- Выйти за тебя, слюнявый пердун?! - воскликнула Джоселин из-под яркого французского берета, и ее соответственно накрашенные губы скривились в злой усмешке. - Да я лучше сдохну, чем буду жить с тобой!
- Ты скорее сдохнешь в противном случае, - сказал Треслав, обиженный и разозленный столь яростным отказом.
Впрочем, он сказал именно то, что думал. Разве могла она рассчитывать на лучшее предложение?
- Вот в этом ты весь! - фыркнула она, указывая пальцем на что-то в воздухе, могущее быть эманацией истинной природы Треслава. - Вот об этой слюнявой пердучести я и говорю.
Позднее, в ночном автобусе, она похлопала его по руке и сказала, что не хотела его обидеть и что она просто не представляет его в таком качестве.
- В каком качестве? - спросил он.
- В качестве кого-либо, кроме друга.
- Поищи себе других друзей, - буркнул Треслав, что (и он сам это понял) лишь подтвердило мнение Джоселин насчет его истинной природы.
Так что сейчас он не видел смысла искать сочувствия у своих сыновей, матери которых когда-то говорили Треславу примерно то же, что сказала той ночью Джоселин.
И тем более он не стал бы обсуждать с ними выкрик ночной грабительницы - "ах-ты-жид-это-джудит" и все такое.
Его сыновьям было за двадцать, и оба относились к категории "неженатиков", то есть людей, не предрасположенных к браку по своему темпераменту, независимо от возраста. Родольфо - Ральф для друзей - держал мелкую забегаловку в Сити и управлялся с ней примерно в том же духе, в каком его родитель прежде развозил молоко или ремонтировал окна, выказывая аналогичную профнепригодность, но со своими специфическими отклонениями. Родольфо носил косичку и надевал кокетливый фартук, когда готовил сэндвичи. Его пристрастия никогда не обсуждались. Да и что мог бы посоветовать Треслав: "Держись за женщин, сын мой, и у тебя в жизни все будет так же прекрасно, как у меня"? Мысленно он желал сыну удачи, но Родольфо так мало смыслил в этой жизни, что разговаривать с ним было все равно что с марсианином. Второй сын, Альфредо - Альф для друзей, хотя таковых у него было негусто, - играл на фортепиано в банкетных залах отелей в Истборне, Торквее и Бате. Музыка вернулась в семью, пропустив одно поколение. То, что запрещал его собственный отец, Треслав поддерживал - в той степени, в какой он мог это делать "со стороны". Однако музыкальность сына доставляла Треславу мало радости. Мальчик - а теперь уже взрослый мужчина - играл интровертно, для себя самого и ни для кого больше. Эта особенность делала его идеально подходящим исполнителем для больших званых обедов, когда никто не обращает внимания на музыку, а если и заказывают мелодию, то исключительно "С днем рожденья тебя!" (да и ту перестали заказывать в местах, где уже знали, с каким сарказмом Альфредо ее исполняет).
Тоже отклонения? Треслав так не считал. Просто он зачал сына, который в равной степени мог интересоваться женщинами, а мог и не обращать на них внимания. Еще один марсианин.
При его встречах с сыновьями речь никогда не заходила о делах самого Треслава. Есть определенные преимущества в том, что ты никогда не занимался воспитанием своих детей. По крайней мере, Треслав мог не винить себя в том, что они выросли такими, какими выросли. А если у них возникали проблемы, он был далеко не первым, к кому они обращались за помощью и советом. Однако он порой тосковал по тесным семейно-дружеским отношениям, какие, по его мнению, существовали между настоящими отцами и детьми.
Финклер, к примеру, имел двух сыновей и дочь, которые сейчас учились в разных университетах и большую часть года жили в кампусах, как в свое время их отец. Треслав представлял, как после смерти Тайлер все они собрались вместе, чтобы поддержать друг друга. Возможно, Финклер даже поплакал, обнимая сыновей. Отец Треслава лишь однажды плакал, обняв сына, и это событие врезалось в его память, не нуждаясь в фантастических домыслах, - настолько горячи были отцовские слезы на его шее, с таким отчаянием отцовские руки сжимали его голову, столь безутешным было отцовское горе, что казалось, мозг Треслава вот-вот взорвется.
Он не желал своим сыновьям подобных потрясений. Для Треслава и его отца после того случая выбор путей был невелик - они оказались накрепко связаны и могли провести в этой связке остаток жизни, чтобы вместе утонуть в своем горе, как тонут вцепившиеся друг в друга пловцы; они также могли разорвать эту связь и больше уже никогда не пытаться ее восстановить. Не сговариваясь, оба выбрали второй путь.
Треслав считал, что должен существовать и третий, промежуточный вариант между сокрушенными рыданиями в объятиях своих чад и сочувственным потрепыванием их по затылку - жестом, более подходящим для простого знакомого. Однако сам он этого варианта не нашел. Родольфо и Альфредо были его родными сыновьями и время от времени, вспоминая об этом факте, даже употребляли в обращении к нему слово "отец", но любой намек на большее сближение пугал всех троих. На это было наложено негласное табу, словно речь шла об инцесте. Что ж, это было объяснимо и, возможно, правильно. Если ты не участвовал в воспитании детей, трудно рассчитывать, что они впоследствии будут готовы подставлять свои жилетки для твоих рыданий.
Кроме того, ему не хотелось выглядеть перед ними жалким слабаком и смущать их умы рассказами о своих смутных догадках и суеверных страхах. А вдруг они втайне гордятся своим отцом - этаким загадочно-отчужденным красавцем, который запросто может сойти за Брэда Питта, да еще и подзаработать на этом сходстве? Он не знал. Но пока существовала хоть малейшая вероятность того, что они им гордятся, он не был готов подвергать эту гордость испытанию, рассказывая им о том, как неизвестная бабенка размазала его по витрине в центре города если и не среди бела дня, то все же при вполне ярком свете. Он не обладал богатым опытом семейной жизни, но все же догадывался, что это совсем не та история, которую сын хотел бы услышать о своем отце.
По счастью, он даже в лучшие времена редко связывался с сыновьями, и они вряд ли придадут большое значение тому, что он долго не появляется на их горизонте. Сколько бы они сами ни знали о семейной жизни, одно они знали наверняка: что отец - это тот, о ком редко слышишь и кого еще реже видишь.
Основательно поразмыслив - Треслав не был склонен к поспешным действиям, если только дело не касалось брачных предложений, - он решил пригласить Финклера на завтра попить чаю. Эта традиция совместных чаепитий восходила еще к их школьным годам, когда они уплетали ячменные лепешки с джемом на Хаверсток-Хилл. Финклер задолжал ему одну встречу, когда в прошлый раз не смог явиться в назначенное время. Занятой человек этот Финклер. Деляга Сэм-Не-Промах. Кроме того, Треслав считал своим долгом предупредить его на тот случай, если нападение планировали совершить на Финклера, каким бы нелепым это предположение ни казалось.
Ну и потом, Финклер был финклером, а проблема Треслава имела касательство к сугубо финклерским делам.
6
- Возможно, кто-то хочет с тобой разделаться, - заявил Треслав без лишних предисловий, начиная разливать чай.
Почему-то всегда именно он разливал чай во время подобных встреч с Финклером. За тридцать лет чаепитий он не мог припомнить ни единого случая, когда Финклер разливал чай или платил за него.
Он ни разу не обращал на это внимание Финклера. Просто язык не поворачивался. Да и не хотелось быть лишний раз обвиненным в "подгонке под стереотип".
Они сидели в чайной "Фортнума и Мейсона"; Треславу нравилось это место из-за гренков с сыром и прочих добротно-старомодных закусок, а Финклеру оно нравилось потому, что здесь его всегда узнавали.
- Разделаться со мной? - переспросил Финклер. - То есть критически? В этом нет ничего нового. Все критики давно хотят со мной разделаться.
Это была всего лишь фантазия Финклера - все критики якобы спали и видели, как бы с ним разделаться. В действительности же об этом никто и не думал, за исключением Треслава, который был не в счет, да еще, возможно, той женщины, если она и впрямь перепутала Треслава с Финклером. Впрочем, мотивы ее нападения вряд ли относились к разряду художественных или философских.
- Я не имею в виду критиков, - сказал Треслав.
- Тогда что ты имеешь в виду?
- Я сказал "разделаться" в смысле "разделаться". - Он нацелил воображаемый пистолет в рыжеватый висок Финклера. - Вот так…
- То есть убить меня?
- Нет, не убить, но задать тебе трепку. И еще похитить твои часы и бумажник. Но это всего лишь предположение.
- Ну, если это всего лишь предположение, пусть оно таковым и остается. Человек предполагает, а Бог располагает. Но что тебя заставило это предположить?
Треслав рассказал ему о случившемся в ту ночь, обойдя упоминанием постыдные детали и ограничившись голыми фактами. Шел один в темноте, задумался, вдруг - хрясь! - и его лицо прижато к витрине Гивье, затем исчезают бумажник, часы и кредитки. И это за какие-то секунды…
- Черт возьми!
- Так оно и было.
- Ну и?..
- Что "и"?
- Ну и при чем тут я?
"Как всегда, лишь твое я тебя заботит", - подумал Треслав.
- Возможно, она следовала за мной от самого дома Либора.
- Постой-постой. Ты сказал "она"? Почему ты решил, что это была женщина?
- Полагаю, я еще способен заметить разницу между мужчиной и женщиной.
- В темноте? С лицом, прижатым к витрине?
- Сэм, когда на меня нападает женщина, я понимаю, что на меня напала женщина.
- Да ну? И как часто на тебя нападают женщины?
- Речь не об этом. Прежде никогда не нападали. Но я это сразу понял.
- Ты пощупал ее грудь?
- Нет, я не щупал ее грудь. У меня не было времени ее щупать.
- А если бы нашлось время, ты пощупал бы?
- Мне это не пришло в голову. Я был слишком потрясен, чтобы думать о таких вещах.
- А она тебя щупала?
- Сэм, она меня грабила. Она рылась в моих карманах.
- Она была вооружена?
- Не думаю.
- Не думаешь сейчас или не думал в тот момент?
- А в чем разница?
- Сейчас ты можешь думать, что она была не вооружена, а в тот момент ты мог думать обратное.
- Не думаю, что я в тот момент думал, что она вооружена. Хотя, если подумать сейчас, я вполне мог бы в тот момент так подумать.
- И ты позволил невооруженной женщине обчистить твои карманы?
- У меня не было выбора. Я испугался.
- Женщины?
- Темноты. Внезапности…
- Ты испугался женщины.
- Хорошо, я испугался женщины. Но я не сразу понял, что это была женщина.
- Она что-нибудь сказала?
Официантка, принесшая Финклеру новую порцию кипятка, прервала их беседу. Финклер всегда требовал еще кипятка вне зависимости от того, сколько кипятка у него имелось. Треслав полагал, что таким образом он утверждается в своем праве командовать. Наверняка Ницше тоже требовал больше кипятка, чем ему на самом деле было нужно.
- Очень мило с вашей стороны, - сказал Финклер официантке, улыбаясь ей снизу вверх.
"Он хочет, чтобы она его любила или чтобы боялась?" - подумал Треслав. Его всегда восхищала эта благосклонно-повелительная манера Финклера. Сам он искал только женской любви. Быть может, в этом и заключалась его ошибка?
- Давай-ка разберемся, правильно ли я понял, - сказал Финклер, дожидаясь, пока Треслав нальет кипятка в чайник. - Эта женщина, эта невооруженная женщина нападает на тебя, а ты думаешь, что она хотела напасть на меня, потому что, возможно, она шла за тобой от самого дома Либора - который, замечу мимоходом, в последнее время неважно выглядит.
- Мне показалось, что он выглядит неплохо, учитывая его возраст и все такое… - сказал Треслав. - На днях я с ним виделся, а вот ты не пришел на ту встречу. Либор в норме. Ты беспокоишь меня больше, чем он. Как часто ты бываешь на людях?
- С Либором я тоже недавно виделся, и мне не понравилось, как он выглядит. Что касается "бывания на людях" - какой в этом прок? Это не там ли, "на людях", меня якобы поджидают грабительницы?
- Не стоит замыкаться в себе.
- Приятно слышать этот совет именно от тебя. Но я не замыкаюсь, я играю в покер по интернету. Это тоже какое ни есть общение.
- Полагаю, ты в выигрыше?
- Само собой. На прошлой неделе я выиграл три тысячи фунтов.
- Ни черта себе!
- То-то и оно: не чета тебе. Так что за меня не волнуйся. Но Либор слишком терзается. Он так крепко вцепился в память о Малки, что она скоро утащит его за собой.
- Этого он и хочет.
- Я понимаю, ты находишь это трогательным, но на самом деле это самоистязание. Ему нужно оторваться от своего ностальгического рояля.
- И заняться онлайн-покером?
- Почему бы нет? Крупный выигрыш его подбодрит.
- А как насчет крупного проигрыша? Невозможно всегда выигрывать - не так ли говорил кто-то из тех, о ком ты пишешь книги? Было известное философское пари - у Юма, кажется?
Финклер посмотрел на него пристально. "Не смей упрекать меня в бессердечии, - казалось, говорил его взгляд. - Если я не пошел по пути Либора, посвятившего остаток дней поклонению памяти жены, это еще не значит, что я бессердечен. Тебе не понять моих чувств".
Конечно, все это могло лишь вообразиться Треславу.
- Ты, должно быть, имеешь в виду пари Паскаля, - сказал наконец Финклер. - Только он рассуждал иначе. По его словам, если ты делаешь ставку на то, что Бог существует, ты практически ничего не теряешь при проигрыше. Но если ты ставишь против существования Бога, то в случае проигрыша…
- Ты окажешься в адском дерьме.
- Именно так.
- Но это как раз твоя ставка, Финклер.
Финклер посмотрел мимо него и приветственно улыбнулся кому-то в зале.
- Однако вернемся к нашей теме, - сказал он. - Ты выходишь из дома Либора, будучи, скажем так, не в лучшей кондиции, а эта бандитка, перепутав тебя со мной, идет следом несколько сотен ярдов до гораздо более оживленного места - что глупо с ее стороны - и там на тебя набрасывается. Не понимаю, каким образом этот инцидент связывает ее со мной? Или меня с тобой? Мы не очень-то внешне похожи, Джулиан. Я вдвое крупнее тебя, а у тебя вдвое больше волос…
- Втрое больше, как минимум.
- Кроме того, я прибыл туда и уехал оттуда на машине, а ты был пешком. Что же заставило ее нас перепутать?
- Понятия не имею… Может, она никого из нас раньше не видела?
- Ага, и при взгляде на тебя подумала: "У этого парня явно толстый бумажник". А потом случилось то, что случилось. Но я никак не возьму в толк: почему ты решил, что она могла охотиться за мной?
- Может, она знала, что ты выиграл в покер три тысячи фунтов. Или она могла быть твоей фанаткой. Может, начиталась твоего Паскаля. Ты же знаешь, какими бывают эти фанаты…
- А может, мы с Паскалем тут ни при чем.
Финклер подозвал официантку и потребовал еще кипятка.
- Видишь ли… - Треслав подвинул стул ближе, как будто опасаясь, что весь "Фортнум и Мейсон" услышит его следующие слова. - Дело в том, что она сказала.
- И что она сказала?
- Правда, я плохо расслышал сказанное.
Финклер развел руки в стороны особым финклерским жестом, означавшим, что даже его беспредельное терпение на исходе. Когда Финклер так делал, он напоминал Треславу Всевышнего на горном пике в ту пору, когда Он разочаровался в избранном народе. Должно быть, Господь даровал свой жест всем финклерам в память о Завете. А нефинклерам вроде Треслава это не дано.
- Что бы там она ни сказала на самом деле или могла, по-твоему, сказать - ты выдашь эту фразу, в конце концов?
И Треслав выдал эту фразу:
- "Ах ты, жид". Она сказала: "Ах ты, жид".
- Это твои выдумки.
- С чего бы мне это выдумывать?
- Потому что у тебя извращенный ум. Я не знаю, почему еще. Может, ты услышал собственные мысли. Ты перед тем расстался со мной и Либором, шел и думал: "Ах вы, жиды! Поганые жиды!" Эти слова вертелись у тебя на языке, и ты вообразил, что их произнесла она.
- Она не говорила: "Поганые жиды". Она сказала: "Ах ты, жид".
- "Ах ты, жид"?
Сейчас, услышав эту фразу в чужих устах, Треслав засомневался:
- Типа того.
- Типа того? Что еще она могла сказать типа "ах ты, жид"?