– И вот такая девушка трахается по-всякому с двумя мужиками, а потом стреляет в них? – скептически уставился на динозаврика Бесчетнов. – А потом прибирается и уходит так, что ее никто не видит? Да если бы она была такая, как ты говоришь, она должна была там же возле койки все эти двое суток и реветь, биться в истерике. Вы бы ее там же голую и взяли… – Бесчетнов взял динозаврика из гранкинских рук и внимательно его рассматривал. – Это была у Хоркина явно квартира для свиданий. Может, он там сто девчонок перетрахал, и мало ли какая из них по счету была "романтичная, из, мягко говоря, не очень богатой семьи" и потеряла эту фигню.
Он протянул динозаврика Гранкину.
– Ну да, не возразишь… – нехотя признал Гранкин.
– Вот ты, Наташенька, скажи нам, как романтичная девушка, – начал Бесчетнов, внимательно глядя на Наташу, – могла бы ты кого-нибудь убить? Да не просто, а вот так – расчетливо, не теряя головы. Затрахать мужиков по полного беспамятства, а потом пристрелить. Могла?
Наташа покраснела от всего разом – и от темы разговора и от того, как близко Бесчетнов подошел к правде. (Он при этом как-то странно смотрел на нее). Ей казалось, что она не сможет говорить и вот прямо сейчас упадет в обморок. Но каким-то чудом она оставалась на ногах и даже заговорила.
– Юрий Геннадьевич, у меня от ваших разговоров и так то уши горят, то волосы дыбом становятся… – начала она, немного даже кокетничая – понимала, что в этом ее защита, возможность потянуть время, опомниться…
– Вы же сами знаете, что не смогла бы.
– Ну да, – сказал Бесчетнов, и продолжил, повернувшись к Гранкину: – Она у нас в кабинете не дает таракана убить. Говорит: "Не трогайте таракашку!", представляешь?..
("Так то таракан, живет себе и живет, никому плохого не делает, за что его убивать?"..
– как и прежде подумала Наташа).
– Ты мне лучше про афганца расскажи что-нибудь. Чего его грохнули? – вдруг почему-то резко сменил тему Бесчетнов, может, понял, что факты по Протопопову и Хоркину у Гранкина кончились, остались одни версии и размышления…
– Он в Чечне воевал, могли оттуда привет передать. Тем более, один из покойников – кавказец… – пожал плечами Гранкин.
– А зачем они ему пальцы секатором резали? – полюбопытствовал Бесчетнов.
– А ты откуда про секатор знаешь? – удивился Гранкин.
– Ну… Так… – напустил туману Бесчетнов. – Добрые люди подсказали… Явно ведь те, кто ему пальцы резал, тянули удовольствие. То есть, хотели, чтобы он что-то соображал. Если бы мстили, перерезали бы горло и привет.
– Тут ты прав… – вздохнул Гранкин. – Но что они могли у него выпытывать?
– Это ты у меня спрашиваешь? – поразился Бесчетнов. – Кто из нас двоих работает в прокуратуре тридцать лет?
Они помолчали.
– Вот смотри, за два месяца – столько трупаков… – начал Бесчетнов. – Карташов, Протопопов, Хоркин, Кутузов. Между этими смертями есть какая-нибудь связь?
("Есть, да еще какая! Ты бы знал! Добавь еще Уткину и Маркова!" – подумала Наташа).
– Думаю все же, что Кутузов погиб по каким-то своим делам… – медленно начал Гранкин. – А вот первые трое так или иначе были знакомы. Мы тоже думаем – может, кто взялся за них? У Карташова были стоянки, он торговал машинами. Протопопов и Хоркин иногда ему помогали. Правда, основные деньги они брали из других мест.
– Из каких? – как бы удивился Бесчетнов.
– Ну ты как дитя – из тех, откуда все берут, из бюджета. У тебя да у меня воруют… – ответил горестно Гранкин.
– Ну так ты и поймай! – подначил его Бесчетнов.
– Ага, поймай! – обиделся на эти слова Гранкин. – Ловильщиков трое, а жуликов – триста. Кто кого ловить-то будет, Юра?! С семидесятых годов работаю, и говорю тебе: никогда не было в стране такого бардака!
Гранкин досадливо махнул рукой. Они еще поговорили с Бесчетновым о пустяках и распрощались. "Ведь совсем рядом ходят…
– подумала Наташа о прокуратуре и о себе. – Как в жмурках". Она помнила то ощущение, когда человек с завязанными глазами идет мимо тебя, а ты стоишь, вжимаясь в стену и стараясь не дышать. Вот только у Наташи не было времени на то, чтобы вжиматься в стену. "Котенко и Давыдов… – подумала она. – Котенко и Давыдов".
Глава 5
Когда утром секретарша передала Котенко белый конверт без печатей и надписью "Константину Павловичу Котенко лично", он долго не решался его открывать. Так долго, что когда в кабинет влетел Давыдов, конверт был все так же запечатан и Котенко глазами кролика смотрел на него.
– Ого! – сказал Давыдов. – И тебе письмо!
Не спрашивая, он взял конверт со стола и быстро его разорвал. Оттуда выпала какая-то ксерокопия.
– Твою мать! – сказал Давыдов, не поднимая ее, а только глядя на нее, упавшую на пол. – Твою мать!
Котенко нагнулся и тоже посмотрел на листок. Это был ксерокс какой-то старой газеты, первая страница с новогодними пожеланиями.
– Это "молодежка" за 29 декабря 1994 года… – угрюмо сказал Давыдов.
Котенко нагнулся и поднял газету. И правда – это была "молодежка". Он посмотрел на Давыдова.
– Ну, что скажешь? – спросил Котенко.
– Да что сказать… – ответил Давыдов. – Этот урод шутник.
– То есть, тебе смешно? – уточнил Котенко.
– Да не очень… – признал Давыдов.
– Значит, не шутник… – мрачно резюмировал Котенко.
Оба замолчали.
– В городе какие-то ребята взорвались в квартире… И какой-то афганец по фамилии Кутузов погиб… – сказал Давыдов, испытующе глядя на Котенко – не скажет ли тот чего по этому поводу. Котенко помолчал, но потом нехотя произнес:
– Да, это я велел пойти к нему и поговорить.
– Если он себя взорвал, значит, ему было, что сказать…
– Значит, было. Но разговаривать он с нами не захотел.
– Надо еще ребят послать… – сказал Давыдов.
– Куда? – спросил Котенко. – Твои предложения? И ты думаешь, у меня полно народу для таких вот поручений? После которых всех увозят в морг?! В агентстве и так все знают – не утаишь.
– В семью к Кутузову послать. Есть у него семья? – вскинулся Давыдов от новой идеи.
– Ты думаешь, я дурак? – зло глянул на него Котенко. – Ходил я к афганцам, прикидывался меценатом, спрашивал про семью. А они чуют что-то – молчат.
– Ты извини, Константин, но оперативник из тебя хреновый… – сказал Давыдов. – На похороны надо идти. Будет же там возле гроба кто-нибудь плакать.
– Вот ты и иди. А то они меня уже в лицо знают… – сказал ему Котенко, в душе удивившись – а ведь и правда неплохо придумал.
– А я чего пойду? – скривился Давыдов. – Отправь ребят, пусть пофотают.
– И что нам эти фотки дадут? – спросил Котенко. – Кого мы потом спросим, кто на этих фотках и кем приходился покойнику?
Они замолчали. Давыдов соображал – да, придется идти ему, больше некому.
– У тебя есть что-нибудь выпить? – спросил он.
Котенко полез в стол и достал бутылку, стаканы, тарелочку с конфетками. Налили. Давыдов потянулся было чокнуться, но Котенко убрал стакан и строго сказал:
– Не чокаясь. В память о геройски погибшем Михаиле Кутузове.
– Шутник… – усмехнулся Давыдов, посмотрел все с той же усмешкой на Котенко, и сказал, неожиданно и для Котенко, и для самого себя: – Земля тебе пухом, Костенька!
Он выпил, а Котенко так и застыл, выпучив глаза, со стаканом в руке.
– Ты чего, сука?! – захрипел он.
– Я вот так думаю, что тот, кто нас мочит, меня оставит на десерт. Так что ты умрешь следующим! – проговорил Давыдов, взял конфетку и начал ее жевать. Лицо у него при этом было веселым – ему все это было смешно, по-настоящему смешно.
Котенко выпил. Оба замолчали.
– Съебывать надо. Просто съебывать… – мрачно сказал Котенко.
– Офигел? – удивился Давыдов. – Мы что, не найдем какого-то придурка и не замочим его? Я в Чечне был, у меня знаешь какие люди в ногах валялись и сапоги целовали?
Котенко посмотрел на него мрачно, но надежда забрезжила в его глазах – может и правда найдет?
– Ну так найди его! – вроде и твердо, как приказ, постарался произнести он, но получилось просительно, чуть не жалобно.
Давыдов посмотрел на него. "Да… – подумал Давыдов. – Сдулся Костик. Сытая жизнь из мужиков делает баб". Про Чечню Давыдов ввернул так, для форса – ездил туда на две недели в самое спокойное время. Но рассказывал про нее так часто, что уже и сам верил в то, что был на войне.
– Мне нужны деньги и хороший пистолет… – сказал Давыдов. – И человек пять-шесть для поручений.
– В Джеймса Бонда играешь? – Котенко вдруг стряхнул с себя наваждение – на кого это он решил надеяться, на Давыдова?! Как жизнь свою просрал, так и это дело просрёт.
– Какой из тебя Джеймс Бонд – ты на базаре пацана поймать не можешь.
– Ну так пацан-то мне таких газет не присылает… – пожал плечами Давыдов.
Они снова замолчали. Котенко думал, что, может, и правда, когда смерть дышит в затылок, Давыдов покажет себя? Котенко понимал, что ему просто хочется в это верить – потому и верит. С другой стороны – больше ему особо и рассчитывать было не на кого. Заместитель по общим вопросам? Котенко не хотел давать ему лишней информации. И без того, с беспокойством думал Котенко, этот заместитель уже знает про четыре трупа на Черемушках слишком много.
Котенко пролез в стол, достал из одного ящика пистолет, из другого – пачку 500-рублевок.
– Вот… – сказал он. Глаза Давыдова вспыхнули. – Людей я тебе дам. Сроку тебе два дня. Иди на похороны. Осмотрись. Все равно там будут говорить, кто его и за что, да жизнь его обсуждать. И помни, тот ведь тоже не ждет. Теперь кто кого…
Глава 6
Кутузова в городе знали многие, так что прощались с ним в ритуальном зале – муниципальная похоронная служба сделала такой специально для похорон больших людей. Кутузов лежал в гробу с накрытым лицом – все же и ему досталось много осколков. У изголовья стоял его молодой портрет, едва ли не курсантских времен, в ногах на подушечках лежали ордена. Люди шли и шли – друзья по училищу, летчики, афганцы, просто какие-то люди.
Наташа стояла в сторонке и плакала. Она принесла Кутузову три гвоздики – как живому. Она понимала, что Кутузов погиб неспроста – кто-то искал ее, а вышел на него. "Да что там – кто-то, Котенко с Давыдовым и ищут. Просто у Кутузова фамилия приметная, вспомнили", – думала она. В горле першило от слез.
– Извините, а это вы Наташа Зощенко? – вдруг раздался рядом голос. Она повернулась. Перед ней стоял мужчина лет пятидесяти, который показался ей старичком, дедушкой. Согнутый, с пожелтевшим лицом и блеклыми глазами, Ураганов теперь и впрямь совершенно не похож был на себя самого десятилетней давности.
– Да… – сказала Наташа.
– А я Александр Алексеевич Ураганов, я был другом вашего отца, вместе учились в летном училище… – сказал мужчина, глядя на нее так, будто надеялся, что она сейчас скажет: "Как же, как же, отец мне про вас много рассказывал". Но она не сказала. – Тогда, в 1994 году, мы втроем – я, ваш отец и Миша – попали в вытрезвитель, после чего ваш папа и умер. Вы уж извините, что я вам об этом напоминаю…
– Да ничего… – сказала Наташа. – Чего уж теперь…
– Вот, зашел проститься… – проговорил Ураганов. – Всех нас перекалечило тем трезвяком… Ваш отец умер, Миша потом с ногами мучился всю жизнь, да и я…
Он умолк. Ему не хотелось рассказывать, что скоро после того нового года все пошло наперекосяк: бизнес его разорился, новые все прогорали. В 1998 году, как раз перед дефолтом, он взял большой кредит в рублях и это добило его. Чтобы погасить кредит, он продал почти все. Подняться снова не удалось, и, помыкавшись, в конце концов пристроился Ураганов в небольшую фирму на небольшую должность и небольшую зарплату. Жена бросила его, как только он стал нищать. Теперь даже дети – сын и дочь – не общались с ним. "Когда у папы были полны карманы денег, так папа был хороший. А теперь"… – с тоской думал иногда Ураганов, не понимая, почему дети вышли именно такими. Еще он не понимал вот что: почему все случилось именно так? Почему вдруг рухнуло все его благополучие? Иногда со страхом он думал, что это наказание, но не понимал – за что? Неужели только за то, что тогда, в трезвяке, отвел он глаза под взглядом Котенко, не полез драться? Неужели за это? Были у него по жизни и другие грехи, но этот казался самым важным. Он и Наташе хотел сейчас как-то про это рассказать, попросить прощения, но все не мог найти слов.
Давыдов в это время стоял у другой стены и смотрел на них во все глаза. Он услышал, как Ураганов назвал фамилию Зощенко, и в голове его сразу грохнуло – он вспомнил, что так звали второго летчика, которого он бил по голове. Он узнал и Ураганова. "А у этого Зощенко был еще сынишка, точно был, – соображал Давыдов. – Он ему и самолет тащил!". Он вышел из зала и позвонил по сотовому Котенко.
– Константин Павлович, здесь девчонка, дочь того второго летчика, которого мы забили! – вполголоса заговорил Давыдов.
– Ого! – напряженно сказал Котенко.
– Я отправляю ребят за ней проследить… – сказал Давыдов.
– Давай… – ответил Котенко.
Вместе с Урагановым Наташа вышла из ворот похоронного предприятия.
– Вас подвезти? – спросил Ураганов, доставая из кармана ключи. У дороги стоял все тот же джип "Гранд Чероки", потасканный и потертый, как и его хозяин.
– Нет, мне близко, – ответила Наташа.
Ей и в самом деле было недалеко. Она пошла в редакцию. Посланные Давыдовым агенты "Пинкертона" шли впереди и сзади нее как обычные прохожие. Передний перед редакцией свернул, а задний пошел в редакцию за Наташей, будто и у него в редакции были дела. За день в здание входили сотни, если не тысячи людей с улицы, так что и на этого человека ни Наташа, ни кто другой не обратили никакого внимания. Агент зашел с Наташей в лифт. Пока они ехали вместе на пятый этаж, он разглядывал ее – вроде и не внимательно, но запомнил все. Потом она вышла и пошла к себе, а агент подошел к охраннику, спросил, где здесь отдел рекламы, и пошел туда будто бы узнать о рекламных расценках.
"В газете значит работает Наташа Зощенко… – думал Давыдов, выслушав доклад агента. – В газете"… Он ехал в лифте на пятый этаж Дома печати. Выйдя, спросил у охранника, где кабинет Наташи Зощенко. Тот показал. Дойдя до двери, Давыдов, входя в роль посетителя, постучал, чуть согнулся, и несмело приоткрыл дверь, заглядывая в нее.
За столом сидела девушка с заплаканными глазами и сморкалась в платок. Больше в кабинете не было никого.
– Извините, я кажется не вовремя… – сказал Давыдов.
– Да ничего, не обращайте внимания… – ответила Наташа. – Заходите. Вы по какому поводу? Вы к кому? Наверное, к Бесчетнову?
– Нет, мне нужна Наталья Зощенко, корреспондент… – ответил Давыдов, против воли сверля ее взглядом.
– Это я… – ответила она.
Он помолчал. "И что теперь, так прямо и спросить: "Где твой брат, сука!"? – подумал Давыдов. – А то ведь мы церемониям не обучены"…
– Да тут такое дело… – проговорил он, лихорадочно думая, что же такое можно сочинить. – Я вот с улицы Кирова (в городе и правда была такая улица), у нас там вешние воды вышли на дорогу и залили. Вот меня граждане и послали в газету, просят написать!
(Он сказал себе спасибо – вчера по телевизору смотрел в новостях про вешние воды и вон как кстати вспомнилось!).
– Ну мы в этом номере писали про то, что улицу затапливает из-за неисправности стоков… – сказала Наташа, глядя на него, но думая, по всему видно, о другом. – Вы мне скажите свой телефон, чтобы знать, с кем говорить. Мы приедем завтра.
Давыдов назвал первые пришедшие на ум цифры и попросил ее телефон – чтобы, мол, позвонить, если вдруг что. Она продиктовала. Давыдов ушел.
– Во как надо работать! – ликовал он через полчаса в кабинете Котенко. – Вот телефон, сейчас мы вычислим адрес, а там и сынка найдем. Если все будет нормально, так мы его сегодня вечером и ликвидируем!
– Ты тише, тише, не ори на весь коридор, ликвидатор… – проговорил Котенко, тоже, однако, улыбавшийся. "Ты смотри, как он лихо управляется… – с удивлением подумал он о Давыдове. – Если все кончится хорошо, так, может, взять его детективом? Или он такой бойкий только когда речь идет о собственной заднице?". Тут он оборвал себя – рано загадывать. Сначала надо было "решить вопрос".
Еще через полчаса они знали адрес, а спустя считанные минуты выяснили, кто по этому адресу прописан. "Руслан Зощенко… Руслан Зощенко… – повторял про себя Котенко продиктованную ему агентом фамилию. – Ну ты у нас получишь, Руслан"…
Он вызвал к себе заместителя по общим вопросам и долго с ним разговаривал…
Глава 7
В тот же день и в те же самые часы, когда Котенко, Давыдов и агенты "Нат Пинкертона" выясняли адрес Наташи, Наташа, вытерев слезы, поехала по указанным в судебном иске адресам Котенко и Давыдова.
"Раз уж погиб за меня человек, так надо чтоб не зря погиб… – подумала она еще у гроба Кутузова, глядя в едва видневшееся через платок лицо. – Ничего, дядя Миша, вспомнят они еще вас, зальются кровавыми слезами"…
Котенко по своему старому адресу уже не жил. Бабки во дворе сказали, что он уехал в какую-то элитку. Тогда она поехала по адресу Давыдова. Это была обычная девятиэтажка. В доме Котенко Наташа разыграла из себя работницу собеса. Думала сойти и здесь за нее – бабки-то обычно разговорчивы. Так и вышло – начав спрашивать жившую под Давыдовым старушку, не докучают ли ей соседи, Наташа скоро знала про него многое, если не все. Информация была почти вся лишняя, но выяснилось главное – он по-прежнему живет здесь.
Когда агенты "Пинкертона" обкладывали ее квартиру постами и Котенко совещался с заместителем по общим вопросам, Наташа устроилась на скамейке во дворе дома Давыдова. Ей надо было на него посмотреть. Кутузов описывал его, и хотя с тех пор прошло десять лет, Наташа полагала, что все равно узнает. Для вида она купила бутылку пива и сигареты – понимала, что хоть и косятся бабки, а все же так они запомнят ее меньше, чем если бы она просто сидела за столом, без пива и сигарет.
Через час к дому подъехала старая темно-синяя "Тойота". Из нее выбрался парень в короткой кожаной куртке и пошел в подъезд. Наташа удивилась – именно он приходил к ней в редакцию и говорил, что улицу Кирова заливают вешние воды. Сразу после ухода этого посетителя она принялась звонить на улицу Кирова, но оказалось, что и не затапливало ее уже, и телефон, оставленный им, не отвечал. "Вот, кстати"… – подумала Наташа, уже поднялась было со скамейки и хотела окликнуть этого мужика, как вдруг слова застряли у нее в горле: "Так это Давыдов и приходил! – подумала она, чувствуя, как волосы поднимаются на голове. – Он приходил на меня посмотреть. Вот и про воду придумал". Она тут же упала на лавочку без сил.
"Точно, это он, это он! – думала она. – Боже мой! Он теперь знает где я работаю и почти наверняка знает, где я живу. Может, пристрелить его прямо здесь, да и дело с концом?"…
Однако какое-то странное злорадство появилось в ее душе: "А, ты думаешь, ты хитрый, но еще посмотрим, кто кого"… Она записала номер машины, так и стоявшей во дворе, и ушла.
"Поссорить… Поссорить…" – стучало у нее в голове. Она приехала в редакцию, рассудив, что здесь-то уж они вряд ли будут ее убивать. Она решила снова послать им письма, и когда придумала, о чем они будут, глаза ее загорелись, как у ведьмы.