть пожил?", и когда узнавали, что все-таки пожил – дорогое вино, красивые гостиницы, шикарные авто, – ему говорили: "Ну и не горюй". Некоторые, впрочем, пытались выспросить схему – как воровал, как оформлял. Грядкин рассказывал – не жаль, схему эту уже не повторить. Да и сложная она оказывалась для всех в камере: те, кто расспрашивал, скоро, досадливо крякнув, отходили.

– Мозги сломаешь! – сказал один из них. После этого уважение к Грядкину в камере резко возросло. К нему обращались за разными советами. Он советовал – это же слова, чего их жалеть. К тому же за этими разговорами, за этими мыслями проходило время, ими забивалась голова – так было легче.

Чугайнову он рассказывал кое-что: есть, мол, у него женщина на воле, думал устроить ей небо в алмазах, да вот погорел. В таком виде их с Ириной история выглядела обычной, в общем-то почти все в камере погорели из-за неба в алмазах. Но Грядкин думал: пусть так и будет. Может, и правда его история стоит не дороже других? Может, зря он думал, что его любовь к Ирине – единственная такая любовь на свете? Относился бы к жизни проще – жил бы на воле до сих пор, ездила бы она к нему время от времени и даже так они наверняка были бы куда счастливее, чем теперь.

Тоска не проходила. Он представлял, как Ирина и Радостев пьют водку. В голове от этого мутилось. Грядкин понимал, что это у него тюремный психоз: полгода уже по камерам, полгода ожидания своей участи, полгода надежд и разочарований. Однако именно поэтому он не мог себя контролировать: ему хотелось из тюрьмы достать Радостева. "Думаешь, сука, раз я за решеткой, так управы на тебя нет, думаешь, одна Ирина?! – свирипел Грядкин. – Нет, я и отсюда до тебя дотянусь"…

Он знал, что по камерам гуляют несколько сотовых телефонов. Позвонить стоило денег, но на один-два звонка они у Грядкина были – все тот же Прокопьев помог.

На телефоны в тюрьме была запись, как на воле к стоматологу. В грядкинскую камеру телефон попал только через три дня. Все эти дни он сначала решал, кому позвонить, а потом – что сказать.

– Алле… – сказали в трубке.

– Вячеслав, привет… – сказал Грядкин. – Это Николай Грядкин, помнишь меня?

– Ого, привет! – ответил ему Бобров. – Что-то давно тебя не видно, и разговоры ходят про тебя нехорошие. Верить разговорам-то?

– Верь, Вячеслав, верь.

– Так ты где сейчас? – спросил Бобров.

– В колчаковской столице… – ответил Грядкин. – В ПФРСИ. Но не об этом речь. Мне надо на воле вопрос решить с одним мужиком.

– Решить – это как? – с интересом спросил Бобров. Он уже вспомнил Грядкина, и весь вид того Грядкина, которого он помнил, не вязался с этими словами – "решить вопрос", с этими интонациями.

– До конца! – жестко сказал Грядкин. – До конца. Понимаешь, о чем речь? Он пьяница, дать ему спирту метилового и он умрет счастливым…

– Эй-эй-эй… – заговорил Бобров. – Такими делами я не занимаюсь. Седьмой раздел Уголовного кодекса – это не для меня…

"Что за седьмой раздел?" – удивился сначала Грядкин, но тут же вспомнил, что это преступления против личности.

– Значит, не поможешь? – потухая, спросил он.

– По седьмому разделу – не помогу! Мне такой геморрой не нужен… – категорично ответил Бобров. Помолчав, он с любопытством спросил: – А чем он тебе так насолил, этот мужик?

– Он муж моей женщины… – веско сказал Грядкин. – Сейчас он про меня узнал и теперь ее бьет. Она пить с горя начала. Что мне отсюда со всем этим делать?

– Даааа… – сказал в трубке Бобров. – Озадачил.

Он помолчал недолго и вдруг сказал:

– Слушай, если у тебя есть 100 тысяч, то могу тебе устроить с ней свидание.

– Чего? – не поверил своим ушам Грядкин.

– Свидание. Свидание. Отвезут тебя к ней домой в лучшем виде… – сказал Бобров. – Там и поговорите. Ну?

– Давай! – ответил Грядкин.

– Ну тогда жди, я сам тебя найду…

В трубке запикали короткие гудки. Грядкин привалился горячей головой к стене. Хоть он знал уже, что в тюрьме возможно все, но в то, что его могут отвезти к Ирине, даже сейчас не верил.

"Но ведь Бобров сказал, а он так просто не говорит… – подумал Грядкин. – Но что же я ей скажу?".

Когда-то, еще в начале своей аферы, он отдал Ирине 300 тысяч рублей на хранение. Эти деньги, Грядкин знал, и сейчас были у нее. Грядкин решил, что надо будет уговорить ее уйти от Радостева – в конце концов, денег хватит на то, чтобы снимать какое-то время квартиру. "А там, глядишь, меня выпустят условно-досрочно, жуликов всех выпускают… – подумал Грядкин. – Надо только ее убедить"…

Глава 9

– Эй ты, а ну выйти из строя! – прокричал Грядкину один из инспекторов. Грядкин удивленно посмотрел на него.

– Ты, ты! – подтвердил инспектор. – Ты разговаривал с заключенным. Сейчас в штрафной изолятор за разговорчики пойдешь!

Грядкин глянул на стоявшего рядом Чугайнова. Чугайнов смотрел на него недоуменно. Грядкин прикрыл глаза: "Все нормально".

Накануне его вызвал к себе один из здешних начальников. Когда он тщательно затворил за Грядкиным дверь, Николай понял – это привет от Боброва.

– Ты знаешь, зачем я тебя вызвал… – уверенно сказал офицер. – Это будет стоить 200 тысяч рублей. Если можешь, то завтра на этап без вещей.

"Эк у них цены растут!" – подумал Грядкин. Но за все время после разговора с Бобровым он так привык к мысли о том, что увидит Ирину, прикоснется к ней, обнимет, сможет вдохнуть ее запах, что деньги уже не значили для него ничего. Он кивнул.

Рано утром их камера вместе с другими вышла за зарядку, и вдруг этот инспектор.

Грядкин подумал – может, это уже Бобров вот так дает себя знать? Размышлять об этом было особо некогда.

Грядкина отвели в дежурку. Туда вошел вчерашний начальник, мельком глянул на Грядкина и сказал: "Я его сам отведу". Они прошли в штрафной изолятор, но там офицер только заполнил какие-то бумаги, а потом, ведя Грядкина под локоть, пошел вместе с ним через проход в контрольно-следовой полосе. Грядкин думал, а ну как закричит сейчас с вышки часовой, но тут же сказал себе, что все, видать, схвачено – часовой смотрел в другую сторону. "Ишь, на поток у них дело поставлено… – подумал Грядкин. – Еще бы, на 200 тысяч можно много ртов позатыкать".

Они вышли в какой-то проход, где стояла старенькая "Волга". "Экономика должна быть экономной… – развеселился Грядкин. – Могли бы что-нибудь приличнее подобрать". Возле машины он увидел Боброва. Тот критически посмотрел на Грядкина.

– Да, Коля, выглядишь ты не ахти… – сказал Бобров.

"Посиди с мое, посмотрю я на тебя…" – подумал Грядкин, но промолчал.

– Зато пять кило сбросил… – вместо этого сказал он. – Тебе, Слава, особо рекомендую.

– Упаси Бог! – испуганно воскликнул Бобров, мелко крестясь. – Упаси Бог меня от такой диеты.

Они забрались в машину. Водитель оглянулся на Грядкина недовольно – от Николая густо пахло тюрьмой. Водитель опустил стекло своего окна.

Они ехали сначала через этот огромный город, потом выскочили из него и помчались по трассе. Грядкин не мог насмотреться и надышаться. Он понял, как отвык от всего – от солнца, от травы, от воды, от их цветов, их блеска. В СИЗО прогулочные дворики были сверху забраны решетками, так что небо было не небо. Окна в камерах не мыли, видимо, никогда, они имели рыжий цвет, и сквозь них не видно было ничего. Тут на Грядкина хлынуло со всех сторон столько жизни, что он онемел. Круглыми глазами он смотрел на людей, на автобусы, на уличную суету. Он завидовал всем, даже бомжам, грязными пальцами ломавшим белый хлеб. Все они были на воле. Он привалился к стеклу головой и смотрел, смотрел, смотрел. Они проезжали города, деревни, реки и мосты, а Грядкин все смотрел, ничего не говоря. Бобров время от времени оглядывался на него. "Не спятил ли?" – думал Бобров. Впрочем, примерно так реагировали и другие, так что Бобров не очень волновался.

К семи вечера они приехали в город, где жила Ирина. Тут машина сломалась. Шофер, матерясь, полез ее чинить.

– Может, на такси? – спросил Грядкин Боброва.

– Не мельтеши, Коля… – отозвался тот. Грядкин впервые за всю поездку начал нервничать.

– Тебе-то что… – сказал он Боброву. – У тебя времени вагон, а у меня за каждую минуту золотом уплочено…

– Ишь ты… – фыркнул Бобров. – Золотом…

Он и правда раздумывал о том, что придется брать такси, но тут шофер починил "Волгу", и они поехали дальше. Грядкин показывал дорогу.

Назад Дальше