В сборнике опубликованы два произведения Игоря Гринькова - повесть "Белый пиджак" и рассказ "Люди из тени", объединенные одной злободневной темой, посвященной проблеме самого распространенного социального зла - алкоголизма и наркомании.
Содержание:
Эрдни Эльдышев - Градус падения, или Отравленная молодость 1
БЕЛЫЙ ПИДЖАК, - или Назидательная история о пагубном влиянии чрезмерного винопития 1
Глава I 2
Глава II 6
Глава III 11
Глава IV 16
Глава V 20
Глава VI 25
ЛЮДИ ИЗ ТЕНИ 28
Примечания 32
Игорь Гриньков
Белый пиджак
Люди из тени
Эрдни Эльдышев
Градус падения, или Отравленная молодость
В журнале "Теегин герл" ("Свет в степи") впервые были опубликованы два произведения Игоря Гринькова - повесть "Белый пиджак" и рассказ "Люди из тени", объединенные одной злободневной темой, посвященной проблеме самого распространенного социального зла - алкоголизма и наркомании.
Повестью "Белый пиджак" И. Гриньков дебютировал на страницах журнала в прошлом году, и она сразу привлекла к себе внимание читателей своей открытостью, исповедальностью тона. Полное её название - "Белый пиджак, или Назидательная история о пагубном влиянии чрезмерного винопития". Белый пиджак … О нем автор говорит в начале своей повести, что "этот костюм нес на себе печать неотвратимого рока… стоило мне одеть его, как в тот же вечер я напивался вдрызг… Он являл собой символ того состояния, истоки которого надо было искать на заре молодости, когда я после школы отправился из степной столицы изучать медицину в один южный волжский город". И вот он, герой повести, молодой студент-медик, который попадает сначала под дурное влияние старшекурсников, а затем и закадычных друзей, в обществе которых постепенно отходит от своего основного занятия - учебы в институте, погружаясь шаг за шагом в алкогольный омут.
В повести подробно рассказывается, как за дружескими попойками и пирушками, за тягой к праздности герой постепенно теряет интерес к жизни, попадает в различные трагикомические ситуации, морально деградирует и, в конце концов, к нему приходит неминуемая расплата: хроническая болезнь, страдание родных и близких, распад семьи. Лестница вниз очень глубока. И герой, бездумно опускаясь по ней с рюмочкой в руке, не заметил, как скоро оказался в трясине алкогольного болота.
В один из дней, страдая от похмельного синдрома, испытывая отвращение к себе, он поднимает взор к небу, пытаясь в форме кучевых облаков угадать свою дальнейшую судьбу. Но, к его ужасу, одно облако снова напоминает ему белый пиджак! Тот белый пиджак, мифический, роковой образ которого проходит через все повествование, являясь своего рода символом алкогольной биографии героя. Он подспудно очень боится его, этого кошмарного погребального савана всем его мечтам и надеждам о будущем. Не чуждый романтичности и здравого смысла, герой мог бы в этот момент сказать о себе: "Я ранен навылет шампанского пробкой, мне в ад уже выписана командировка". И герой ценой огромных усилий преодолевает это дьявольское наваждение. Алкоголь - не грех, а болезнь, которая лечится, - утверждает он своим волевым поступком. Повесть разрушает часть стереотипных и ложных представлений, связанных с воздействием алкоголя на организм человека.
Преодолеть душевное "повреждение" помогают ему, прежде всего, здравый смысл и критическое отношение к себе. Именно это ценное и редкое свойство человеческой натуры - критическое отношение к себе - не было окончательно сломлено алкоголем и оказалось его нравственной опорой в тот момент, когда он очутился на краю пропасти…
Что такое алкоголь, знает каждый взрослый человек. И неслучайно повесть привлекла внимание многих читателей, не оставила равнодушными своими точными наблюдениями и созвучными переживаниями, достоверным описанием социально-психологических и даже медицинских аспектов этого грозного и коварного недуга.
Мастерство Игоря Гринькова как прозаика заключается в том, что он может свои мысли облечь в образную и выпуклую форму. Его проза привлекает сочетанием динамичности повествования с тонкой психологичностью.
Для чего написана повесть "Белый пиджак"? Автор указывает причины, которые побудили его взяться за перо и написать, по его словам, "эту личностную, почти автобиографическую повесть". О самом главном своем побуждении он говорит: "…пока существует возможность остановить на краю пропасти хотя бы одну людскую пропадающую душу, это надо делать обязательно".
"Нельзя уже в наше время говорить, что питьё или непитьё вина есть дело частное… - убеждал еще Лев Толстой. - … Употребление вина или воздержание от него в наше время не частное дело, а дело общее…" И автор в финале своей повести показывает, что умение жить трезво - это очень и очень не простое умение. Его произведения дороги и этим стремлением достучаться к нам, донести свой выстраданный горький опыт, обретенный в беде, когда человек, в силу обстоятельств и слабоволия, был сам себе злейшим врагом. В этом и есть воспитующая сила этих вещей, созданных на основе беспощадной правды. И повесть "Белый пиджак", и рассказ "Люди из тени" написаны в довольно жесткой реалистичной манере, в которых факты и выводы диктуют писателю использование принципа открытости - важнейшего художественно-конструктивного принципа. Он позволяет автору вынести на суд читателя изломанные человеческие судьбы, и открыто, на его глазах, говорить о самой трудной проблеме публично, искать на нее ответы. Именно это способствует раскрытию трагизма личности.
Не бояться правды, быть предельно честным - кредо писателя Игоря Гринькова. Однако, как бы ни был мрачен мир его повествований, прозе Игоря Гринькова присущи легкий стиль, всепроникающая ирония, бережное отношение ко всякой мелкой детали.
Герой рассказа "Люди из тени", учащийся СПТУ Басан, любопытства ради пробует наркотик и оказывается в страшном Зазеркалье. "Приобщение Басана к наркотикам, - пишет автор, - началось банально. В один из летних вечеров он с группой ребят сидел на скамеечке разрушенной беседки; курили, болтали ни о чем. К ним подошел микрорайоновский взрослый мужчина Очир, из блатных, которого уважали все местные пацаны.
- "План" не хотите попробовать? Настоящий, чуйский. "Заторчите" сразу. И протянул набитую анашой, угольком тлеющую папиросу, которую пустили по кругу…" Вот так к Басану пришла беда. Юноша стал воровать из дома вещи, чтобы заработать на очередную дозу; отец, узнав о пагубном пристрастии сына, о том, что он разоряет семью, выставил его за дверь. Пристанищем Басана становится убогий и ужасный наркопритон. И в этом аду у него появляется лучик надежды: он встречает девушку Машу. Тоже наркоманку. Они полюбили друг друга, стали мечтать о будущем. Но, как выясняется, их обоюдной страстью было смертельное зелье, которое уже полностью овладело ими. Радужным мечтам молодых людей о счастливой жизни не суждено было сбыться - Басан умирает от передозировки. Такова фабула рассказа, финал которого трагичен.
Сказано было: незанятый ум - мастерская для дьявола!
"Находи и занимайся полезным делом, - внушает нам Игорь Гриньков, - думай о деле, созидай, трудись, особенно, когда молод!" И этот его взволнованный призыв важен для всех нас, ибо будущее наше зависит от нравственного и физического здоровья подрастающего поколения.
Эрдни Эльдышев, председатель Союза писателей Калмыкии.
БЕЛЫЙ ПИДЖАК,
или Назидательная история о пагубном влиянии чрезмерного винопития
"In vina veritas"
"Истина в вине"
(древняя латинская поговорка)
"Лучше пить и веселых красавиц ласкать,
Чем в постах и молитвах спасенья искать.
Если место в аду для влюбленных и пьяниц,
То кого же прикажете в рай допускать?"(Омар Хайям)
"Пьяниц не люблю, трезвенникам не доверяю"
(Максим Горький)
"Пьянство есть упражнение в безумстве"
(Пифагор Самосский)
Глава I
На экзамене по политэкономии (был такой предмет в советское время).
Профессор: "Скажите, что наша страна в основном импортирует из Индии?"
Студент тупо морщит лоб и пытается мыслить.
Профессор задает наводящий вопрос: "Ну, что Вы по обыкновению пьете по утрам?"
Студент: "Рассол, что ли?"
Это повествование следует начать с того момента, когда завершилось мое почти двухгодичное хождение во Власть. За это время я успел увидеть краешек этой самой Власти изнутри, что весьма расширило мой кругозор, да обзавелся двумя-тремя представительскими костюмами, среди которых мне особенно нравился белый костюм в стиле "тропикл". Облачение в это белоснежное произведение портняжного искусства всегда сопровождалось неуловимыми ассоциациями, среди которых присутствовали легкий бриз, покачивающий разлапистые пальмовые ветви, поскрипывающий под мягкими подошвами мокасин от "Гуччи" чистый прибрежный песок, фосфоресцирующее теплое южное море, лоснящиеся от пота смуглые животы и бедра мулаток, извивающихся в пароксизмах самбы.
Но этот костюм нес на себе печать неотвратимого Рока. Не будем считать пять единичных случаев, когда он был одеваем по нужным поводам и благополучно возвращался через какое-то время на вешалку в шкаф, выполнив свою облагораживающую функцию, представив своего хозяина в роли элегантного бонвивана - баловня жизни, плейбоя и жуира. Все остальные случаи заканчивались удручающее однообразно: стоило мне одеть его, как в тот же вечер я напивался вдрызг, и наутро, наряду с тягостным похмельным синдромом, на прикроватном стуле в скомканном виде лежало нечто жалкое и грязное - вещественное доказательство моих свинских наклонностей и прямой укор непотребному поведению.
Уже после первого такого выхода в свет были безнадежно порваны брюки, не подлежащие никакой реставрации, и хоть от костюма осталась только половина - пиджак, проблема не сократилась наполовину, положение вещей от этого нисколько не изменилось. Белый пиджак стал одноразовым предметом одежды, и вписался в стереотип следующих действий: вечернее облачение, уже без "неуловимых ассоциаций" - крутая пьянка с провалами в памяти - мучительное утреннее пробуждение с отчаянным созерцанием уделанной до неузнаваемости вещи, на которой, кроме винных пятен и обильных загрязнений, можно было увидеть и кровь, и сажу, и губную помаду - ритуальное посещение "немецкой химчистки" в центре города. Только там могли восстановить первоначальный вид проклятого пиджака.
С другой одеждой подобные казусы, конечно, тоже иногда случались, но не в обязательном порядке, а заколдованный белый пиджак прочно вписался именно в такой, не поддающийся коррекции, замкнутый круг. Я суеверно стал опасаться натягивать его на свои плечи, но когда такое время от времени случалось, все повторялось по однажды уже запущенной программе.
Конечно, никакого ореола мистики вокруг белого пиджака не имелось. Он являл собой символ того состояния, истоки которого надо было искать на заре молодости, когда я после школы отправился из степной столицы изучать медицину в один южный волжский город.
Anamnez morbi начиналась там. Мне, что называется, повезло. Поступив в институт, я, зеленый салага и неиспорченный провинциал, был поселен в общежитие в одну комнату с третьекурсниками, людьми солидными и опытными, сразу взявшими меня под свою опеку и начавшими активно приобщать к истинным ценностям студенческой жизни. В иерархии этих ценностей на одном из первых мест стоял алкоголь, но не как вульгарный спирт этиловый плюс вода, а как средство душевного общения, помощник при решении трудных вопросов и способ для снятия напряжений, связанных с учебой, а также как верный спутник веселого времяпровождения: вечеринок с девушками, прослушивания дефицитных музыкальных записей и прочее. Я оказался способным учеником.
Сокурсницы моих сожителей по общаге, девицы уже повидавшие всякие виды, умиленные наивным провинциализмом новичка, быстренько стряхнули пыльцу девственности с моих невинных чресел. Так что, к концу первого года обучения "курс молодого бойца" я успешно усвоил с помощью моих друзей-наставников.
Должен признаться, что разлагающее действие алкоголя проявилось не сразу. Обычно поутру, после попойки я бодро вставал с постели, не испытывая никакого дискомфорта и спускался в буфет на первом этаже, где завтракал с завидным аппетитом, покуда мои соседи по комнате томно валялись в смятых постелях, не имея сил для лишних движений. Они заметно оживлялись, когда я возвращался из буфета, прихватив специально для них свежего "Жигулевского" пива. Проурчав что-то удовлетворенно-нечленораздельное, они жадно припадали к горлышкам пивных бутылок, издавая при этом такие звуки, как будто испытывали оргазм.
Спасительный рвотный рефлекс еще действовал, и по ночам, после обильных возлияний с перебором, я подолгу "стращал" унитаз в общежитейском туалете, избавляясь не только от излишков выпитого, но и от содержимого желчных протоков. Процедура была бесконечной, изнурительной и постыдной, но, не понимая, что это нормальная защитная реакция здорового организма, я мечтал побыстрее избавиться от этого недостатка, чтобы стать настоящим стойким мужчиной, как мои соседи-опекуны.
Не оказалось рядом умного, авторитетного человека, который сказал бы: "Чувак, что ты с собой делаешь? Ты не успеешь даже глазом моргнуть, как втянешься в это дело окончательно и бесповоротно, и потом тебе будет очень трудно!"
Время начала моей студенческой жизни совпало с расцветом всесоюзного пьянства, когда трезвый человек в компании воспринимался с большим подозрением: это мог быть или безнадежно больной, или провокатор.
Вино продавалось повсюду: почти во всех продуктовых магазинах стояли так называемые "конуса" или "соски", вместительные стеклянные колбы, в которых на выбор, на разлив продавалось несколько сортов сухого и крепленого вина; к стакану прилагалась липкая конфетка на закуску. Должен для объективности заметить, что даже ординарные вина того времени, вроде портвейна "Кавказ", "17", "33", "777" и "Портвейна розового", по сравнению с нынешними опасными для жизни спиртными напитками, казались нектаром; это были натуральные крепленые виноградные вина годичной выдержки, хотя далеко и не являлись портвейнами, как таковыми. Про марочные ("херес", "мадеру", "Токай" и другие) говорить вообще не стоило - это были шедевры винокуренных заводов, качественные, относительно дешевые, а, стало быть, доступные для кармана нашего брата-студента. Водку, да и вообще крепкие напитки, я тогда еще не любил: виски напоминал мне самогон не самой лучшей возгонки, можжевеловая водка - джин венгерского производства с корабликом на ядовито-синей этикетке - изделие парфюмерной промышленности. И немудрено, его надо было добавлять в коктейли в определенной дозировке, мы же глушили его гранеными стаканами.
На каждом шагу попадались заведения, которые назывались очень понятно и аппетитно: "рюмочная", "закусочная", "паштетная", "чебуречная" и так далее - не в пример нынешним названиям с претензией на американо-европейский стандарт. Тогда к рюмке пшеничной подавался ломоть истекающего жарким соком расстегая либо бутерброд с килькой пряного посола с налипшими к ее тугим серебристым бокам кусочками лаврового листа и мелкими зернышками пахучего кориандра, нынче - к водке, благоухающей нефтепродуктами, химической лабораторией или магазином лакокрасочных изделий, предлагают несъедобную сосиску в тесте. Зазывно и гостеприимно перед вами распахивались двери многочисленных пивных, стационарных и павильонов-шалманов, где к прохладному, пенистому пиву подавался не какой-нибудь эрзац в виде соленых сухариков или орешков, а настоящая волжская вобла, янтарная и полупрозрачная на просвет, с тонкими красноватыми прожилками сосудов, пронизывающими сочную рыбную мякоть. Для любителей имелась "сушка" - пересушенная, твердокаменная мелкая плотва, нестандартная воблешка и красноперка.
Разгул питейного демократизма достигал такого масштаба, что даже в институтском буфете свободно продавалось пиво, и в перерывах между лекциями можно было увидеть такую картину: преподаватель, примостившись на углу столика, поедал свою булочку с кефиром, а за соседним столом, сгрудившись, сидели студенты его курса, расставив локти среди стаканов, бутылок, рыбьих костей и чешуи…
Единственное, что нарушало романтизм приема вина, было наличие рвотного рефлекса, но он исчез довольно быстро, чуть более чем за полгода, а отсутствие похмельного синдрома создавало иллюзию, что эта беда меня никогда не коснется.
Но сколько бы веревочке не виться… Однажды утром я проснулся с мучительной острой головой болью, сопровождавшей меня весь день. Накануне мы праздновали день рождения одного капитана или шкипера небольшого судна, большого приятеля моего закадычного друга. Навигация на Волге еще не началась, и посудина, на которой отмечался юбилей, была пришвартована к дебаркадеру и вросла в прибрежный лед, на котором темнели опасные обширные полыньи. Я, вообще, удивляюсь, как в ту ночь никто из нас, гостей, не вывалился за борт, учитывая то упоительное состояние, в котором поголовно находились все участники торжества.