Влияние Сергиуса на Сэма отрицать не приходится. У Сэма уже появились мысли, которые несколько лет назад были бы для него неприемлемы. К примеру, сейчас Сэм думает, что, наверное, лучше бы жить как рабочий, жить просто, думать исключительно о еде и о деньгах. Тогда он верил бы, что для счастья надо иметь больше денег, материальных благ и меньше забот. А что, не так уж и плохо, размышляет Сэм, верить, что в твоих бедах виноват не ты, а твой начальник, мир или невезенье.
Сэм среди дня нередко предается таким мечтам. Ему приятно думать, что он мог бы прожить жизнь иначе: множество самых разных занятий представляются ему более предпочтительными. Почему ему хотелось бы жить, как чиновник, легко понять: у чиновника есть власть, есть право руководить, но в действительности по тем же соображениям Сэм предпочел бы вести богемный образ жизни - поселиться на нетопленом чердаке, перебиваться изо дня в день с петельки на пуговку. А один раз, прочтя какую-то статью, Сэму даже захотелось стать священником. Минут примерно десять ему казалось, что нет ничего прекраснее, чем посвятить жизнь Б-гу. Такие фантазии, как мне известно, вовсе не редкость. Просто я лучше Сэма знаю, насколько он на самом деле серьезен, насколько прихотливо и детально его воображение.
Звонит телефон. Сэм слышит, как Элинор кричит, чтобы он взял трубку. Сэм встряхивается и подносит трубку к уху. Звонит их старый друг Марвин Росман, у него неожиданная просьба. Разговор продолжается минут десять, Сэм поеживается. Уже готовясь повесить трубку, он вдруг смеется:
- А что, мы застоялись, почему бы не взбодриться, - говорит он.
Под конец их разговора в комнату входит Элинор.
- О чем речь? - спрашивает она.
Сэм явно чуточку взбудоражен. Стоит ему притвориться, что ничего не происходит, как Элинор тут же смекает, что дело нечисто.
- Видишь ли, Марвин купил порнографический фильм, - с заминкой говорит он.
- У кого? - спрашивает Элинор.
- Он сказал, вроде как у старого воздыхателя Луизы.
Элинор смеется.
- Чтобы у Луизы был старый воздыхатель - вообразить такого не могу.
- Никогда не знаешь, чего ждать от людей, - кротко ответствует Сэм.
- Послушай, а почему он именно нам позвонил? - огорошивает его Элинор.
- Да из-за нашего проектора.
- Ему нужен наш проектор, чтобы посмотреть фильм?
- Ну да, - Сэм колеблется. - Я пригласил их к нам.
- А тебе не приходило в голову, что мне захочется провести воскресенье иначе? - осаживает его Элинор.
- У нас же не было никаких планов, - мямлит Сэм.
Подобно большинству мужчин, он, когда речь идет о порнографии, поставил себе правилом держаться независимо.
- Я тебе вот что скажу: меня разбирает любопытство. Ты же знаешь, я не видел ни одного порнофильма.
- Раз в жизни надо все попробовать, так надо тебя понимать?
- Что-то вроде того.
Сэм старается не показать, как он возбудился. По правде говоря, его, и исключения он не составляет, порнография притягивает. Интерес к ней у него не такой уж и сильный, но лишь из-за отсутствия возможностей, а не по какой-либо другой причине. Раз-два Сэму довелось купить набор откровенных фотографий, какие продают в третьеразрядных книжных магазинчиках, дома он, виноватясь, засунул их куда подальше.
- Глупость какая-то, - говорит Элинор. - Ты же сегодня собирался работать.
- Настроения нет.
- Их придется кормить, - ноет Элинор. - Выпивки у нас достаточно?
- Можно купить пива, - говорит Сэм с запинкой. - Алан Спербер с женой тоже придет.
- Сэм, ты сущий ребенок.
- Послушай, Элинор, - Сэм следит за своим голосом - старается не сорваться на крик. - Если это так уж хлопотно, я могу отвезти проектор к ним.
- Вот и надо было бы отправить тебя к ним.
- Я что, такой недоумок, что должен спрашивать у тебя прежде, чем кого-то пригласить?
Чутье подсказывает Элинор, что Сэм, дай он себе волю, погряз бы в порнографии. Она сердится на него, но не может и помыслить позволить Сэму отвезти проектор к Марвину Росману - там он смотрел бы фильм без нее, и кто знает, чем бы это кончилось. Вдобавок она и сама хотела бы посмотреть фильм. Элинор уверена, что от этого вреда не будет: в ней слишком сильно материнское начало.
- Будь по-твоему, Сэм, - говорит она, - но какой же ты, в сущности, ребенок.
Вернее, подросток, решает Сэм. С тех пор как Марвин позвонил, Сэм на нерве, он возбужден все равно как подросток, затворившийся в ванной. Анальная фиксация, механически отмечает Сэм.
Элинор спускается вниз - купить пива и мясную нарезку в кулинарии, Сэм тем временем принимается приводить в порядок проектор. Чистит он его кое-как. Устройство проектора ему хорошо знакомо: всего несколько недель назад он показывал фильм, в котором снимал Элинор с детьми, тем не менее с той минуты, как Элинор ушла из дому, Сэм места себе не находит: беспокоится, не перегорела ли лампочка в проекторе, волнуется - в исправности ли мотор. Прикидывает: не нужно ли смазать мотор, перерывает ящик с инструментами в поисках масленки. Смех, да и только. Сэм гонит от себя мысли о том, как на это отреагирует Сергиус. Сергиус безусловно захочет "проработать" в деталях мотивы, побудившие Сэма посмотреть такой фильм. Ну и что, говорит себе Сэм, он наперед знает, что им откроется: отстранение, нежелание иметь сексуальным партнером Элинор, уклонение от ответственности. К черту Сергиуса. Сэм не видел ни одного непристойного фильма, и упустить такой шанс не намерен.
Сэм посмеивается над собой - чувствует: иначе нельзя. Если б ему предстояло лечь в постель с женщиной, до которой он прежде не дотрагивался, он - ей-ей - нервничал бы не больше.
Когда Элинор возвращается, Сэм так и вьется около нее. Ее молчание тяготит его.
- Они, наверное, скоро придут, - говорит Сэм.
- Возможно.
Сэм сам не знает - то ли он сердится на Элинор, то ли боится: не сердится ли она на него. Неожиданно для себя самого он обнимает ее за талию и как бы со стороны слышит себя:
- Может, сегодня, когда они уйдут… Я что хочу сказать: мы ведь сегодня одни… - Элинор не придвигается и не отодвигается. - Детка, я же не из-за фильма, - продолжает Сэм. - Ей-ей. Как, по-твоему, вдруг нам сегодня и удастся…
- Может быть, - говорит Элинор.
3
Гости уже пришли, так что, по-видимому, самое время сказать о них пару слов. Марвин Росман - фильм принес он - дантист, хотя вернее было бы назвать его неудавшимся врачом. Росман так и сыплет статистическими данными и диковинными фактами о преступной халатности врачей, повествует он о них, как правило, замогильным голосом, с расстановкой, скорбно, что решительно убивает юмор. Однако не исключено, что тем самым он наоборот выпячивает их смешную сторону. На досуге он занимается лепкой и, если верить Элинор, далеко не бесталанен. Я часто представляю себе долговязого, костлявого Марвина - воплощенное уныние - в арендованной им мастерской на чердаке. Он шлепает на каркас шмат глины, уныло сковыривает его большим пальцем и пожимает плечами: не верит, что способен создать что-либо стоящее. Говоря с Сэмом по телефону о фильме, он оценивал предстоящий просмотр весьма пессимистично.
- Фильм, конечно же, скверный, - сказал он, голос у него был скучный. - Предвижу, он нас разочарует.
Как и Сэм, Росман отрастил усы, но у него они вислые.
Алан Спербер - его привел Росман - возбуждает у четы Словода любопытство. Сказать, что он женоподобен, нельзя, мужчина он крупный, упитанный, вот только голос у него высоковат да манеры уж очень чинные. Он покладистый и вместе с тем вздорный; желчный и вместе с тем благостный; обожает часами рассказывать бесконечные, весьма мало достоверные истории, и у него всегда наготове какая-нибудь историйка, а вот в общем разговоре он практически не участвует. Профессию он - Алан юрист, - по всей видимости, выбрал неудачно. Вряд ли он может вызвать клиента на откровенность - представить такое трудно. Крепкий, цветущий мужчина, в свои сорок лет он сохранил немало мальчишечьего, и галстук-бабочка, и серые фланелевые костюмы, которым он отдает предпочтение, не придают ему солидности.
Рослин Спербер, его жена, прежде преподавала в школе, женщина она тихая, нервическая, но стоит ей выпить, и она трещит без умолку. В общем-то, ведет она себя вполне приемлемо, но есть у нее одна повадка, пожалуй что и досадная. Ничего особо неприятного в этой повадке нет, но компанейская жизнь в чем-то сходна с браком: в ней повадки куда важнее пороков или добродетелей. Поэтому друзей больше всего коробят именно светские потуги Рослин. Вернее сказать, интеллектуальные потуги. С гостями она ведет себя на манер хозяйки салона: вечно навязывает им своим писклявым голоском очередной интеллектуальный деликатес:
- Вам непременно нужно знать, что думает Сэм о состоянии мирового рынка, - говорит она, или: - А Луиза не поделилась с вами своими сведениями по статистике разводов?
Жалость берет на нее смотреть - так она старается угодить. Мне случалось видеть, как на глазах у нее навертываются слезы, когда Алан ее обрывает.
Жена Марвина Луиза дама несколько суровая и весьма категоричная. Она социальный работник и, если разговор касается областей, где она считает себя докой, высказывается крайне безапелляционно. Она противница психоанализа и режет напрямик:
- Психоанализ пригоден для верхушки среднего слоя, - она имеет в виду верхушку среднего класса, - но такие проблемы, - и она приступает к перечислению, - как наркотики, подростковая преступность, психозы, распределение пособий, трущобы и прочие недуги нашего времени, такие проблемы, полежав на кушетке, не решить.
Перечисляет она эти проблемы с непонятным подъемом, точно ожидает получить от них массу удовольствия. Можно подумать, она обед заказывает.
К Марвину Сэм привязан, Луизу на дух не переносит.
- Можно подумать, бедность - ее личное изобретение, - жалуется он Элинор.
Словоды ставят себя выше Росманов, но чем - заставь их сформулировать, убедительных доводов они не найдут. Я бы не сказал, что Сэм более начитан или более основательно информирован, чем Марвин или Алан, да, если на то пошло, и Луиза. Очевидно, дело вот в чем: в глубине души Сэм считает себя бунтарем, а какой бунтарь не мнит себя самобытным мыслителем. Элинор - она в свое время вела богемный образ жизни - воображает себя более тонкой натурой, чем их друзья: те-то после школы прямиком поступили в колледж и женились. Наиболее здраво такую позицию, пожалуй, сформулировала бы Луиза:
- Художники, писатели и вообще люди, относящиеся к творческой прослойке, полагают, что не принадлежат ни к какому классу - это неотъемлемая составляющая мироощущения людей таких профессий.
А вот что я могу со всей определенностью сказать об этой компании. Они отъявленные лицемеры. Они отмахали пол-Нью-Йорка, чтобы посмотреть порнографический фильм, и друг к другу ни малейшего интереса не испытывают. Женщины в ответ на реплики, в которых нет решительно ничего смешного, хихикают, как дети, когда их щекочут. Тем не менее они вознамерились - надо же соблюсти приличия - отвести какое-то время разговору. Мало того, разговору на серьезную тему. Рослин уже раз обронила:
- Чтобы я да смотрела такой фильм - дикость какая-то, - но ее слова оставляют без внимания.
Как раз сейчас Сэм ведет речь о ценностях. Должен заметить, что Сэм любит разглагольствовать, его хлебом не корми - дай только развить какую-нибудь мыслишку.
- Каковы наши ценности сегодня? - вопрошает он. - Если вдуматься, просто оторопь берет. Возьмем какого-нибудь смышленого, одаренного паренька, только что кончившего колледж.
- Моего младшего братишку, к примеру. - Марвин угрюм.
Он оглаживает костлявой рукой свои унылые усы, и этот жест отчего-то смешит - все равно, как если бы Марвин сказал: "О да, твои слова вызвали в моей памяти те испытания, тревоги и заботы, которые мне приходится переносить по милости моего небезызвестного братца".
- Ладно, возьмем его, - говорит Сэм. - Кем он хочет стать?
- Никем он не хочет стать, - говорит Марвин.
- То-то и оно. - Сэм кипятится. - Чем поступить на работу, эти ребятишки, лучшие из них, предпочитают бить баклуши.
- А двоюродный брат Алана, - говорит Рослин, - сказал, что ему предпочтительнее стать судомойкой, чем бизнесменом.
- Хорошо бы так, - вступает в разговор Элинор. - А мне кажется, что в наши дни все больше и больше конформистов.
Разгорается спор. Сэм и Элинор утверждают, что в стране царит истерия. Их оспаривает Алан Спербер, он говорит, что истерия - всего лишь отражение газетных заголовков; Луиза говорит, что определить уровень истерии невозможно: отсутствуют адекватные критерии; Марвин говорит, что он ничего не знает.
- Вы не отдаете себе отчета, какие победы одержал за этот период либерализм, - говорит Алан. - Взять хотя бы негров…
- И что, это помогло неграм лучше вписаться в общество? - взвивается Элинор.
Сэму удается вернуть разговор к заявленной им теме.
- Ценности молодежи сегодня, а под молодежью я подразумеваю ее сливки, ребят мыслящих, - это реакция на безразличие к кризису культуры. Отчаяние - вот что это такое. Они знают только, чего они не хотят.
- Это куда проще. - Алан благодушен.
- Ничего особо нездорового я тут не вижу, - говорит Сэм. - Самодовольство и ложные ценности прошлого нуждались в коррективах, но из-за этих коррективов возникли новые ложные ценности. - Сэм полагает, что эту мысль нужно подчеркнуть. - Новые ложные ценности, по-видимому, неизменно порождают ложные ценности.
- Определись с терминологией, - говорит Луиза, научный ум.
- Да нет, ты послушай, - говорит Сэм. - Они не против ничего не восстают, но и ничего не принимают. Сегодняшние ребятишки не хотят жениться, и…
Их прерывает Элинор.
- А чего, спрашивается, ради девчонке спешить с замужеством? Замужество помешает развитию ее личности.
Сэм пожимает плечами. Все говорят разом.
- Молодые избегают жениться, - повторяет Сэм, - и не жениться тоже избегают. Плывут себе по течению.
- С этой проблемой всем нам придется столкнуться лет этак через десять, когда наши дети подрастут, - говорит Алан, - хотя, мне кажется, ты, Сэм, несколько преувеличиваешь опасность.
- Моя дочь, - заявляет Марвин, - стесняется, что я дантист. Куда больше, чем я сам.
Все смеются.
Сэм рассказывает про свою стычку с младшей дочерью Кэрол Энн. Они повздорили, и она закрылась в своей комнате. Сэм пошел за ней, позвал ее через дверь.
- Никакого ответа, - говорит Сэм. - Позвал еще раз: "Кэрол Энн!" Я, сами понимаете, забеспокоился - уж очень она расстроилась, ну и говорю: "Кэрол Энн, ты же знаешь, я тебя люблю". И что, как вы думаете, она мне ответила?
- Что? - спрашивает Рослин.
- Она сказала: "Пап, ну а нервничать-то чего?"
И снова все смеются. Перешептываются: вот уж сказанула, так сказанула. В последовавшем молчании Рослин, подавшись вперед, пищит:
- Непременно попросите Алана рассказать замечательно интересную историю про человека, который увлекся йоги.
- Йогой, - поправляет Алан. - Да нет, она слишком длинная.
Компания наседает на него.
- Итак, - говорит Алан хорошо поставленным, адвокатским голосом, - я расскажу вам про одного моего друга, Кассиуса О’Шонесси.
- А не Джерри О’Шонесси? - спрашивает Сэм.
Алан не знает никакого Джерри О’Шонесси.
- Нет, нет, про Кассиуса О’Шонесси, - говорит он. - Исключительный тип. - Алан развалился в кресле, теребит галстук-бабочку.
Манера Алана друзьям привычна - рассказ он строит согласно всем требованиям жанра, тужась продемонстрировать светскость, остроумие, élan, по-видимому с кого-то скопированные. Сэм и Элинор ценят его как рассказчика, но их бесит его манера не говорить, а вещать.
- Можно подумать, он обращается к суду низшей инстанции, - заметила как-то Элинор. - Не выношу, когда со мной говорят свысока.
На самом деле Элинор бесит, что Алан, хоть вслух он этого и не говорит, считает, что его происхождение, положение в обществе и жизнь за пределами их компании вообще классом выше. И Элинор пользуется случаем, чтобы помешать Алану как следует развернуться, вставив: "А когда Алан закончит свой рассказ, мы посмотрим кино".
- Шш, - шипит Рослин.
- Кассиус окончил колледж задолго до меня, - говорит Алан, - но я познакомился с ним, как только поступил. Время от времени он заскакивал ко мне. Поразительный тип, другого такого не встречал. Небывалый путь прошел. Чего только не перепробовал.
- Как дивно рассказывает Алан, - пищит Рослин - она на нерве.
- Кассиус был во Франции с Дос-Пассосом и Каммингсом, его даже арестовали заодно с Э. Э. После войны он был в числе основателей дадаизма, одно время, как я понимаю, вводил Фицджеральда в высшее общество Лазурного Берега. Кого только он не знал, чем только не занимался. А ты знаешь, что еще до конца двадцатых он успел поуправлять делом своего отца, а затем уйти в монастырь? Считается, что он оказал влияние на Т.С. Элиота.
- Сегодня его назвали бы психопатом, - такое замечание отпускает Марвин.
- Кассиус называл себя великим дилетантом, - так отвечает на его замечание Алан, - хотя скорее он великий грешник в том смысле, который вкладывали в это понятие русские в девятнадцатом веке. Что бы ты сказал, если бы узнал, что это лишь начало его пути?
- К чему ты ведешь? - осведомляется Луиза.
- Не торопись, - говорит Алан, поднимая руку. Всем своим видом он, похоже, хочет показать, что, если слушателям не дано оценить его рассказ, продолжать он не намерен. - В монастыре Кассиус изучил Маркса. Он снял обет, порвал с церковью, стал коммунистом. В тридцатых занял видное положение в партии, ездил в Москву, участвовал во внутрипартийной борьбе. Вышел из партии он лишь во время московских процессов.
Преподносит свои рассказы Алан несколько по-женски. Он поглаживает себя, имена и названия городов произносит врастяжку, как бы намекая, что уж кому-кому, а ему и его слушателям подоплека ясна. История эта в изложении Алана чрезмерно затягивается. Достаточно и того, что человек, о котором Алан рассказывает, Кассиус О’Шонесси, последовательно становился троцкистом, анархистом, а - во время второй мировой войны - пацифистом, и тяготы ее перенес в тюремной камере.