По издавна вошедшему обычаю в нашей высшей церковной администрации, монахи-архиереи и монахи-неархиереи в семинарии не заживаются на своих местах подолгу, а очень часто через самое короткое время меняются и передвигаются, кто на высшее, кто на низшее место, кто на выгодное, кто на менее выгодное. Кто по видам административным переводится из отдалённого места, например, Сибири, поближе к центру Петербургскому, а кто из Петербургского центра в отдалённый край Сибири. И на это передвижение, постоянно творимое, идёт, и едва ли производительно, большая сумма денег, особенно по щедро отпускаемым деньгам для подъёмов и проездов на дюжину лошадей архиереям. Как бы пригодились все эти деньги на вопиющие нужды в духовном ведомстве! А сколько бывает неудобств и расстройств местных при частой смене. Один архиерей поработал на своей епархии, завёл строй и порядок, и идёт дело благоустройства в нужном складе и направлении. Другой, поступивший, не зная местности, её склада, и не понимая исторически существующего, всё повёртывает по-своему, и выходит часто путаница, которую новый поступивший берётся распутывать, устанавливая своё без всякого знания местного склада и исторического сложения порядков и обычаев. И так епархиальная почва распланировывается то так, то иначе, и засевается то хлебом, то травой, то зарастает бурьяном от постоянного передвижения и смены её оратаев.
Это случайное и неустойчивое обстоятельство внезапно и постигло Феодосия, когда он только что обжился в епархии, устроил консисторию, и много другого завёл хорошего и полезного, и расположился оседло жить, и более устроял свою епархию, имея для этого и опытное знание, и знакомство с местом и его историческим складом, тем более, что и лета его преклонные располагали, и внутреннее его настроение скромное и неискательное побуждало окончить и дни свои в Тамбове, к которому он привык.
Но нет: свыше почему-то распорядились иначе.
Прислали указ быть ему епископом вологодским и устюжским, а на месте его в Тамбове быть епископу вологодскому Палладию, и отпустить тому и другому на перекрёстный путь и подъём приличную сумму.
С великой скорбью, и даже поплакав, принял Феодосий этот перевод, тем более что он был на повышение. Не хотелось трясти по дороге свои старые кости и зябнуть на сырости в холодной и пустынной, с болотами и тундрами, Вологодской епархии. "Да, – говорил он своим монахам приближённым, – вот и наградили за то, что я устроил ваш монастырь, – ел сам щи и кашу, и скопил вам в монастырской экономии десятки тысяч. Приедет другой – молодой, всё это у вас растратит на один свой стол".
Но не это одно устроил; он устроил и основал для духовенства училище для обучения его дочерей, и употребил на него своих денег до двадцати тысяч, и заботился о нём, как о родном своём детище, а от духовенства на устройство и содержание училища, пока он жил в Тамбове, ничего не потребовал.
Зачем и по какой причине его сменили, никто не знал хорошо. Догадывались только, что, вероятно, вследствие незадолго бывшей посылки в Тамбов епископа муромского Иакова, в качестве следователя по одному скандальному и тайному доносу на игуменью женского монастыря. Иаков секретно это расследовал, и зачем-то из Тамбова был потом в Саровской пустыни, что-то дознавал; а при этом, как заметно было, действовал недоброжелательно по отношению к Феодосию. И Феодосий им в чём-то был недоволен, и была молва, что Иаков рассчитывает быть в Тамбове на месте Феодосия.
Как бы то ни было, но Иаковское дознание имело такое последствие: из Синода игуменью велено было от места удалить в другой монастырь в монахини рядовые; священника Смирнова из монастыря взять и дать место в церкви приходской, и впредь в женские монастыри вдовых священников не определять.
Иакову Муромскому, как он ни интриговал в Тамбове, как он ни мечтал, быть епископом не пришлось, а оставаться всё тем же викарным, и даже впоследствии сойти на покой в один монастырь в Москве. Вероятно, дошли слухи, ходившие в Тамбове, до Петербурга, о том, как в Сарове заставил себе заплатить за свою поездку туда порядочную сумму.
Этот Иаков оказался старинным консисторским членом. Он, будучи только семинарского образования, в начале служил диаконом при одной из московских церквей, потом священником, и по вдовству поступил в монахи, и был в сане архимандрита несколько лет заядлым членом консистории Московской при митрополите Филарете.
Таким образом и лишились мы доброго скромного умного и трудолюбивого епископа Феодосия, который неохотно поехал на старости в суровую Вологду, а из Вологды с охотой и удалью прибыл к нам епископ Палладий, ещё молодой.
Он, несмотря на молодость, успел уже наскоро пройти быт викарного епископства при митрополите петербургском Исидоре, затем был епископом в Олонецке; из Олонецка переведён в Вологду, а из Вологды в Тамбов, и тут оставался оседлым только три года.
Из Тамбова перешёл затем в Рязань, далее в Казань, а потом в Тифлис.
К такому быстрому перемещению с одного места на другое, как по лестнице вверх, побуждало Палладия его неугомонное искательство вследствие внутреннего честолюбия, всё большего и лучшего, и это ему удивительно легко удавалось.
Из всех архиереев, каких я знаю в своей современности, это удачник первой масти. Он прозорливо усматривал скорее всякого все моменты и шансы, способствовавшие карьере, ловил их вовремя и ловко ухитрялся поворачивать их в свою пользу.
Ещё будучи в Нижнем Новгороде профессором и священником, он сумел приблизиться к тамошнему епископу Нектарию, который был известен в С.-Петербурге и был там влиятелен, состоял даже в Святом Синоде присутствующим. Нектарий избрал его в свои ключари и сделал домашним компаньоном; по вдовстве расположил его идти в монахи, и открыл удобный путь к славе и почестям, чего жаждала душа Палладия. Затем посодействовал перейти в Петербург и сделаться ректором Петербургской семинарии.
Здесь, по свойственной льстивости пред влиятельными людьми, и всевозможной угодливости им со всей зоркой предупредительностью, он сумел войти в особое благоволение у митрополита Исидора, как непосредственного начальника, который скоро и сделал его викарием.
В должности викария Палладий постарался так твёрдо укрепить за собой исидоровское благоволение, что оно с тех пор никогда не оставляло его, и с силой действует во всех путях его жизни и доселе…
Это обстоятельство и было причиной того, что Палладий, из молодых да ранний, опередил многих старших по лестнице карьеры, летал так быстро с кафедры на кафедру, всё повышаясь, от епископа до архиепископа, от архиепископа до экзарха, с одним шагом до митрополита, и всё, украшаясь крестами и орденами.
Говорят, что он теперь все дипломатические меры употребляет к тому, чтобы, помимо старших и более достойных, не в пример другим, занять место митрополита, ожидаемое быть вакантным, ввиду глубокой старости как Исидора, так и киевского Платона…
Но будущее известно только Богу; и я возвращусь к тому, что видел и знаю по опыту своему.
Приехав из Вологды в Тамбов, Палладий, при первом представлении ему тамбовского духовенства городского, с особой настойчивостью убеждал его, чтобы жить с ним мирно и жалоб на него в Синод отнюдь не подавать. Пусть недовольные идут ко мне прямо, и я буду стараться уладить дело полюбовно, без Синода.
Когда консистория представила ему на принятое от предшественника имущество акт, он отнёсся к нему с грозным недоверием, и нарядил особую комиссию для поверки всего имущества монастырского и архиерейского дома, и комиссия удовлетворила его, нашедши всё в исправности.
Долго занимался он выбором себе нового протодиакона поголосистее и нового ключаря.
После тщетных исканий на стороне, в протодиаконы он взял из архиерейского хора первого баса-солиста диакона Летова, который составлял украшение хора и приспособлен был искусно именно к хоровому пению, и долго в хоре находился. Все в публике об этом жалели, да и диакон Летов нехорошо себя чувствовал – неловко и тяжело, принуждённый свободный хоровой и музыкальный свой голос ломать и неестественно расширять и возвышать, чтобы поэффектнее выкрикнуть, с потрясением сводов церковных, протодиаконские возгласы, особенно "Господина нашего", к удовольствию владыки; и впоследствии со временем этим надувательским криком искалечил себя до того, что теперь больной и разбитый.
Ещё долее искал себе подходящего ключаря. Ключарь, который служил при Феодосии, был человек солидный, держал себя с подобающим достоинством без приниженности рабской и угодливости льстивой, и уже почтенных лет. Этими достойными качествами и не понравился он Палладию. Не находя за ним ничего такого, за что бы прямо можно было его отставить, он стал сторонкой и постепенно его – то тем, то другим – донимать, и если не мытьём, так катаньем, довёл-таки до того, что ключарь заболел, и, не отказываясь от ключарства, стал проситься от занимаемой им ещё должности в попечительстве по слабости.
Палладий этим и воспользовался, и написал на его прошении дипломатически: "По тяжкой болезни ключаря, уволить его, согласно прошению, от попечительства и от ключарства".
Болезнь не была тяжкая, и ключарь скоро поправился и занимал протоиерейское место в соборе.
Но место ключаря стало свободно и ждало достойного кандидата. В Тамбове достойных не нашлось. Иные не нравились, иные и нравились владыке, но не шли сами в ключари, видя, чего желает в ключаре себе Палладий, и не находя в своей совести никаких к тому побуждений. Нужно было искать на стороне. Во время поездок по епархии, пришлось ему быть в глухом захолустном городке Борисоглебске. Там он и нашёл удобного для себя ключаря, именем которого я не могу осквернять свои уста.
При Палладии, впрочем, этот ключарь учился, как в школе, ключарскому искусству у самого Палладия, бывшего в своё время немало времени ключарём, и чрез это открывшего себе путь на широкое поле жизни. И при таком опытном учителе скоро усвоил всю нужную премудрость.
Палладий затем определил своего ключаря и в члены консистории, где он оказался смелым нарушителем порядка и законности, без боязни ответственности.
Прежний ключарь не состоял членом консистории. Избравший его епископ Макарий был такого мнения, что ключарям никак не следует быть в консистории, и некогда им заниматься консисторскими делами, как людям разъездным и рассыльным по поручениям и распоряжениям архиерея, и во избежание разных злоупотреблений и нарушений нормальности; поэтому и установилось было в нашей консистории благодетельное правило: не пускать ключарей в консисторские члены, и продолжалось оно с очевидной для всех пользой долгое время, при трёх архиереях, как мудрый завет великого святителя русской церкви митрополита московского Макария.
Теперь обычного независимого и свободного обсуждения дел уже не могло быть. Ключарь становился всем поперёк горла и своим влиянием у архиерея забирал преобладание, пользуясь тем достигать личных выгод. Он почасту бегал из консистории к архиерею, и шпионил ему всё, что считал нужным для своих целей по разным делам, и беззастенчиво брал взятки, обещаясь в консистории и у владыки провесть дело в пользу своих ухлебителей.
Палладий в своё трёхлетнее пребывание в Тамбове не сделал ровно ничего жизненного и плодотворного для епархии. Любил он по ней с помпой, пышно и величественно, разъезжать для своего развлечения, а не обозрения. И излюбленный ключарь впереди него везде будировал духовенство и народ устроить ему покудрявее встречи при въездах в сёла и входах в церкви.
Он первый завёл – прежде не было и дело велось просто, с апостольской скромностью, – чтобы из церквей везде духовенство выходило к нему навстречу, в церковном облачении и с множеством икон и хоругвей, и ждало заранее приезда на площади церковной. В поездках всегда сопровождала его огромная свита с певческим полным хором, иподиаконами и протодиаконом.
Память о себе оставил в Тамбове одними постройками, да и то совершенно ненужными и обременившими многих понапрасну.
Так он, не довольствуясь давнишним старинным архиерейским домом, в котором находили весьма достаточное, покойное и просторное до излишества помещение все его предшественники, задумал, во что бы то ни стало, надстроить на нём такое же помещение, повыше, и нимало не медля, начал широкую и дорогую постройку каменную. Средства же денежные велел собирать по епархии, и особенно из сундуков монастырских. И выстроил так, что на прежнем архиерейском доме большом явился другой дом, ещё больший и поместительный, сообщённый с нижним внутренними ходами и вверх и вниз, и стал таким образом архиерейский дом истым лабиринтом с несчётным числом комнат для жилья единого владыки-монаха. Зачем и для каких целесообразностей совершилось это столпотворение, доселе покрыто мраком неизвестности. Только архиерею нужен в нём один угол, где он и находит уютный покой, а всё прочее, как пустыня пространная и великая, доселе необитаема. А сколько капиталу, труда ………….
Здесь края рукописи обмахрились, превратившись в ветошь. Старичок тот ласковый, божок языческий, знакомец моих драматических незрелых лет, употребил бумагу на запальное дело, оборвав сей обличающий документ на самом исходе…