– Дуралей кричит: налей!.. – Тут уж сам Артем рассмеялся каламбуру. Слишком живо напомнил он времена, когда они с Валей выпивали в Тимирязевском лесу на одной из облюбованных скамеек. Валя мог не моргая выпить пять бутылок пива кряду. От нечего делать. Как-то осенью их обрызгала из лужи машина, Валя догнал ее, плюнул на ветровое стекло, а вышедшему разбираться водителю дал под дых. Чудом в милицию тогда не попали. – Дуралей кричит "налей"!
– И смеется веселей!.. – Сашка досочиняла коряво и опять расхохоталась.
Артем мгновение смотрел на нее, потом вдруг резко вскочил с кровати и подхватил сестру на руки.
– А вот мы сейчас посмотрим, как вас в школе в космонавты готовят!.. – Он поднял ее на уровне плеч, как модель параплана, и побежал по комнате (благо комната была большая), издавая звук, похожий на гудение.
Сашка молотила по нему руками и захлебывалась от удовольствия. Бежать с такой ношей Артему было тяжеловато, но он терпел, приободряя себя тем, что не зря ведь всю зиму ходил в спортзал.
– О-го-го!.. – забывшись, выкрикнул Артем, заходя на поворот.
Тут дверь из коридора приоткрылась, и в нее просунулась курчавая рыжая Валина голова.
– Тем, – фамильная нотка еще не вполне проснулась, как, впрочем, и сам ее обладатель, – совесть иметь надо, наконец. Я в субботу только могу отоспаться. Три часа вчера спал. Что, другого времени не нашли посмеяться? Чего сейчас смешного я сказал, Саш?
Валя был неестественно суров. Эта суровость к нему не шла, и тем смешнее он выглядел. Тем смешнее, что и Артем и Саша отлично знали его истинное доброжелательное лицо. Хотя и капризное слегка.
Валя состроил Саше рожу и захлопнул дверь. Артем с сестрой переглянулись и прыснули.
– У нас в доме культ Валиной личности. Я уже давно об этом говорю.
Евграф Соломонович в кабинете навострил уши.
– Чего?
– Культ, говорю, личности. Спит всегда, где захочет. Возвращается почти всегда, когда захочет. Ворчит, когда захочет тоже. Надо как-нибудь устроить двадцать пятый съезд партии.
– Какой съезд?
– Да ладно, Саш. Не бери в голову. Я чепуху болтаю. – Артем натянул на себя домашнюю футболку и влез в тренировочные штаны школьной еще потертости. – Ты, вероятно, есть хочешь? Мама нам, думаю, сейчас каши сварит. Подождем. Ты как, ничего?
– Ничего.
Оба помолчали, словно бы потеряв нить разговора. Но на самом деле нить эта была найдена раз и навсегда и никогда не терялась. Сашка стала цокать языком.
– Как там Сергей? На дачу увезли родители?
– Да, мама его сказала, что раньше августа он обратно не вернется. Я ему книжку дала почитать.
– Какую?
– Третьего "Гарри Поттера". У него нет. Потому что мама ему джинсы купила вместо нее.
Артем едва улыбнулся поразительной детской откровенности. Спросить бы у Сашки относительно всего недорешенного на данный момент! Она наверняка со всем бы в миг разобралась! Все бы назвала своими именами. Артем вздохнул и сдвинул брови на переносице. Сашка заметила и притихла.
– Тебе грустно, да?
– Немного, Саш.
– А это пройдет?
– Конечно, пройдет. Конечно. – Он тепло посмотрел на сестру и протянул руку, чтобы едва коснуться пальцами ее курносого носа. Сашка стала жмуриться. – Айда умываться, Саш. Мыть руки и чистить зубы. Быстренько! – Артем несколько раз хлопнул в ладоши. Сашка подобрала разбросанные самолетики, положила их кучей в углу и вприпрыжку пустилась выполнять приказание брата. Артем остался сидеть на кровати. Евграф Соломонович смотрел на него какое-то время, но, сообразив, что больше ничего интересного не увидит, отошел от двери. Он постоял немного, прислушиваясь к глухому биению собственного сердца, накинул длинный махровый халат и опустился на табурет перед письменным столом. По привычке, древней, как он сам, Евграф Соломонович проверил рукой стальные шурупы, на которых держалась вся незамысловатая конструкция рабочего места, и смахнул с гладкой коричневой поверхности осевшую за ночь пыль. Перед ним лежала необласканная рукопись. Теперь он, как ему думалось, знал ее секрет.
Глава 8
Воскресенье в доме Декторов встретили без особого энтузиазма. Не все, конечно. Но большинство даже не сопротивлялось. Тон происходящему задавал не вышедший к завтраку Евграф Соломонович. Подсовывать ему под дверь тарелку с овсянкой было вроде как-то неловко, да и не принято (потому что за годы совместного житья-бытья у Артема, Вали и Насти выработался алгоритм поведения в ситуации отцовской обиды). Поэтому овсянки сварили на одну порцию меньше и позавтракали в компании на одного человека иначе: вместо Евграфа Соломоновича за столом расположилась Сашка. Ей поставили ее любимую тарелку с пляшущими пастушками по периметру, усадили на Валино место, а Валя занял место отца. Оно и правильно было, потому что никто так не походил на Евграфа Соломоновича, как он. Всем, кроме таланта, которого у старшего Дектора было, как ни крути, не отнять, по крайней мере. Однажды давно, на просьбу отца почитать хоть что-нибудь, Валя ответил первым своим афоризмом: "Сегодня век компьютеров и приставок, папа. Читать не модно". Позже афоризм этот трансформировался отчасти и стал звучать несколько благороднее: "Я не читатель. Я – писатель". В смысле – "жизни проживатель", а не пестователь собственных комплексов. Евграфу Соломоновичу оставалось только пожать плечами и время от времени все же возобновлять бесплодные попытки по окультуриванию сына.
Нельзя сказать, чтобы все они пропали даром: "хоть что-нибудь" Валя периодически читал. Урсулу Ле Гуинн. Или Мэри Стюарт. Не шотландскую мятежницу, не подумайте. Последним пристрастием были супруги Дяченко с их бесконечными драконами и девицами, этих драконов всем прочим предпочитающими. Валя ввязывался в очередную многотомную толкотню с покорностью наркомана. Раза два-три удавалось изловить его и подсунуть приоткрывшемуся сознанию порцию классики, но, прожевав по инерции Тургенева или Фейхтвангера, Валя с завидным постоянством возвращался к отрубям литературы, от которых пучило мозги, но которые никак не способствовали увеличению в них количества извилин. Валя любил второсортную фантастику, как любят найденную сломанную погремушку: нашел сам, поэтому она мне дороже всех купленных без моего ведома. Любил из упорства, из духа противостояния, возможно, желая и в этом отстоять свою независимость от мнений окружающих. А в том, что цель у него была именно такая, и всегда и во всем – одна и та же, сомневаться, думаю, не приходится.
Валя читал дрянь назло и этим, как ни парадоксально звучит, был больше всего похож на отца.
И вот сейчас, совсем по-евграфовски сложив руки, он сидел и жадно смотрел, как ему в тарелку из большой эмалированной кастрюли накладывают дымящуюся кашу. Артем привычно следил за братом взглядом.
– А сыр у нас есть? – Валя принял из маминых рук тарелку и, обжигая пальцы, поставил ее перед собой.
– Нет. Вчера доели. Надо в магазин сходить.
– А почему позавчера не сказали, что сыр кончается? Почему мне вчера не сказали, что его почти уже нет? Я бы мог купить по дороге. Вечно никто ничего не знает!
– А ты бы посмотрел и купил. Сам его и съел. – Артем спокойно, без малейшего желания уколоть брата, пустил ответную реплику.
Валя ничуть не возмутился сказанному:
– А ты его не ел, да?
– Ел. И покупал тоже.
На этом словопрения прекратились, и Настя, глубоко вздохнув (при этом она славно поджимала свои полные красивые губки), положила себе каши и села. Начали сосредоточенно есть. Саше было как-то неловко: она все время пересаживалась на своем стуле, перекладывала ложку, пробовала смотреть в потолок, но там не оказалось ничего интересного, болтала под столом ногами… и все ей хотелось, чтобы кто-нибудь из этих взрослых людей заговорил. Не важно о чем – о теме она не думала абсолютно. Просто, чтобы кто-то из них прекратил тишину, тяжести которой они, словно сговорившись, не замечали. Минута за минутой Саше становилось страшнее и страшнее, и она молила Бога, чтобы каша в ее тарелке не скоро кончилась. Потому что, стоило ей быть съеденной, как наступила бы пауза, совершенно невыносимая. Саша, испытывая здоровый подростковый голод, ела вдвое медленнее обычного. Чем и заслужила не замедлившее последовать Настино замечание.
* * *
– Ну что ты там мусолишь? Ешь нормально. Бутерброд тебе сделать?
"Пусть не влезу в новые джинсы, купленные к сентябрю, а бутерброд съем", – подумала Саша и энергично кивнула головой в знак согласия. Хоть какой-то контакт. Хоть говорить начали.
– Валь, колбасы хочешь?
– На безрыбье и колбаса – сыр, – сострил Валя и потянулся загорелой рукой к кружочку докторской.
– А бабушка говорит, что "Докторская", потому что ее доктора едят!
– А хлеб "бородинский", потому что он с бородой, да, Саш? – Валя слегка повел ухом.
Саша чуть-чуть улыбнулась. Но одна она и больше никто.
– Саш, а ты фломастеры с собой привезла?
– Да, две упаковки, – Сашка оживилась, – а мы что, будем рисовать?
– А хочешь?
– Да. – Глаза девочки засветились от предвкушаемой радости.
– Они наконец-то нашли друг друга, – констатировал Валя и, взяв чашку кофе с неизменными сливками, встал из-за стола. Кофе он любил пить на балконе. – Спасибо. Я пошел.
– На здоровье. На здоровье, – отозвалась Настя, по-прежнему погруженная в какие-то свои думы.
В дверях Валя столкнулся с Евграфом Соломоновичем, который, подумав, решил посетить кухню и напиться зеленого чая со сливками. Он думал, что все уже позавтракали, и никак не ожидал увидеть в сборе всю честную компанию.
– Доброе утро, пап, – с привычной иронией в голосе обронил Валя, пропуская отца вперед. – На завтрак была овсянка.
Сострив в очередной раз, он быстро скрылся из поля зрения Евграфа Соломоновича, а Настя, инстинктивно почувствовав близость ссоры, встрепенулась и предложила мужу яичницу. Евграф Соломонович посмотрел не на нее, а куда-то в ее направлении – взглядом совершенно рассеянным – и отказался. Сашка, не спускавшая глаз с дяди, стала есть не в два, в три раза медленнее. Ей почему-то казалось, что именно с ней первой он сейчас и заговорит. Спасение было в широкой чашке какао – в нее можно было уйти по самые глаза и пить долго. Долго-долго. Сашка вся отдалась этому нехитрому занятию, а Артем, знавший наперед причину подобного поведения сестры, засмеялся в голос и потряс головой.
– Что-то смешное? А?
Евграф Соломонович сел на свое место кухонного диванчика, смиренно и несколько неестественно сложив руки на коленях. Как маленький мальчик. Он переводил взгляд с Артема на Сашку и обратно. И столько подкупающей наивности было в нем!.. На Артема снова нашло. Настя повернулась – она мыла посуду в раковине – и в свою очередь посмотрела на Евграфа Соломоновича и детей. В глаза ей бросилась чудная поза первого, и эта поза сразу все объяснила: и отсутствие мужа за завтраком, и беспричинное веселье сына. Видимо, Евграф начал писать. Снова, после почти годового простоя. В лихорадочные дни подобных писаний Евграф Соломонович становился неадекватен, и настроение его менялось со страшной скоростью…
– Грань, тебе чаю налить? – Голос у Насти выдал нетерпение. Евграф Соломонович непонимающе воззрился на нее. – Ну, давай быстрее: налить?
– Да, зеленого. Место для сливок оставь, пожалуйста. – Евграф Соломонович снова обратился к сидящим с ним за столом.
Саша уже начала облизывать пустую чашку изнутри, упорно не желая отнять ее от лица. Артем ел бутерброд с плавленным сыром, некрасиво набивая рот огромными кусками и совсем не думая, что кому-то это может показаться некрасивым. А Евграфу Соломоновичу всегда казалось. И вот теперь – тоже. Он все думал: как это Артем не понимает, как ему самому от этой некрасивости не странно? Не странно. Настя протянула Евграфу Соломоновичу чашку забеленного зеленого чая и вышла из кухни, еле слышно напевая что-то.
– Над чем же вы все-таки смеялись, а?
– Козырно ты, пап, чай пьешь!.. – Артем одним глотком прикончил свой кофе, потер руками и собрался вставать из-за стола.
– Козырно что? Что это за слово такое?
– Козырно. А ты никогда не слышал?
– Неужели… нет, ну неужели нельзя выражаться как-нибудь иначе?
– Да ладно, пап… – Артем все-таки встал и, попрыгав, чтобы отодвинуть стул, пошел искать брата.
Саша заторопилась вслед за ним.
– Саш, а ты мне – что ты мне хорошего скажешь?
Мгновение девочка выглядела озадаченной, но вдруг все ее личико просияло, и она весело ответила:
– Нестор Раков снова женился, и Валя с Темой сейчас пойдут смотреть на его третью жену!
Саша даже предположить себе не могла, как глубок и длителен будет эффект от сказанного ею. Евграф Соломонович вдруг почувствовал в племяннице ненормальность. Какой Нестор Раков? Какую жену? Что за матримониальные отношения разворачиваются под его носом? Он хотел было спросить обо всем этом, но Саши уже и след простыл. Так Евграф Соломонович остался сидеть совсем один с полной чашкой нетронутого чая. И чая ему почему-то не хотелось. И радость – а ведь это была радость, то чувство, с которым он пришел на кухню, – тоже несколько посерела. Он сидел и смотрел на геометрически правильные линии скатерти: вот один ромб переходит в другой, вот второй переходит в третий… и так до бесконечности материи, ограниченной в каждом конкретном случае площадью обеденного стола. И чего же это все так придумано, что обо всем сидишь и мыслишь?
Евграф Соломонович потряс головой. Он не знал, а может быть, и знал, только не хотел верить, что никто и никогда просто так про Нестора Ракова не рассказывает. И про домового, который, случается, заводится в темноте под кроватью и утаскивает туда неприбранные носки, пугая топотком босых лохматых ног по ночам. И про красную руку, которая ровно в полночь вылезает из ковра над кроватью и собирается тебя задушить. Про это не говорят тому, кто не готов бояться вместе с тобой. Или тому, кто бояться готов слишком.
И Евграф Соломонович был не готов во всех смыслах. И он чувствовал себя не готовым.
Отодвинув в сторону чашку, точно она и вправду ему мешала, Евграф Соломонович покинул ненавистную теперь кухню и пошел на поиски семьи. Все, как оказалось, стеклись в гостиную: в одном углу на ковре среди кучи утренних самолетиков – молодежь с какими-то альбомами в руках, а у окна в кресле – с ногами Настя. И с книжкой. Что же она читает? Евграфу Соломоновичу сильно захотелось, чтобы все ему сразу кинулись показывать и рассказывать, что делает каждый. Чтобы он вдруг стал всем нужен для продолжения всех этих интересных занятий. Чтобы и его позвали играть. Но никто не позвал. Настя машинально перевернула страницу.
– Сегодня в три пополудни по телеканалу "Культура" будут показывать какой-то хороший фильм про жизнь насекомых. – На последней фразе молодежь громко прыснула, окончательно раздосадовав Евграфа Соломоновича. – Фильм обещает быть очень неплохим, – понизил ему планку Евграф Соломонович. – По-моему, французский. Так что, – он обвел родных взглядом, – настоятельно рекомендую посмотреть. Если других дел не предвидится.
Настя со скучающим видом оторвалась от книжки и приятным высоким голосом ответила:
– Конечно, Грань, конечно. – И уже обращаясь к ребятам: – Эй, команда! Слышите? Нам рекомендуют хорошее кино. Саш, слышишь? – Настя заложила книгу пальцем и полуобернулась к веселящимся в углу. Там притихли и обратили внимание.
– А долго оно идти будет? – от группы отделился Валя. Рукав его белоснежной рубашки был перепачкан то ли фломастером, то ли сладостью неизвестного происхождения.
Настя мысленно отправила рубашку в стирку. Артем тер пальцем переносицу, совсем как в детстве, а Сашка дергала его за штанину, при этом прикусив губу от упорства.
– А что такое?
Евграф Соломонович переминался с ноги на ногу.
– Да не знаю… я погулять хотел. – Валя потянулся и слегка порычал, набирая воздух в легкие, а потом выдохнул что было сил. – До трех кончится?
– Кончится в два сорок пять. – Евграф Соломонович глядел совершенно обиженным, что с ним бывало всякий раз, когда его предложение недооценивали.
Он уже собрался уходить, но тут голос подал Артем:
– А что хоть за насекомые?
– Насекомые… откуда мне знать, какие именно… – Теперь Евграф Соломонович уже мстил мелко и не по адресу. – Просто мне это показалось любопытным. А вы уж сами решайте. – И он тихо вышел из гостиной.
Настя проводила его взглядом, а потом долго еще глядела в окно. На мгновение ее губ коснулась улыбка – едва заметная улыбка, с которой к нам иногда приходит воспоминание, нежданное, теплое…
– Нестор Раков всегда неодинаков!.. – Саша засмеялась, очевидно повторяя шутку одного из своих братьев.
Смеяться принялись все трое. Настя глянула на них через плечо – и вновь улыбка посетила ее бледное грустное лицо. Где-то в глубине огромной квартиры послышался звон бьющейся посуды, подытоживая собой очередное субботнее утро в семье Декторов. Ибо Евграф Соломонович разбил свою любимую чашку.