Раздеваясь, они без умолку говорили о Дени. Потом Морис и один из подростков, которого остальные звали Пилон, надели боксерские перчатки. Зеф был за судью. Жюльен и двое других держались ближе к входной двери и подталкивали сражающихся к центру, когда те подходили к ним слишком близко. Время от времени боксеры натыкались на стену. Сыпались глухие удары. С потолка падала известка, и облака пыли поднимались с пола, который нещадно скрипел. К концу первого раунда в комнате словно стоял густой туман. По лицам Мориса и Пилона струился пот, спины блестели при свете лампы. За кроватями худой юноша по-прежнему читал. Время от времени, когда кто-нибудь головой ударялся о стену или же меткий удар вызывал ругательство одного из боксеров, он отрывался от чтения, рассеянно смотрел на борьбу и снова принимался за журнал,
В середине второго раунда у Пилона хлынула кровь из носа. Один из мальчиков притащил кастрюлю воды. Когда паренек, державший в руках часы, объявил перерыв, Пилон вымыл лицо в кастрюле, высморкался, сплюнул кровь, вытерся перчаткой и опять готов был драться. Зеф обтер ему лицо полотенцем.
Пилон и Морис колотили друг друга пять раундов с переменным успехом. Нос Пилона кровоточил все сильнее. Зеф прекратил схватку.
- Это уже бойня, а не бой, - сказал он.
Другие поддержали его.
- Нет, я могу продолжать, - сказал Пилон. - Нос - это пустяки.
Поднялся шум. Кричали все сразу, никто никого не слушал. В конце концов Пилон протянул руки, и ему развязали перчатки. Зеф схватил руку Мориса, поднял ее вверх и крикнул:
- Морис Лоран из фирмы Петьо победил по решению судьи, прекратившего матч на пятом раунде.
- Нет, - запротестовал Морис, - ничья. Мы потом снова будем драться.
Остальные, казалось, разделяли его мнение. Пилон промолчал, но Зеф настоял на своем.
Открыли ненадолго дверь. В комнату ворвался поток свежего воздуха, и лампочка, висевшая на длинном шнуре, закачалась. Жюльен глубоко вздохнул. Невысокий, широкоплечий крепыш подошел к нему и протянул перчатки, которые только что снял Пилон.
- Ну, теперь твоя очередь, - сказал он.
- Сегодня не стоит.
- Давай, давай.
Все закричали. Жюльен протянул руки. Изнутри перчатки были теплые и влажные. Пока завязывали шнурки, Жюльен увидел, что другие перчатки надевает Зеф. Когда все было готово, мальчики расступились. В середине комнаты остался только крепыш. Он велел противникам пожать друг другу руки, потом сказал:
- Начали! Только ниже пояса не бить!
Жюльен отступил на шаг и поднял перчатки к лицу. Он увидел темноволосую голову Зефа: она качалась прямо перед глазами, за перчатками, покрытыми кровью. Вдруг у Жюльена перехватило дыхание. Согнувшись пополам, он упал на колени, уперся кулаками в пол и остался в такой позе, с широко раскрытым ртом.
Он слышал смех и видел ноги крепыша, который стоял над ним, считая: "Раз… два… три…" Ему очень хотелось лечь. Грудь разрывалась от сильной боли. Но когда судья досчитал до восьми, он закрыл рот, стиснул зубы и приподнялся. Все галдели. Морис махал руками, стоя рядом с Пилоном, который держал у носа окровавленный платок.
- Дай ему прийти в себя! - воскликнул крепыш.
Все остальное время первого раунда Жюльен только отбивал удары, отбегал и увертывался. Несколько раз Зеф бил его по рукам, по плечам, но по голове не пришлось ни одного удара. Во время перерыва Морис побрызгал ему в лицо водой и сказал шепотом:
- А ты нападай! Прорви его защиту, накинься на него, как зверь, и бей по морде. Для него это будет неожиданностью. Иначе с ним не справишься. И не давай ему опомниться.
Они вернулись на середину комнаты.
- Ну, как? - спросил Зеф.
- Ничего.
- Начинайте, - сказал судья.
Жюльен напряг все силы. Он ринулся на противника, тот отступил к кровати. Жюльен ударил его по лицу раз, другой, третий. Железные кровати загремели.
- Черти, что вы делаете! - закричал юноша, читавший в углу.
- Давай, давай! - надрывались остальные.
Жюльен ударил еще раз. Зеф наклонился, прижал локти к телу, прикрыл голову перчатками; он немного продвинулся вперед, и плечо его теперь было у стены. Жюльен чуть помедлил. Но пока он собирался нанести удар, противник мгновенно выпрямился и стал колотить его изо всех сил. Жюльен слышал, как он ругался:
- Свинья… дьявол…
Жюльен прежде всего прикрыл живот, опустил пониже кулаки и наклонился вперед, но Зеф уже налетел на него. Жюльен почувствовал, что спина его прижата к стене. Удар пришелся по щеке. Мелькнула мысль о защите, но в голове шумело так, будто она раскалывалась на части. В глазах потемнело, потом замелькали светлые точки, и наконец все исчезло.
Когда он опомнился, то увидел, что сидит на полу, раздвинув ноги и прислонившись к стене. Перчатки с него уже сняли. Его, очевидно, облили водой, чтобы привести в чувство. Он был весь мокрый, вода стекала с него на пол. Вокруг образовалась лужа. Свежий воздух проникал через дверь в помещение, где пыль стояла столбом. Мальчики, казалось, разговаривали где-то вдали, словно в глубине пещеры. Он снова закрыл глаза. Голова валилась набок, и временами ему мерещилось, будто под черепом катается булыжник.
Кто-то схватил его под мышки и встряхнул. Он поднял голову и открыл глаза. Морис, склонившись над ним, спросил:
- Ожил?
Он только утвердительно мотнул головой.
- Отдохни немного.
Ему помогли встать на ноги. Отодвинули одну из кроватей и толкнули его в угол. Юноша, перестав читать, подвинул свой стул.
- Садись к окну, - сказал он Жюльену. - Здорово он тебя двинул, этот Зеф. С одной стороны кулак, с другой - стена. Такие вещи вообще прощать нельзя.
Жюльен уселся в углу.
- Накрой ему спину курткой, чтоб он не простудился, - сказал Морис, бросая одежду Жюльена худощавому парню.
Между тем возле кроватей снова завязался бой. Жюльен с трудом следил за ним. Все было как в тумане. Стены сотрясались от шума. К лампочке вздымалась пыль, и Жюльен видел только тени, которые плясали и колотили друг друга. Раздавались крики, смех, ругательства, время от времени сильные удары в стену. Зти удары болезненно отдавались в голове Жюльена. Он вспомнил, как у него потемнело в глазах и во все стороны посыпались искры. Поднес руку к виску. Над ухом уже начала расти большая шишка. Жюльен потрогал ее несколько раз, она казалась ему все больше и больше. Голова разламывалась от острой, стреляющей боли, которая отдавала в глаз и ухо. Под челюстью он нащупал еще одно болевшее место, там тоже начинала расти опухоль.
17
Каждый раз в полдень выла сирена мэрии. Жюльен проснулся, услышав ее протяжный звук. Через распахнутое окно в комнату вливались солнечные лучи. На остальных кроватях уже никого не было. Жюльен огляделся, ничего не понимая. Он сел, и боль над ухом напомнила ему о вчерашнем вечере. Некоторое время он сидел, задумчиво трогая кончиками пальцев шишки на голове, затем одним прыжком вскочил и воскликнул:
- Старуха!
Он посмотрел на часы Виктора. Было ровно двенадцать. Он вздохнул, посидел еще немного и стал одеваться.
Внизу все было закрыто, в столовой - полумрак. Хозяева, должно быть, ушли. Жюльен сунул голову под кран и напился воды. Потом вывел свой велосипед и отправился в Фаллетан.
На поверхности канала плавали желтые листья, в воде отражались солнечные лучи. Жюльен проезжал вдоль канала и думал о госпоже Раффен.
- Черт с ней, со старухой, - пробормотал он наконец.
Когда он вошел в дом, дядя Пьер и тетя Эжени сидели уже за столом.
- Я начала беспокоиться, - сказала тетя Эжени. - Думала, не случилось ли что с тобой. Что ты делал?
- Спал. Ребята ушли тихонько, и меня разбудила только сирена.
- Нам еще повезло. А то бы мы сегодня тебя и не дождались, - усмехнулся дядя Пьер.
Жюльен подошел и поцеловал тетю Эжени. Она встала, взяла его за подбородок, заставив повернуть голову к окну:
- Боже мой, это еще что? Кто тебя ударил? - спросила она. - Что случилось, ты упал или тебя побили?
Жюльен медлил с ответом. Дядя Пьер тоже встал, чтобы посмотреть.
- Тебе, верно, дали хорошую взбучку, - сказал он.
- Нет, я занимался боксом с приятелями.
Дядя Пьер громко расхохотался.
- Да, видать, тебе досталось. Держу пари, что ты ходил туда вчера вечером.
Жюльен утвердительно кивнул головой.
- Ясно. Тебя так сильно оглушили, что ты не мог проснуться.
- Какой стыд! - воскликнула тетя Эжени. - Все лицо в синяках. Если бы мать увидела, она бы очень расстроилась, будь уверен. Не понимаю, как это господин Петьо позволяет вам заниматься такими делами. Ведь он несет полную ответственность за детей, которых ему доверяют.
- Да брось ты, - прервал ее дядя Пьер, - ему это только на пользу. Я не беспокоюсь. Знаю, что его отец ничего не скажет. Сам он в молодые годы жил в Жуанвиле. В его времена дрались на палках, занимались французским боксом, борьбой. Это еще похлеще, будь уверена.
Тетя Эжени поставила на стол тарелку и теперь угощала Жюльена. Хотя дядя Пьер смеялся и шутил, она не переставала ворчать. Подошла собака и положила голову на колени Жюльена, он приласкал ее.
- В общем, сегодня утром я не поехал без тебя, - пояснил дядя Пьер. - Ну ничего, как кончишь завтракать, сразу отправимся и поднимемся до Рошфорского протока.
Он снова засмеялся, добавив:
- У боксера должны быть крепкие мускулы, а гребля - прекрасная тренировка.
Жюльен продолжал есть.
- Это тебя устраивает? - спросил дядя Пьер.
- А когда мы вернемся?
- Ночью.
- Странный ты человек, - сказала тетя Эжени, - он, может, устал. Он не привык еще к этой работе.
- Дело не в том, - сказал Жюльен, - просто я должен вернуться к пяти часам.
Дядя Пьер нахмурился.
- К пяти? Зачем?
- Затопить печь.
Дядя Пьер задумался, потом спросил:
- Не понимаю. Ведь вторник - твой выходной?
- Да.
- И ты все равно должен быть вечером?
- Да.
- Каждый вторник?
- Нет, - пояснил Жюльен. - Это сложнее. Понимаешь, раз в месяц у меня свободен целый день. Остальные вторники заняты по вечерам. Приходится не только готовить печь, но и замешивать тесто на следующий день. Мастер это делает раз в месяц, а в остальные вторники - или помощник, или старший ученик, а мое дело - топить печь. В тот день, когда я целиком свободен, ее разжигает старший ученик.
Дядя Пьер несколько раз кивнул, посмотрел на жену, потом на племянника, провел рукой по усам, отодвинул тарелку и облокотился на стол.
- Это и в самом деле сложно, - после паузы сказал он. - Но, в конце концов, сложно или нет, мне плевать. Меня, однако, удивляет, что у тебя всего один полный выходной день в месяц.
Тетя Эжени вмешалась.
- А ты уверен, что правильно понял? - спросила она у Жюльена.
- Да. Мне товарищи по работе разъяснили. И хозяин сказал: "Этим днем ты можешь воспользоваться: поезжай к родителям. Ты можешь выехать в понедельник вечером с семичасовым автобусом и вернуться во вторник с девятичасовым". Конечно, каждый месяц я ездить туда не буду: ехать очень далеко, а пробыть придется слишком мало.
Дядя Пьер и тетя Эжени кончили есть, а Жюльен все еще продолжал завтракать. Тетя Эжени встала, чтобы подогреть кофе, дядя Пьер свернул сигарету.
- В котором часу вы начинаете по утрам? - задал он вопрос, пустив первую струйку дыма.
Жюльен рассказал распорядок дня. Дядя Пьер слушал, чуть прикрыв глаза, делая короткие, мелкие затяжки. Время от времени он утвердительно кивал головой. Несколько раз открывал глаза, смотрел на Жюльена и просил у него дополнительных разъяснений.
Когда Жюльен кончил свой рассказ, дядя Пьер задумался, что-то тихо бормоча и шевеля усами. Потом резко поднял голову и сказал, глядя на жену:
- Если я верно сосчитал, у мальчиков выходит в среднем семьдесят рабочих часов в неделю. А если к этому добавить, что по вечерам они разжигают печь, носят в кино мороженое, закрывают магазин и всякое другое… К тому же они еще подают на стол и не имеют права отлучиться ни в воскресенье после полудня, ни вечерами из-за того, что могут понадобиться для поездки в город. Да, прямо голова кругом идет. В общей сложности чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. Ну, скажем, практически они заняты работой в пределах шестидесяти - восьмидесяти часов. Это ведь убийственно! А так как остальное время они торчат там же, в комнате, можно сказать, что они в распоряжении хозяина двадцать четыре часа из двадцати четырех.
Дядя Пьер замолчал и зажег погасшую сигарету. Тетя Эжени посмотрела на него, потом на Жюльена.
- Понятно, - сказала она, - почему у ребенка такой измученный вид.
- Хоть кормят-то вас прилично? - спросил дядя Пьер.
- Да, вполне сносно.
- У этих людей хорошая репутация в городе, - сказала тетя Эжени, - я удивляюсь, почему они так обходятся со своим персоналом.
Дядя Пьер развел руками, опустил на стол свои большие ладони:
- Но ведь, в конце концов, есть же законы. Для кого они писаны, для собак, что ли? Одно из двух: или Жюльен нагородил чепуху, или эти люди хватили через край.
- Я тебя уверяю, что ничего не спутал, - сказал Жюльен. - Но, наверное, так и должно быть, ведь другие ничего не говорят.
Дядя Пьер покачал головой. Лицо его сморщилось, усы стали торчком, брови насупились.
- Вот, вот где червяк проникает в яблоко, - сказал он. - Пареньки не знают своих прав. Они поступают на работу, приобретают там определенные привычки, передают эти привычки тем, кто приходит им на смену, а те - следующим и так далее. А вместе с тем ведь есть же люди, которые надрываются, чтобы добиться сорокачасовой рабочей недели, рискуют своим местом, а иногда и шкурой, лишь бы все изменилось! Черт возьми, мелкие хозяйчики куда опаснее крупных предпринимателей! Есть у хозяина три-четыре работника, и он с помощью мерзких уловок, мелочей, пустяковых приманок делает вид, будто он им "товарищ", ведь это приносит ему большую выгоду. И в конечном счете никто не жалуется.
По мере того как он говорил, голос его звучал все громче. Он жестикулировал, бранился и, казалось, почти забыл о Жюльене, увлекшись общими рассуждениями о труде, об эксплуатации плохо организованной рабочей силы.
- Зря ты лезешь в бутылку, - сказала тетя Эжени. - Это ничего не изменит. Вот таким ты и был всю жизнь. Вечно спорил со всеми о политике, а ничего не изменилось.
- Ничего и не изменится, потому что всегда найдутся люди вроде тебя, которые считают, что ничего не поделаешь, все и так хорошо. А если что и изменится к лучшему, то лишь по воле господа бога. Но если бы господь бог занялся благосостоянием трудящихся, то уже давным-давно была бы восьмичасовая рабочая неделя и пенсия в тридцать лет.
Он отодвинул стул и резко поднялся.
- Ну, - сказал он, - пошли. Сядем все-таки в лодку и поедем в сторону Рошфора. Если не доедем до протока, половим рыбу в затоне. Хоть одну-две щучки да подцепим!
Они вышли. Собака застыла в ожидании среди двора и смотрела на них. Увидев, что Жюльен берет в сарае весла, она стрелой помчалась к реке и прыгнула в лодку. Когда они сели, Диана уже улеглась на носу, положив лапы на борт и вытянув вперед морду.
- Тихонько поднимемся до первого затона, - сказал дядя Пьер.
Прежде чем усесться на весла, Жюльен сбросил куртку и рубашку.
- Правильно, - сказал дядя Пьер, - в твоем возрасте надо загорать. Пусть кожа дышит.
Тетя Эжени, стоявшая на берегу, спросила:
- В чем дело, Жюльен? Ты весь в волдырях?
Мальчик посмотрел на свой живот и грудь.
- Ничего страшного, - сказал он, - это клопы. Я немного чесался в первые дни, вот и образовалась короста…
- Ну-ка, подойди поближе.
Он выпрыгнул на берег. Пока тетя Эжени рассматривала его, дядя Пьер тоже вышел из лодки и спросил:
- Что? Клопы в комнате, где ты спишь?
- Да, есть немного.
- Немного, говоришь? Да их там, видно, полчища, черт возьми! Я в свое время спал в казарме; там они просто кишели, и то я не был так искусан. А что же другие, ничего не говорят?
- Они уже не чувствуют укусов. Кажется, к ним быстро можно привыкнуть: даже мне клопы не мешают больше спать.
- И неудивительно. После такого рабочего дня вы спите как мертвые. Мне кажется, черт побери, что хозяин мог бы сделать дезинфекцию.
Жюльен объяснил, что это не помогает, потому что как раз под полом расположена печь. Но дядя Пьер на этот раз пришел в ярость. Он грозился в тот же вечер отправиться к господину Петьо и потребовать у него объяснений.
- Нет-нет, не ходи, - взмолился Жюльен. - Не надо. Он меня после этого не оставит на работе.
- И что с того! - крикнул дядя Пьер. - Ты что, так стремишься остаться в этой помойной яме и надрываться ради людей, которые набивают себе карманы?
Жюльен посмотрел на тетю Эжени, дядя Пьер затих. Несколько секунд они стояли молча. Ярко светило солнце. Не было ни малейшего ветерка. Время от времени лист, оторвавшийся от липы, медленно падал, кружась в воздухе. Собака сидела в лодке, смотрела на них и стучала хвостом о днище. Дядя Пьер обратился к жене:
- Ну, что ты скажешь? Нельзя же терпеть. Нужно вмешаться.
- Не стоит горячиться, - сказала она. - Надо все обдумать. Можно еще немного подождать.
Дядя Пьер достал кисет и бумагу. Свернул сигарету, закурил и спросил:
- А товарищи говорили тебе о профсоюзе?
- Что это такое? - спросил Жюльен.
Дядя Пьер нахмурил лоб, брови его сошлись. Он сдвинул на затылок полотняную шляпу и почесал голову. Потом, вынув изо рта сигарету, стал объяснять:
- Это когда рабочие объединяются, чтобы заставить хозяев уважать их права. Ты платишь взнос, и тебе дают членский билет… Неужели тебе ничего об этом не говорили?
- Нет, - сказал Жюльен, - ничего.
Дядя Пьер посмотрел на жену, пожал плечами и проворчал:
- Господи, как грустно это слышать. Думаешь, чего-то добились, и вот в один прекрасный день видишь, что все нужно начинать сначала.
- Как бы то ни было, - заметила тетя Эжени, - надо, чтобы он купил лекарство и смазал тело. Эти укусы могут воспалиться. А моя сестра так над ним трясется, что бы она сказала, если бы видела, в каком он состоянии!
- Ты должна ей написать, чтобы она знала.
- Нет-нет, не надо, - сказал Жюльен, - не пиши ей, тетя, не надо.
Дядя Пьер придвинулся ближе и, посмотрев Жюльену в глаза, спросил:
- Что с тобой?
- Ничего. Просто незачем писать матери. Не к чему ее расстраивать.
- Нет, - сказал дядя Пьер, - тут что-то другое. Ты никогда особенно не заботился о том, чтобы уберечь родителей от волнений. Ты от нас что-то скрываешь.
Он помрачнел. Сжав своими заскорузлыми ладонями руку Жюльена, он тряхнул ее несколько раз и снова заговорил: