Глаза его расширились, когда они подъехали к дому Ирины. Это была обычная пятиэтажка на окраине. Едва машина остановилась, Грядкин вылез из нее.
– Саша, – сказал Бобров водителю, – сходи с ним деньги забери. Коля, даю тебе на все воркование два часа…
"Два часа… – билось в голове Грядкина. – Два часа"…
Он увидел заветную дверь. Постучал. За дверью слышались голоса. Потом дверь открылась. Грядкин не увидел (было темно), а понял, что в дверях стоит Ирина.
– Это я… Это я… – срывающимся голосом сказал он.
– Ох… – проговорила она.
Голоса в квартире стали громче. Грядкин понял вдруг, что в квартире пьянка. "Надо ее отсюда увезти…" – решил он.
– Э, парень, про деньжата не забудь… – сказал сзади водитель.
Грядкин и Ирина шагнули навстречу друг другу.
– Тебя выпустили? Выпустили, да? – спросила она, и это было так по-детски, что у Грядкина заныло сердце. "Как же я буду уезжать?!" – вдруг с ужасом подумал он. Он не знал, что сказать ей.
– На побывку его отпустили, дамочка… – внушительно сказал сзади водитель. – А за побывку надо заплатить…
– Ирина, я тебе деньги оставлял… – заговорил Грядкин, с трудом отрываясь от нее.
Она кивнула и быстро пошла в комнату. Ее вдруг шатнуло. "Пьяна что ли?" – удивленно подумал Грядкин и тут же все всплыло у него в голове – ее письмо, слова "Я кажется спиваюсь", и все, все остальное. Он почувствовал муку – как же он это все решит?!
Машинально он пошел следом за Ириной. Прихожка была невелика – двух шагов хватило, чтобы Грядкин оказался в освещенной большой комнате. Там стоял стол с тарелками, кастрюлями и бутылками. За столом сидели люди. Один из них, голый по пояс, при виде Грядкина начал вставать. Грядкин увидел, что это массивный мужик гигантского роста и понял – Радостев.
– Это что же, твой хахаль уже и в дом к нам пришел?! – наливался яростью Радостев, узнавший гостя по фотографиям, виденным в телефоне Ирины. – Постой! Да ведь он в тюрьме! Эй, ты, зэк, ты как здесь?!
Он выбрался из-за стола как раз в тот момент, когда в комнату из спальни вышла Ирина с пакетом.
– Я сейчас за участковым пойду! – зло и радостно кричал Радостев. – Сдадим тебя, пусть накинут тебе за побег лет пять!
Водитель, вошедший следом за Грядкиным, решил помочь и стал уговаривать Радостева как дитя. Грядкин тем временем мельком видел какого-то пацана лет пятнадцати, смотревшего на него во все глаза. "Мишка… – понял Грядкин и улыбнулся ему. – Черт, как все плохо получилось. Ну ничего, сейчас уедем, хоть поговорим"…
Он взял пакет у Ирины и ушел в прихожку. Там достал деньги и стал отсчитывать 200 тысяч. Но тут в прихожку ворвался Радостев. Увидев деньги, он схватил пакет и с ним рванул назад в комнату. Там уселся за стол и оттуда стал, словно обезьяна, корчить пьяные рожи.
– Отними! Отними! Шибздик! – кричал Радостев. – Ирина, ты где нашла этого задохлика?!
Кровь бросилась Грядкину в лицо. Он подошел к столу и, перегнувшись через него, сказал, стараясь, чтобы это звучало внушительно:
– Отдай! Отдай, это мои деньги.
Радостев перестал смеяться, лег грудью на стол и проговорил с издевкой:
– А ты сначала объясни, откуда они. Украл? Украл?!
Грядкин бросился на него, но стол был широкий, получалось черт знает что, а не драка. Радостев начал подниматься с дивана, но тут вмешалась Ирина, усадила его назад. У Грядкина горела голова, в глазах стоял туман. "Что я с ним сделаю? Что?" – думал он, чувствуя свое бессилие. То, что все это на глазах у Ирины, особо его жгло. Он вдруг бросился на кухню и вышел оттуда с ножом в руках. В комнате при этом была уже такая суматоха, что ножа никто не увидал. Грядкин одной рукой отодвинул стол, так, чтобы можно было подойти к Радостеву вплотную. Оказавшись перед ним, он приставил нож к груди Радостева и сказал:
– Отдай деньги!
– Сморчок! Батарея, к бою! – взревел Радостев и начал вставать. Диван от старости давно провалился, и чтобы встать, Радостеву потребовалось кинуть свое большое тело вперед. Грядкин остановившимися глазами смотрел, как Радостев сам наделся на лезвие ножа, почти до самой ручки. Почувствовав что-то в своей груди, Радостев осел на диван и откинулся на спинку. Нож, который Грядкин так и держал в руке, выскользнул из потной туши Радостева. У Грядкина пересохло в горле. От ужаса он уже ничего не понимал. Напоролся ли Радостев на нож или это ему только почудилось? Ведь если бы напоролся, так должен бы уже умереть? Но Радостев сидел на диване живой и, кажется, совершенно здоровый.
В комнате наступила тишина. Грядкин оглянулся. Ирина, Мишка, шофер, какой-то мужик, радостевский собутыльник, приведенный им сегодня со стройки, все это время так и не вставший из-за стола, – все смотрели на нож в его руках. Шофер охнул и выбежал. Грядкин еще глянул на Радостева. Тот сидел на диване и тяжело дышал. "Отпрыгался…" – вдруг со странным удовлетворением подумал Грядкин. Он пошел на кухню, вытер нож тряпочкой и сунул под грязную посуду в мойке. В голове его было пусто. Ему стало страшно, как не было никогда. Он повернул кран и стал брызгать себе в лицо холодной водой.
Глава 10
– Поножовщина! Поножовщина! – задыхающимся голосом проговорил шофер, подбегая к машине.
– Какая на хрен поножовщина?! – проговорил Бобров. – Где деньги?
– Какие к черту деньги! – разозлился шофер. – Там человека убили!
– Возьми себя в руки! – строго сказал Бобров. Что-то произошло, понял он. С удивительной быстротой выбравшись из машины, он так же быстро поднялся вверх по лестнице и ворвался в указанную шофером квартиру как шаровая молния. Бобров увидел белого Грядкина. "Этот жив… – подумал Бобров. – Слава Богу. А кого же порезали?".
Тут он увидел на диване большого раздетого мужика. Рядом с ним хлопотала женщина. "К ней что ли Грядкин ехал? – подумал Бобров, подходя и мельком взглядывая на нее. Он так и не понял, была ли она красива. – Крови нет".
– Так кто кого порезал? – спросил он шофера, уже надеясь, что тот, например, просто сбрендил.
– Вот его порезали… – сказал шофер, указывая на сидевшего на диване мужика. Бобров наклонился. С левой стороны под полной обвисшей грудью у мужика был широкий разрез. Бобров не был анатомом, но ножевая рана в области сердца – это его напугало. Правда, не настолько, чтобы он забыл о деньгах. Он мгновенно вспомнил, как Грядкин по дороге проговорился, что у него есть больше 300 тысяч. Быстро подошел к Грядкину и прошипел в ухо:
– Двести тысяч за такой бардак мало будет…
Грядкин мотнул головой. Бобров проследил направление и увидел валявшийся на полу пакет, из которого высыпались плотные пачки денег. Он тотчас подскочил к пакету и схватил его.
Радостев сидел на диване, то закрывая, то открывая глаза. Ирина стояла рядом, тихонько воя и боясь к нему прикоснуться.
– Слушайте, девушка… – заговорил Бобров быстро. – Берите все на себя. Я вам помогу. Даже в самом худшем случае (он не стал говорить, каким может быть этот самый худший случай) получите условно. Скажете, что он вас бил, и все квалифицируют как самооборону, может, даже без превышения. Глядишь, еще на предварительном следствии дело прекратят.
Ирина начала плакать. Грядкин с ужасом на все это смотрел.
– Я остаюсь… – сказал он Боброву. – Это что же, она за меня отвечать будет?!
Бобров мгновенно вспотел. "Охренел! – подумал он. – Да я тебя хоть мертвым, а увезу".
– Ничего ей не будет. Вишь, он ведь живой. Ну вызовут сейчас скорую, зашьют его, завтра опять будет пить в три горла! – бодрым голосом говорил Бобров. Он торопился – вид мужика на диване все меньше нравился ему.
– Езжай, Коля, зачем тебе лишнее? А то еще побег пришьют… – проговорила Ирина. – Езжай, прошу тебя…
Бобров боялся, что вот прямо сейчас этот мужик на диване умрет – тогда не уйдешь. Он схватил Грядкина за рукав и потащил.
– Идем! Идем! – торопил Бобров. Тут поднялся из-за стола приведенный Радостевым строитель – он, видимо, решил их удержать.
– Скорую! Скорую вызывай! – повелительно сказал ему Бобров, чем, видать, смешал всю программу – мужик оцепенел. Бобров бросился на выход, таща за собой Грядкина.
– Дай мне попрощаться! Дай мне попрощаться! – бормотал Грядкин.
– Ты уже попрощался! – зло ответил Бобров. – Уж теперь она тебя точно не забудет никогда!
Они сели в машину.
– Гони! – прокричал Бобров.
– Вылезайте на хер! – закричал шофер. – В какую историю вы меня втравили!
– Гони! – рассвирепев, зашипел Бобров. И это шипение, а особенно оледеневшие глаза Боброва напугали водителя больше, чем увиденное в квартире – он поехал.
Они летели по городу. Бобров взглядывал на Грядкина – тот то белел, то краснел.
– Останови! Останови! – заговорил Грядкин. Но его никто не слушал. Когда выехали за город, Грядкин стал хвататься за ручку, пытался открыть дверцу и выпрыгнуть. Бобров с трудом успокоил его.
– Не паникуй! – кричал Бобров. – Сейчас я позвоню, и выясню, как там.
Возле какого-то придорожного кафе они остановились, Бобров ушел звонить. Он поднес трубку к уху, постоял так, кивая головой, потом сказал в трубку какие-то слова, улыбнулся и бодрым шагом вернулся в машину.
– Живой этот хрен! – радостно сказал он. – Рана неопасная, обойдется все…
Грядкин подумал – кому же это звонил Бобров? "Может, в милицию, у него же везде связи.." – решил Грядкин. Проскочила у него вдруг мысль о том, что и не звонил Бобров никуда вовсе, но он ее от себя отогнал – так ему хотелось верить, что и правда все хорошо, ну или почти хорошо.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 1
Месяц за месяцем жила Ирина в тюрьме. Следствие шло ни шатко ни валко. Сокамерницы, расспросив Ирину, пояснили ей, что ничего особенного у следствия на нее нет.
– Что с того, что кроме тебя некому? – говорила ей Лариса Степановна, та самая седая женщина, позаботившаяся об Ирине в ее первый тюремный вечер. – Может он и правда сам напоролся. Может, он так решил покончить с собой – ну надоела ему его жизнь, и все. Прямых улик нет. Может, инопланетяне прилетали?
"Может, и прилетали…" – невесело подумала Ирина. О Грядкине она не рассказывала в камере никому.
Впрочем, обсуждать дела Ирины большой охоты не было – у самих дела были пострашнее любого уголовного романа.
На той же Ларисе Степановне висело убийство его собственного сына-наркомана. Он сначала курил, потом кололся. Ради дозы продавал из дома все подряд.
– Ковровые дорожки пришлось разрезать на куски, чтобы не имели товарного вида, а то он и их бы продал… – рассказывала Лариса Степановна, школьная учительница литературы. – Только они да книжки в доме остались – остальное продал. Я его запирала, так он по простыням с четвертого этажа спускался. Комнатка его была как собачья будка. Под себя ходил. Весь в язвах, нарывах, даже голова была не круглая, а какая-то… не понять… Он уже не человек был.
Когда Ирина впервые услышала эту историю, она поразилось, как просто и спокойно Лариса Степановна обо всем рассказывала. Та, заметив, пояснила:
– В душе я уже столько раз его и убила, и похоронила, что когда это произошло на самом деле, уже и не плакала. Вот я седая. А как думаешь, сколько мне лет? Сорок один. Не намного тебя старше. Эх, да что говорить, я с именем Лариса никого счастливых не встречала – у всех жизнь через пни да кочки…
Она зарезала сына и потом сидела с ним в квартире три дня, пока запах не поплыл по дому. Ирина думала, что Лариса Степановна все же не в себе. Однако даже если и так, то советы она давала дельные.
С того самого августовского дня, когда для Ирины кончилась свобода, не знала она ничего о Николае и о себе не давала знать – Бобров велел на время прервать переписку, да и не знала Ирина, куда писать – Грядкина-то поди опять перевезли. Она привыкала думать о нем, как о прошлом. Приучила себя к мысли, что он освободится и начнет новую жизнь – счастливее прежней. Ей казалось, что вот этим всем – даже смертью Радостева – судьба дала им выход, разрубила затянувшийся до предела узел их с Грядкиным отношений.
Насчет предстоящего суда в камере все сходились на том, что тут уж как повезет: если попадется судья, которую муж хоть один раз кулаком пригрел, то быть Ирине вольным человеком. Но если попадется баба небитая, а тем более мужик, так тут дело плохо…
Следствие кончилось в сентябре. Чтобы не лежать в камере целыми днями и не выть от своих мыслей, Ирина поступила в рабочую команду (рабочку) – работала в столовой, в ларьке, в комнате передач. Иногда посылали и в свинарник – это была работа тяжелая, но тем и хорошая: никаких сил не оставалось на разные окаянные мысли.
Утром одного из первых октябрьских дней она шла по территории СИЗО в столовую. У корпусов кучками стояли мужики. Краем глаза Ирина увидела, как из этой массы вдруг отделился кто-то и быстро подошел к ограде. Она чувствовала себя так, будто что-то жжет ей затылок. Удивленная, она оглянулась. Из-за забора безумным взглядом смотрел на нее Грядкин. Глаза их встретились. Оба молчали, инстинктом зэков поняв, что свое знакомство им показывать нельзя.
Ирина почувствовала, как сердце ее колотится возле горла. Она пошла дальше, спиной чувствуя на себе его взгляд.
Когда вечером она шла к себе в корпус, она уже знала, что он будет ждать ее у этой ограды. Он и правда стоял там. Она подошла так, будто ей надо что-то поправить в одежде. Грядкин смотрел на нее во все глаза. Она мельком взглянула на него и сказала в сторону:
– Не пришел твой товарищ, не помог.
Грядкин сразу понял эти слова – значит, Бобров пропал. Внутри у Грядкина заныло – он вспомнил, как надеялся на то, что все кончилось хорошо, как убеждал себя, что Бобров не соврал, позвонил, и как понимал с самого начала, что нет Боброву никакого дела ни до Ирины, ни до него, Грядкина.
– Я сейчас пойду и напишу явку с повинной… – сказал он, глядя безумными глазами на нее, на ее глаза, на ее лицо. Она казалась ему сейчас прекраснее, чем была в те дни, когда они познакомились, прекраснее, чем даже в ту первую их ночь.
– Прекрати… – проговорила она торопливо. – Может, еще оправдают меня по самообороне.
Она пошла дальше. В камере первой на ее странное лицо с блуждающей улыбкой обратила внимание Лариса Степановна.
– Ты чего это цветешь, девка? – спросила она с недоумением. – Вроде с ума не сошла, а цветешь…
– И правда, – заметил Надька, еще одна знакомица по первому тюремному дню, разрубившая по пьянке своему мужу голову, когда из этой головы, по ее словам, полезли змеи и тараканы. – Или вас там, в рабочке, мужики обслуживают?!
– Тьфу на тебя, Надька… – беззлобно отозвалась Ирина. – Только про мужиков и думаешь.
– А вот посидишь с мое, тоже только про них думать будешь! – твердо заявила Надька.
Вечером, когда камера угомонилась, Надька с Ларисой Степановной на правах старых подруг подсели пошептаться с Ириной. Она рассказала им коротко: так и так, привезли в СИЗО того парня, который на самом деле моего мужа убил. Обе ахнули.
– А я же чувствовала! – с легким торжеством сказала Лариса Степановна. – Я когда читала Агату Кристи, так на середине понимала, кто кого и за что убил. И здесь понимала, что ты кого-то прикрываешь. Только, уж извини, думала, что это сын мужа твоего зарезал…
– Заложи ты его, заложи! – горячо зашептала Надька. – Вон сколько горя из-за него принимаешь.
– Не могу… – покачала головой Ирина. – Его за мошенничество уже в третьем или четвертом городе судят. Это лет шесть, если не больше. Да убийство – лет десять.
– Ему многовато, а тебе что – в самый раз? – ехидно спросила Надька. – Вот в школе рассказывали нам про жен декабристов, которые за своими мужьями в Сибирь поперлись. А ты, выходит, решила вместо него сидеть.
– Ого! – сказала Лариса Степановна. – А ты в школе училась что ли?
– А то! – важно ответила Надька. – И ничего училась. Только задурила в девятом классе. И додурилась…
– Так поди не посадят еще… – сказала Ирина. – Да и не поверит ведь мне никто.
– Чего же не поверит? – удивилась Надька. – Ты же не одна его видела.
– Так у него алиби… – усмехнулась Ирина. – Железобетонное.
– Какое? – спросила Лариса Степановна.
– Он в день убийства в тюрьме сидел… – ответила Ирина, усмехаясь.
– Как это?! – поразилась Надька.
– Да вот так. За 200 тысяч его из тюрьмы ко мне домой привезли повидаться.
– Ого! – поразилась Лариса Степановна. – Разве так бывает?
– Если было, значит, бывает… – пожала плечами Ирина. – Он с февраля по тюрьмам, а в августе приехал. А муж-то про все знал – и что любовник у меня есть, и что в тюрьме он, и даже фотографии его видел.
Муж начал кипятиться, а Коля взял ножик и…
– Дааа… Агате Кристи такие сюжеты не снились… – проговорила Лариса Степановна.
– Пожила бы она в России, еще не то начало бы ей сниться! – авторитетно заявила Надька.
– Вот именно… – сказала Ирина. – А ведь не сам же он эту поездку устроил. Это ж сколько народу должно по шапке получить? Им проще будет нас с Колей живыми здесь под горой закопать.
– И закопают, раз такие дела! – твердо сказал Надька. Лариса Степановна с грустью смотрела на Ирину.
– И что же ты теперь делать будешь? – спросила Лариса Степановна.
– Суда ждать… – хмыкнула Ирина. – Ждать нашего самого справедливого суда…
Глава 2
Когда в октябре Ирину в первый раз повезли на заседание суда, она загадала – лишь бы женщина судила, лишь бы женщина! И увидев, что судья и правда женщина – завитая, обесцвеченная, в очках, со строго поджатыми губами – Ирина почувствовала облегчение. Она считала, что ее судьба уже почти решена, верила, что судья поверит в ее рассказ о самообороне и ее выпустят. Правда, не очень представляла, что будет тогда делать – Мишку забрали к себе Радостевы и она не сомневалась в том, какие они поют ему о ней песни. Ехать в деревню? Деревенская беспросветная жизнь пугала ее. Иногда она думала даже, что только в тюрьме и будет у нее крыша над головой.
Кроме этих надежд, была в ее жизни теперь и радость. Они переписывались – тюремная почта работала через трубы канализации. Да еще почти каждое утро удавалось им с Николаем встретиться: во время раздачи пищи они открывали люк для подачи еды, садились по разные стороны от двери и разговаривали. Девчонки делали за Ирину всю ее работу. Никто не ворчал. Разве что удивлялись – ишь ты, и здесь любовь случается…
Они рассказывали друг другу обо всем, лишь бы забыть, что вокруг – тюрьма. Он рассказал, как в школе влюбился в девочку, а она его не замечала.
– Я тогда решил: я стану великим и она еще пожалеет! – смеялся Грядкин.
– Ну и как, стал? – усмехалась Ирина.
– У каждого Наполеона есть свой остров Святой Елены! – развел Грядкин.
– Чего? – удивилась Ирина. – Ты где это понабрался?
– Ну так по камерам с февраля – поднаберешься… – ответил Николай. – Я теперь имею знания в самых разных областях. Да еще какие!