Тим наконец вышел. Ему предложили вызвать "Скорую", на что он поинтересовался зачем. Оплатил выбранный орнитологический определитель и покинул магазин. Когда вечером ноги понесли его в очередной поход, книгу он бросил первой.
Ноги и руки замерзли. Лодыжка болит. В желудке пусто, и хочется есть.
День и ночь подобные жалобы, день и ночь. Банальные, но неоспоримые. Он приучил тело к постоянным потачкам, поэтому отпор должен быть решительным, твердым - и побольше уклона в дзен.
Мы рассыпаемся на куски. Затекшая шея - это кошмар. На темной дороге страшно.
Он хотел научиться определять птиц в пику второму, этому примитиву, умеющему разве что отличить свет от тьмы; далекому от таких возвышенных радостей, как ценить красоту и переводить окружающий мир в названия. Определи птицу и почувствуй себя властелином мира. Одержи победу над низменными потребностями и тупой материей.
Но низменные потребности оказались куда сильнее, чем он ожидал. В судебном праве он разбирался куда лучше, чем в орнитологии, поэтому, выкинув обременительный томик о птицах, он начал повторять по памяти лучшие выдержки из знаменитых вердиктов. Это было занятие чисто умственное, недосягаемо утонченное для альтер эго.
Баланс жидкостей необходим для правильного функционирования систем организма. Жар - повод обратиться к врачу. Вот, кажется, неплохое место для отдыха.
- Закон в самом общем и всеобъемлющем смысле означает правило действия, - проговорил он, - учрежденное вышестоящими, которым нижестоящие обязаны повиноваться.
В Макдоналдсе быстро, вкусно и удобно. Все любят смотреть телевизор. Эякуляция - это ни с чем не сравнимое ощущение.
- Свобода живет в людских сердцах, и когда она умирает, никакая конституция, никакой закон и никакой суд ее не спасет.
Недоступные глазу операционные системы посылали сигналы бедствия. Он по возможности старался не обращать на них внимания. Его возмущали эти узурпаторские замашки химических дисбалансов и замыканий в нервных цепях. Он может произнести слова "нервная система организма", а нервная система не может, значит, он главнее. Он миновал "Принтинг Плюс", "Пик-квик" и "Китайские крылышки". На всех подъездных дорожках стояли пикапы, и только на одной - "корвет".
- Корвет, - произнес Тим вслух.
Забравшись на середину косогора позади закрытой на ночь автомастерской "Джиффи Льюб", он улегся спать. Проснулся, отлежав ухо на твердой земле, и час-другой слушал грохот разной гидравлики и переговоры механиков.
Хорошая обувь - это не роскошь. Странные взгляды от незнакомых мужчин настораживают. Нарушение работы кишечника - повод для тревоги.
Позже, когда ноги понесли Тима на очередную прогулку, настала его очередь жаловаться второму. Позади оставались рекламные щиты, светофоры и торговые центры. Знаки "стоп", дома отдыха и жилые здания. Железнодорожные пути, блокпосты и въезды на эстакады.
- Ты все ноешь и ноешь, про то, как ты замерз и проголодался, - усовестил второго Тим. - Мол, ночи такие длинные. Хорошая обувь - это не роскошь. А потом ты отключаешься, и что? Куда девались все твои жалобы? Тебе что, уже не холодно? Расхотелось есть? Чего ты добиваешься, кроме того, чтобы повергнуть нас обоих в страдания и мрак? Отвечай! Ты рушишь мою жизнь, отнимаешь у меня волю, мотаешь по улицам, словно кусок мяса на веревке. Ты ткнул меня носом в мои ограничения и развеял иллюзию свободы. С какой целью? Что тебе с того?
Второй упорно хромал дальше, ничего не отвечая.
Только в одном они сходились. Если ему хочется заморить второго голодом, если единственное удовлетворение он находит в суицидальной мести, то он побеждает отсутствием крыши над головой, держит ничью по питанию, но терпит сокрушительное поражение каждый раз, когда наваливается сон. Что мешает ему, когда второй остановится, шагать дальше, пока не сведет ублюдка в могилу? Можно кинуться в первый подвернувшийся водоем - а можно и под колеса. Но у него элементарно не оставалось сил. Когда его отпускало, он заползал в ближайшую щель, в какое-нибудь сомнительное укрытие, и там они дружно падали замертво. На миг ему открывался смысл блаженства - забвение. Забвение их примиряло.
Он вывалился из мужского туалета. Человек, настойчиво стучавший в дверь, шарахнулся далеко в сторону. Пройдя через боковой выход, рядом с которым выстроилась очередь из машин, Тим наклонился у мусорного бака и извергнул наружу только что съеденный обед. Шатаясь, он доплелся до подернутого инеем газончика между Макдоналдсом и "Коноко" и сел на траву, весь мокрый от испарины. Машины на дороге двигались словно в замедленной съемке.
Он остановился перед витриной в окраинном районе, убогость которого только подчеркивало недавнее благоустройство. За стеклом спортивного магазина красовалась палатка под зеленым тентом. Туристическую идиллию дополнял прочий реквизит - фонарь, фляга и сделанный из картона костер.
Тим улегся на скамью и задремал. Разбудил его полицейский, постучав дубинкой по деревянным рейкам.
- Ваши документы, - потребовал коп.
Тим медленно сел. Вытащил бумажник из заднего кармана брюк. Выудить негнущимися пальцами водительские права удалось не сразу. Посмотрев, полицейский вернул карточку обратно.
- Здесь нельзя спать.
- А закон о праве пользования общественными местами вам о чем-нибудь говорит?
Полицейский смерил его взглядом.
- Тебе больше спать негде, умник?
Неторопливо расстегнув бумажник, Тим продемонстрировал пачку хрустящих стодолларовых банкнот, перелистав ее большим пальцем.
- Спать я могу где захочу.
- Так иди туда, - велел коп.
- Польщен заботой о моем комфорте.
Полицейский пошел прочь.
- Можно еще предложить государству упрятать за решетку всех непривлекательных внешне и эксцентричных, чтобы не смущали честных граждан! - крикнул Тим ему вслед. - Общественная нетерпимость и враждебность - недостаточное конституционное оправдание для нарушения физической свободы человека!
Он снова заснул. Когда проснулся, решил, что нет, вставать он не будет, ни в какую, не сейчас, только не вставать, слышишь, ты, человеческий сорняк, который надо вырвать с корнем? Ты, мешок с костями! Ты, сварливый доходяга с вечным жаром, хромотой и неуемным аппетитом!
Недостаток меди, к твоему сведению, вызывает анемию. Что на данный момент не самая насущная из забот.
- Вонючка, гнилое нутро, язва, - огрызнулся Тим вслух, снова приподнимаясь на скамье. Оказавшаяся неподалеку женщина с собакой поспешно натянула поводок, срывая нюхающего пса с места, когда Тим повысил голос. - Прорвавшийся свищ. Слепой тормоз. Отвяжись от меня. Отвяжись и оставь меня в покое!
Не могу.
- Ты цепляешься за колесо фортуны. Я возношусь на ангельских крыльях. Ты кружишь спиралью. Я грежу о старых возлюбленных с младыми улыбками.
Прости, дружище, мы связаны накрепко.
- Докажи! - прокричал Тим.
Что такое крылья? Что такое улыбка?
- Нечего тут умничать. Умничать могу только я.
"Я развиваюсь", - ответил второй.
Позади круглосуточного магазина выстроились у рукотворного котлована, словно динозавры в музее, кран, трактор и несколько экскаваторов помельче. Обогнув котлован, Тим уселся в кабину трактора и съел пару хот-догов. И сумел удержать их в желудке - скорее всего, благодаря хитрому расчету второго, знающего, сколько калорий понадобится для очередного перехода.
- Хитрожопый! - обозвал его Тим.
На дороге, ведущей из города, с неба свалился дрозд. Второй шмякнулся прямо на плечо Тиму, третий - на крайнюю левую полосу, за ним посыпалась остальная стая. С глухим стуком они шлепались на асфальт, усеивая все шоссе. Потом наступила темнота, но Тим уже снова был в пути.
Обойдя по кромке небольшую рощу с закованными в оранжевую пластиковую сетку стволами, он взобрался на пригорок, возвышающийся рядом с шоссе, и пересек пустырь, не представлявший никакого интереса для инвесторов, кроме демаркационного. Спустившись, он свернул в сторону от шоссе к недостроенному коттеджному поселку в тюдоровском стиле с гигантскими участками. На улицах, усеянных строительным мусором, стояли контейнеры для отходов, а на подъездных дорожках высились груды розового щебня, подчеркивая своей невостребованностью запустение этого мертворожденного квартала. Ледяной дождь промочил фуфайку с рогом изобилия насквозь, и теперь она стояла колом. Тим выбивал зубами дробь, обливался потом и сам рвал и метал, как этот ливень, обвиняя второго во всех своих страданиях. Его угрозы носились эхом по городу-призраку под барабанную дробь круглых, как шарики соли, градин. Вскоре одевшийся в леденцовую глазурь поселок остался позади, проводив гостя хрустальным перезвоном веток.
Под козырьком дорожного центра отдыха к нему подошел человек с мусорным мешком. Черный полиэтиленовый мешок для уличных контейнеров, такой старый, что уже протирался на побелевших складках, особенно у горловины, за которую придерживал его владелец, перекинув через плечо. Поставив мешок на землю, человек уселся рядом с Тимом на каменную скамью.
- Что у тебя с пальцами? - поинтересовался он.
Тим сидел, сложа руки на коленях. Негнущиеся покоробленные пальцы смотрели вверх. Волдыри уже пропали, но кожа приобрела темно-багровый оттенок, переходящий в угольно-черный на концах. Тим взглянул на свои руки. Они напоминали скрюченные трупным окоченением лапы какого-нибудь стервятника.
- Хитрожопый он.
- Кто? Твой кореш?
- Он мне не кореш.
- У тебя нет друзей?
Тим покачал головой. Они посидели молча.
- Разлагаешься? - спросил наконец человек.
Вопрос повис в воздухе.
- Разлагаюсь?
Человек посмотрел на него пристально. Потом кивнул.
- Все будет хорошо, - произнес он наконец, вглядываясь в плохо различимую от дождя с градом даль. Видно было только людей со шлангами, стоящих у своих автомобилей на заправке "Мобил". - Тебе бы хорошо устроиться в благотворительную лечебницу на Макадамса. Отлови волонтера, пусть он тебя запишет, - посоветовал человек на прощание.
На старом шоссе водитель дребезжащего пикапа притормозил на обочине метрах в двадцати перед Тимом. Когда тот поравнялся с грузовиком, водитель окликнул его, высунувшись в правое окно. Белесое, как рыбье брюхо, небо предвещало скорый снегопад.
- Вы, кажется, ранены? - спросил водитель. - Помощь нужна?
Тим остановился у окна. Из решеток веяло горячим воздухом, который жег онемевшие руки. Тим отступил на шаг.
- Вы очень сильно хромаете, - продолжал водитель. - Вы, часом, не ветеран?
Тим не ответил.
- Я служил в Третьем батальоне Девятого полка морской пехоты в Первую войну в Заливе, - пояснил водитель. - А теперь помогаю в одном заведении, это что-то вроде приюта. Мы всех кормим и всем даем ночлег.
- Разлагаетесь?
- Разлагаюсь? - переспросил водитель, озадаченно глядя на него через открытое окно. - Первый раз слышу такую формулировку. Наверное, да. Если даже кто-то будет утверждать обратное.
Тим открыл дверцу и залез внутрь.
- Не сочтите за труд, - попросил водитель, заводя машину, - поднимите стекло с вашей стороны.
Тим послушно завертел рукоятку негнущейся когтистой лапой. Кабину тут же наполнила невыносимая вонь.
- Боже! - Водитель открыл свою дверь и выскочил наружу. - Простите. Не в обиду вам, но этот запах…
- Это от ноги, - объяснил Тим и осторожно закатал штанину, демонстрируя.
- Ого! Вам срочно нужно в больницу.
Тим вышел из пикапа, а водитель уселся обратно за руль, торопливо опустив стекло со своей стороны.
- Ни за что! - заявил Тим с обочины. - Никаких больниц.
- Да, я понимаю. Сам не любитель. Но у вас явное заражение, так и умереть недолго.
Тим закрыл дверцу.
- Никаких больниц, - повторил он в окно.
- Вы погибнете.
- Никто вас не просил ради меня останавливаться, - отрезал Тим.
В конце концов он добрался до территории местной старшей школы, где вырубился на бейсбольной площадке прямо за основной базой. Там он то приходил в себя, то опять отключался. Очнулся он под хлопьями первого снега. Отыскав в себе силы снять одежду, он уселся под зимним небом в одних трусах-боксерах, и снежинки испарялись с легким шипением на его раскаленной от жара коже. Близость физической смерти вызывала упоение. Альтер эго почти совсем затих. Никаких больше жалоб на голод и холод. Тим не помнил, когда последний раз ему удавалось удержать съеденное внутри. Победа близка! Он никогда прежде не задумывался о небесах, но теперь точно знал, что Всевышний существует. Без Всевышнего плоть одержит верх, а это невозможно. Он - это одно, а его плоть, его тело - совсем другое, он хочет отделиться от тела и уйти в вечный покой, а этот пусть остается страдать и гнить в земле.
Потом ему пришлось встать и идти.
Под крепчающим ветром и лихорадочно пляшущим снегом он вошел в какой-то городок. Он тащился по обочине, подволакивая ногу, босиком, полуголый, со вздутым от несварения животом. Никто меня не видит, никто меня не остановит, никто мне все равно ничем не поможет. Они просто вызовут………, но будет поздно. Вот только ……… жаль. Она будет дальше пить кофе. Было время, когда я пытался найти средство от этой напасти и перепробовал все, чтобы перестать ходить, даже бросил……… Запах щекотал………Я любил выпить……… на………, вроде как говоря ……… своей……… после очередной проведенной вместе……… Сейчас я бы сказал ей, что все хорошо, если не считать заражения. Все хорошо, если не считать того, как я скучаю по ней и …………?
…………?! Я всегда был плохим…………
Холмистая улица вывела на последний пригорок напротив многоуровневой парковки и дворика с фонтаном в окружении нескольких офисных зданий. Интересно, где закончится его путь? В каком сквере, на задворках какого здания, в какой подворотне или, если повезет, в каком незапертом туалете или на заднем сиденье он обретет свой вечный покой? Но тут второй вышел из ступора и увидел открывающиеся перед ними двери.
Тим повалился на колени на резиновый коврик.
- Ты, сволочь! Ты жульничаешь!
Медсестра при виде его выскочила из-за стойки.
- Он жульничает! - закричал Тим, к которому уже бежала бригада "неотложки".
Неужели ты решил, что я и вправду дам тебе нас убить?
В отделении интенсивной терапии он лежал под именем Ричард Доу, как не имеющий документов. У него обнаружили почечную недостаточность, увеличение селезенки, пониженное в связи с заражением крови давление и повреждения клеток сердца. Еще "траншейную стопу" и дизентерию. Ему требовались вентиляция легких и антибиотики внутривенно. Он не просыпался ни днем, ни ночью.
Второй вызывал у него непроизвольные звуки. Например, "вуф!" А еще "а-а-а, а-а-а". Они вели нескончаемые разговоры, которые часто возникают в бредовых снах.
В: Кем ты работал?
О: Я был ………
В: Юристом?
О: Да. Это что, допрос?
В: Простое ведь слово - юрист. Почему ты его не помнишь?
О: У разума есть пределы. Знание во всей своей полноте не определяет глубину человеческой……………
В: Чего?
О: Ну, сам знаешь. Человеческой ……………
В: Души?
О: Да, точно, души.
В: Ты уверовал в душу?
О: Да.
В: Я и не думал, что тебя такое волнует.
О: Обычно не волновало.
В: Тогда откуда этот внезапный уклон в мистику?
О: Без Господа верх одержишь ты.
Язвить нехорошо, однако ведь альтер эго первым продемонстрировал склонность к жульничеству. Но как? Получается, второй исподтишка ворует у него память и речь? В прошлой жизни на нервах перед предстоящим процессом Тиму иногда снились перекрестные допросы, в которых свидетель рассказывал о замысловатых технических приемах - анализе почерка, например, или сложных бухгалтерских расчетах. Обе роли, и ведущего допрос, и дающего показания, диктовал он сам, но четко мог лишь спрашивать. Когда же доходило до ответа, рожденный его подсознанием специалист что-то невнятно бормотал, иногда проглатывая целые слова.
Примерно так же происходило и сейчас, только допрос вел второй, а Тим невнятно бормотал в ответ.
Он лежал обвешанный датчиками и подключенный к разной аппаратуре. Он слышал, как они шипят и пульсируют, слышал ровное электронное попискивание собственного сердца. Он понимал, что второй не прочь поваляться тут подольше под капельницами с антибиотиками. Эта сволочь не собирается никуда идти. Этот хитрожопый никуда отсюда не денется. Этого хитрожопого доканывали-доканывали, почти уже уморили, а он взял и сжульничал. Так нечестно! Тим попытался освободиться от многочисленных проводов и трубок - попутно выяснил, сколько пальцев полностью и частично он потерял. Однако, не сумев от слабости отцепить даже капельницу, он снова провалился в забытье.
В: Ты в курсе, что блокировкой определенных нейронов можно стереть из твоей памяти любое слово?
О: Определенных - чего?
В: И что блокировкой других можно попросту лишить какое-то слово смысла? Например, слово "Джейн".
О: Которая?
В: А знаешь, что, если сделать вот так…
[неразборчиво]
О: Вуф!
В: …ты умрешь? А если я сделаю вот так…
[неразборчиво]
О: А-а-а, а-а-а…
В: …ты оживешь снова? Ты по-прежнему считаешь это делом рук Господа?
Он очнулся снова не в силах пошевелиться. В дверях кто-то стоял и пристально на него смотрел. С улыбкой? За секунду до потери сознания он с ужасом увидел, как этот человек медленно идет к нему - тот самый, которого он когда-то встретил на мосту. Человек приближался, а Тим лежал беспомощный и беззащитный, совершенно парализованный, и глаза его закрывались. Его сковало изнутри. Паралич - это еще хуже движения. Он хотел закричать, но горло словно заткнули. Человек подошел к кровати. "Очнись!" - приказывал себе Тим. Из-под сомкнутых век текли слезы.
Проснувшись в следующий раз, он уже нашел в себе силы выдернуть иглы из вен и трубку из горла. Тут же зазвенела сигнализация. Он медленно вылез из кровати, которая упорно его не отпускала, словно из ямы с щебнем, тщетно пытаясь уцепиться за осыпающийся камень. Медсестра отловила его в дверях. Он попытался закричать, но голосовые связки не слушались, и получился только долгий протяжный хрип.
- Он мучает меня! Он меня пытает…
Он свалился на пороге, и у него случился очередной припадок. Он извивался на полу, глядя остекленевшими звериными глазами. Из перекошенного рта шла пена. Медсестра поспешила обхватить его затылок ладонями, чтобы не разбил об пол.
Когда санитары переложили его обратно в кровать, он уже был тих и послушен.
В: Если я способен стирать слова из твоей памяти, остановить твое сердце, вызывать галлюцинации и припадки…
О: Вуф! Вуф! Вуф! Вуф!
В: …может, тебе уже хватит доказательств, что именно я властен над твоей судьбой и что моя судьба - единственное твое будущее? Зачем утешаться плодами больной фантазии порочных мещан и запуганных старух?
О: А-а-а, а-а-а…
В: Мы с тобой один на один, дружище. Забудь про Господа. Веди себя как человек. Потому что мы с тобой люди.