Известный андерграундный композитор Матвей Камлаев слышит божественный диссонанс в падении башен-близнецов 11 сентября. Он живет в мире музыки, дышит ею, думает и чувствует через нее. Он ломает привычные музыкальные конструкции, создавая новую гармонию. Он - признанный гений.
Но не во всем. Обвинения в тунеядстве, отлучение от творчества, усталость от любви испытывают его талант на прочность.
Читая роман, как будто слышишь музыку.
Произведения такого масштаба Россия не знала давно. Синтез исторической эпопеи и лирической поэмы, умноженный на удивительную музыкальную композицию романа, дает эффект грандиозной оперы. Сергей Самсонов написал книгу, равноценную по масштабам "Доктору Живаго" Бориса Пастернака, "Жану-Кристофу" Ромена Роллана, "Импровизатору" Ганса Христиана Андерсена.
Тонкое знание мира музыки, игра метафор и образов, поиск философии избранности, умение гармонично передать движение времени - эти приемы вводят роман в русло самых современных литературных тенденций. Можно ли было ожидать такого от автора, которому недавно исполнилось 27 лет?!
Содержание:
1. Пьеса для четырех вертолетов и струнного квартета. 200… год 1
2. Прогульщики, или Первая песнь невинности, она же опыта. 196… год 6
3. Заповедник бессмертных. 200… год 13
4. "Эй, Бетховен, отвали!", или Вторая песнь невинности, она же опыта. 196… год 21
5. Нина. 200… год 33
6. Не зовите меня пианистом. 197… год 40
7. Нина (продолжение). 200… год 46
8. Анахорет. 197… год 55
9. Сын моего отца. 200… / 197… гг. 66
10. "Ушла". 200… год 84
11. "Платонов". Музыка для фильма. 197… год 88
12. "Когда Сарре было девяносто лет". 200… год 90
Сергей Самсонов
Аномалия Камлаева
Человек произошел от обезьяны по образу и подобию божьему.
Из экспериментального школьного учебника по биологии для учащихся средних классов
1. Пьеса для четырех вертолетов и струнного квартета. 200… год
То ли это было побочным действием скандала с Ниной, который случился перед самым его отъездом (неужели его так задели лениво брошенные женой слова - что от всего, что он делает, отдает мертвечиной? Нет, сначала она закричала, когда он сказал, что неизвестно, что вырастет из "этого подзаборного ублюдка". А потом успокоилась. Она становилась совершенно несносной, когда успокаивалась). То ли это был страх опоздать с новой вещью и навсегда потерять контроль над постоянно ускользающей реальностью. То ли это была та особенная и уже через пару минут приятная, как сверление зуба, тоска, которую он давно научился вызывать искусственно, по собственному произволу и с завидной регулярностью.
В таком-то состоянии, с таким-то - мазохистски подогреваемым - отвращением к себе как раз и хорошо начать очередную штуку, говорил он себе. Но на этот раз все было не так, как всегда…
21 марта 200… года (здесь мы недоговариваем последней единицы и признаемся в сознательном намерении избежать точности: дело в том, что наш герой обязан был родиться в начале 50-х прошлого века, но в "наши дни" ему должно быть ну никак не больше пятидесяти) высокий, поджарый, "хорошо сохранившийся" и на вид как бы страдающий от сильной головной боли мужчина, он стал пассажиром ночного скоростного поезда на Цюрих.
В купе он с некоторым угрызением совести припоминал, как познакомился с Юлькой. Случилось это в Манеже - на показе коллекции французского портняжки, куда Камлаев был приглашен играть и с усмешкой согласился довольствоваться ролью неприметного тапера при всемирно знаменитом кутюрье. С недавних пор ему казалось бессмысленным "брызгать слюной", и он со спокойной холодностью принимал эту новую систему координат, в которой слуги и господа поменялись местами и в которой сочинитель музыки или стихов никогда не сравняется по известности и доходам с парикмахером, портным или цирюльником. Для зимней, "романтической", призрачно невесомой коллекции и звукоряд был подобран соответствующий - ностальгически-меланхоличная "Новогодняя музыка", которую он у себя, пожалуй, единственно и любил.
"Пидоры там, пидоры тут, - напевал он себе под нос на мотив "Фигаро" и успевал при этом улыбаться и великому кутюрье (с фарфоровыми глазами, с чем-то бабьим в очерке жирных бедер), и двум-трем всенародно известным политикам средней руки (вторым и третьим лицам в карликовых партиях), и придворному художнику, подобострастно одевавшему первых лиц государства в горностаевые мантии, генеральские мундиры и шелковые кринолины. - Пидоры, пидоры, пидоры, пидоры…" Играть "Новогоднюю…" "правильно" ему не хотелось. Он уселся за огромный и белый, как лимузин, рояль, бросил руки на клавиши и, делая всем собравшимся "красиво", краем глаза провожал фигуры дефилирующих моделей, краем уха чуял тот шелестящий ветерок, с которым они проплывали по подиуму… Вот тут он и увидел чудесный блеск наивного и в то же время не по возрасту циничного глаза, нежный очерк щеки и едва уловимый, растравляющий пожилого сладострастника зазор между полной невинностью и окончательной испорченностью.
Как только рояль замолк, он увидел ее опять - на этот раз всю сплошь покрытую золотом; ее смугло-медовые руки и загорелая спина усыпаны были какими-то идиотскими блестками. Фантастическое по дерзости платье показалось ему надетым задом наперед, такой глубокий, беззастенчивый вырез (едва ли не до самого пупка) был на ее груди. Недвусмысленная откровенность поступи и наряда, далеко отстоящие друг от друга груди, чуть более темный под полупрозрачным газом треугольный мысок… разили мгновенно и наповал. В том, что телесное совершенство в ней сочетается с животной глупостью, он почти не сомневался.
Он подстерег ее на выходе из дамской комнаты и наступил на почти босую ногу так сильно, что ей оставалось только вскрикнуть и подпрыгнуть, а поскольку в словах она не стеснялась, то и выматерить его. Произведенный в "козлы" - хорошо еще, что не в "старые", - он тотчас бросился извиняться, усмехаясь попутно полнейшему совпадению и своего дешевого, дурновкусного приема, и реакции девчонки с тем, что повторялось в его жизни уже бессчетное количество раз. Разъяренная, сквернословящая, она приплясывала на одной ноге, и такое прелестно комичное актерство было в этом энергичном, напоказ, страдании.
- Ой, простите меня, простите, - затараторил он. - Очень больно, да? Давайте, я вам помогу. Нет-нет-нет, нужно сесть аккуратно. Дайте, я посмотрю. Не больно, нет, правда? Нет, ну, как меня так угораздило? - Сокрушаясь, он заботливо усадил девочку на кушетку и, взяв бережно в ладони пострадавшую ее ступню, со вниманием освидетельствовал - так и эдак покручивая и косточки разминая. Лицо его при этом оставалось непроницаемым, не выражая и тени той озабоченности, которая звучала в его голосе. А она продолжала - все более, впрочем, лениво и вяло - его обвинять, но уже и разглядывала его с возрастающим любопытством, во все настежь распахнутые, бесцеремонно-испытующие глаза.
Он видел, что она загипнотизирована и смотрит на него как ребенок, который еще не имеет понятия о том, что прямой и слишком пристальный взгляд нескромен; он видел, что она испытывает то приятно-раздражающее чувство, когда трудно смотреть в глаза постороннему человеку, но невозможно и оторваться. И эта детская пытливость в круглых глазах так ладно и естественно соединялась с женской, изучающей цепкостью, что он, закоренелый сладострастник, испытал преступное томление.
- Ну, вот что, цветик, - сказал он довольно лениво, - если хочешь составить мне компанию на ближайший вечер, тогда пойдем. Я наступил тебе на ногу - считай, что это было поводом для знакомства, как, впрочем, оно и есть.
- Что-о-о?.. А вам не кажется, что вы себя ведете слишком бесцеремонно?
Ей, однако, понравились властность его ухваток, невозмутимость, резкая прямота и при этом полное отсутствие лишних движений, которое и выдает мужчину сильного, уверенного, не склонного полагаться на внешние эффекты. "Пожилой Ален Делон", как она его в уме определила, вел себя точно так же, как и любой из двух дюжин знакомых ей мужиков с "большими возможностями", как один из тех мужчин, за которыми она чувствовала неизменную правоту и способность тянуть женщину за собой, пренебрегая всеми элементами, обязательными в брачных играх людей, животных и птиц. Она мгновенно Камлаева определила: так львиное отличается от птичьего, и в то время как самец какой-нибудь австралийской птички сооружает для соблазняемой им самки голубенькую арку из веточек, помета, обрывков сигаретных пачек и прочего мусора (строение совершенно бесполезное в практическом смысле, но зато сообщающее о богатстве, о "высоте полета" птички), "царь зверей" не возводит ничего и лишь заявляет о своих правах на львицу грозным рыком, упругим перекатом мышц, оскалом…
То, что он был "старик", придавало предстоящему грехопадению особую волнующую сладость; то, что он был, несомненно, более чем искушен и много лет подряд "этим" занимался, ее также изрядно возбуждало. Но ей надо было для начала показать свою труднодоступность, независимость - о, наивность попыток обжечь пристающего холодом презрения, о, напрасность стараний отшить, которые им даже не замечаются!
Она только было заикнулась заявить, что ничем он ее расположения не заслужил, ничем не удивил, чтобы вести вот так, но он уже, рывком подняв ее на ноги, едва ли не волочил хромающую за собой - по направлению к выходу, к машине (не самой впечатляющей и дорогой, по представлениям избалованной Юльки…). Всего-то жалкенький "Рено" в нелепом соединении с личным шофером, но скромность авто почему-то не вызвала у нее обыкновенного в таких случаях разочарования. Подведя ее к машине, он выпустил Юлькину руку, преспокойно уселся на заднее сиденье и оставил дверь открытой - как будто предлагая Юльке добровольно усесться и предоставив ей необходимое время на размышление.
- Ну долго я буду так сидеть? - крикнул он, не прошло и минуты, подгоняя переминавшуюся Юльку.
- Да пошел ты, скотина! - отвечала она, с какой-то преувеличенной, неестественной резкостью поворачиваясь к нему спиной…
- Ну, хозяин - барин, - заключил он и, уже потянувшись было к приоткрытой дверце, вдруг крикнул: - Вообще-то в твоем положении не стоит быть такой привередливой.
- Что-о-о? - рывком разверзлась Юлька к нему. - Ты это о чем? Ты за кого меня принимаешь?
- За того, кто ты есть. Предпочитаю называть все вещи своими именами. Знаешь, я вообще-то не самый частый гость на подобных выставках достижений коневодства, но даже я могу разглядеть, что за торговля происходит здесь между женщинами и мужчинами. Может быть, тебе кажется, что проститутка за сотню баксов в час и холеная шлюха по полтора миллиона за десять лет счастливой супружеской жизни - это два принципиально разных вида женщин, но на самом деле суть одна. У вас товар - у нас купец. Вы дефилируете по подиуму, демонстрируя покупателям соблазнительные изгибы и округлости, а из зала на вас глядят состоятельные холостяки, совершенно лишенные времени на поиски второй половины и при этом нисколько не стесненные в средствах. Тут возможны разные варианты - от законного брака и счастливой семьи до поспешного перепихона в ближайшие ночь-другую. О чем речь? Красивые женщины и большие деньги естественным образом притягиваются друг к другу, но к чему тогда все эти условности, к чему тогда ломаться и корчить из себя недотрогу… или это только для того, чтобы показать, что ты мне не по карману?
- А ты, может быть, хочешь прицениться?
- Я женщин не покупаю. Меня покупали - было. Ну чего ты все стоишь? Садись… садись, садись, садись… договорим по дороге.
- Ты откуда вообще такой взялся? - спросила Юлька, плюхаясь на сиденье. - Живешь по особенным правилам: убежден, что все бабы должны давать тебе из чистой благотворительности?
- Ну почему же? Благотворительности нам не надо. Я предлагаю вполне достойный чендж.
- Это какой же?
- Любовь на любовь. Попробуй - тебе понравится. Обычно, как только ваша сестра попробует, вопрос о любых формах вознаграждения снимается сам собой. Впрочем, я говорю о нормальных женщинах - из плоти и крови. Совершенно забыл о том, что вы, модельные красотки, принадлежите к особенному подвиду млекопитающих.
- Да что ты говоришь? - Она, будто бы сокрушаясь и чрезвычайно якобы камлаевским откровением потрясенная, покачала из стороны в сторону головой.
- Вне всякого сомнения. От нормальной, живой женщины до вихлястой, длинноногой модели - как от Солнца до Луны. О, конечно, вы - верх телесного совершенства, и к вашим грудям и фантастическим задницам вожделеют все онанисты мира, все те, кто ни разу не видел живую женщину и имеет о сексе исключительно теоретическое представление. Любой же, кто хоть раз занимался этим делом по-настоящему, понимает, что в ваших долговязых телах нет ровным счетом ничего от живой, настоящей женщины.
- Типа думаешь, что задел? Да ты просто брызжешь злобой из-за того, что ни одна красивая девушка тебе ни разу не дала. У вас такой способ самозащиты: красивые девушки вам недоступны, вы сплошь и рядом видите, как они достаются другим… и вы вынуждены трахаться со своими толстыми, рыхлыми женами, заурядными тетками в бигудях, вот поэтому-то вы, в отместку, называете всех моделей бесчувственными и считаете их неживыми картинками.
- Милая моя, я, к сожалению, по близорукости своей очень долгое время довольствовался не тетками в бигудях, а именно вами. И я просто констатирую факт: от секса вы не получаете никакого удовольствия, разве что имитируете его. И, соответственно, не можете доставить удовольствие мужчине. А проще говоря, вы никогда не кончаете. Я понял это не сразу, сперва было только подозрение, сначала я посчитал, что роман с одной девушкой-моделью - это вовсе не основание делать окончательные выводы обо всем вашем виде. У меня была одна, из агентства "Ред старз", и она не испытывала ровным счетом ничего. А какие у нее при этом были бесконечные ноги! Как я узнал потом, первый секс у нее был в тринадцать, и дальнейшее ее развитие происходило с нарушениями. Очень скоро, годам к шестнадцати, она разучилась испытывать что бы то ни было. Так что красивое тело - не более. Ну, я сначала полагал, что это - единичный случай. Но не тут-то было. Знакомлюсь со второй - и что ты думаешь? Та же история! Влагалище у моей новой красотки неизменно оставалось сухим, приходилось использовать искусственную смазку. Вот тут-то я и начал подозревать неладное. Когда же я познакомился с третьей красоткой и история повторилась - она очень, кстати, искусно стонала, придушенно охала, но меня-то не обманешь… так вот, когда такая же история повторилась и в третий раз, я понял: вы ни хрена не кончаете. В то время как женщины, обладающие куда более скромными телесными достоинствами, кончали со мной раз за разом, без остановки, как заведенные, совершенные красотки модельного типа вели себя в постели как стопроцентное стоеросовое бревно. Как будто они в самом деле были устроены как-то иначе. Так что же это получается, думаю: чем красивее женщина, тем в большей степени она неспособна испытывать оргазм, так, как будто между ног у нее - черепаший панцирь или рог носорога. Так вот, признаюсь тебе: увидев тебя, я всего лишь решил дать модельным красоткам еще один шанс - последний.
- Да-а-а? Вот оно как? А может, все дело в тебе? Ты ни разу не подумал об этом?
- Дорогая моя, ну подумай сама: ну если бы дело было во мне, ну стал бы я приставать к тебе… ну зачем бы мне все это было нужно? Чтобы еще раз облажаться и сделать тебя еще одной лишней свидетельницей моего бессилия? Я просто знаю наверняка, что ты не кончаешь.
- Да с чего ты взял?
- Нет, ты просто скажи: ты хоть раз в своей жизни кончала? Ну, хорошо, давай поставим вопрос не так радикально: ты кончала хотя бы раз за последние три года?
- Да почему я должна отвечать?!
- А что тут такого? В чем проблема? Просто взять и ответить. Так ты кончала или не кончала?
- Да пошел ты!
- Ну почему тебе так трудно сказать: нет, я ни разу в своей жизни не кончала?
- Да почему я должна это говорить?
- А, значит, не кончала.
- Кончала!
- Хрена с два ты кончала. Ты не способна ничего испытывать от природы.
- Я все способна испытывать… все!.. от природы.
- Ну, сказать-то можно в принципе что угодно. С таким же успехом я могу заявить, что умею летать.
- Спорим?!
Он повез свежепойманную добычу в свое давнее лежбище в Кривоколенном - той глубокой и уже совершенно черной ночью в Москве, когда все пространство так отчетливо делится на камень и воздух, когда текут, вплывают в окна друг за другом нескончаемые огни и все так несбыточно и в то же время предельно реально. Его водитель - вполне продвинутый малый - с ухмылкой краем глаза наблюдал за тем, как правая рука Камлаева ползла вверх по Юлькиному бедру и бестрепетно одолевала фальшивое сопротивление Юлькиной руки, лежавшей на камлаевской ладони сверху. Вот ладонь скользнула под платье, уже перекрученное так, чтобы длинный разрез оказался не сбоку, а между ног, достигла туго натянутой полоски наиболее интимной части дамского туалета, настолько смехотворно условной (а ведь он застал еще и капроновые, и даже вигоневые чулки, которым еще не было в стране колготочной альтернативы, и резинки с защипками, и эластичные пояса, и толстые, бархатистые изнутри от начеса трусы), что лучше бы ее и вовсе не было - все равно никакой совершенно разницы.
И вот они уже проезжали Лубянскую площадь и сворачивали сначала в один переулок, потом в другой, и вот уже Юлька с немалым изумлением оглядывала двухэтажное длинное приземистое здание, ни на какое человеческое жилье в ее представлении не похожее. И с таким же изумлением смотрела она на крутую деревянную лестницу, крашенную коричневой масляной краской (тут ей пришлось снять и в руки взять туфли - иначе было бы не подняться), на стены, обитые звукопоглощающей губкой, на невиданное количество звукозаписывающей и звукопроигрывающей аппаратуры, на все эти синтезаторы Yamaha и Roland, на сэмплеры Oberheim, микшерный пульт Soundcraft и прочая, и прочая, и прочая (названий она, разумеется, не знала).
Она осматривала металлические стеллажи от пола до потолка, уставленные квадратными пластиковыми коробками с лазерными дисками, на которые были записаны и великие немецкие адажио, и Алеша Димитриевич, и грассирующее воркование Вертинского, и японский оркестр "гагаку", тянущий одну, бесконечную, как степь, ноту.
- Господи, зачем тебе все это? - Юлька с ужасом покачала головой. - Ты бы лучше машину себе нормальную купил. Это что у тебя? Кресло-качалка? - Она уже шагнула дальше и водила сейчас одним пальцем по подлокотнику.
- Если видишь, зачем спрашиваешь?
- И ты сидишь в нем и качаешься, как старый дед? - спросила Юлька, повернувшись к нему лицом, и, осторожно взявшись за подлокотники, опустилась в заскрипевшее кресло.