Но вернемся к головной боли. Это была даже не боль, а какое-то сверло, вставленное в голову и постоянно терзающее мозг. Кроме сверла, в висках плескался расплавленный свинец, а в затылке методично стучали молоточки, дробь которых усиливалась при любом, даже осторожном повороте головы. Моих старших товарищей в общежитии не было; в связи с каким-то предпраздничным днем они разъехались по домам. Так что, дать дельный совет было некому. Я пробовал прогуливаться по улицам города в надежде, что променад на свежем воздухе как-то облегчит страдания, ложился в постель, но головная боль преследовала меня неотступно, словно тень в яркую солнечную погоду. Самое интересное, что мне даже в голову не приходило, что подобное можно лечить подобным (принцип гомеопатии), а по-народному - клин клином вышибают.
Вечер застал меня одного, скрюченного в постели, в сумеречной комнате, за окнами которой постепенно безрадостно меркли отблески красного заката. Внезапно в комнату без стука ввалился однокурсник Боб (Борис) Белов, по обе руки которого находились, как пристегнутые, две красавицы - студентки Рыбвтуза. Кроме барышень, у Боба под мышкой торчал конверт пластинки популярной в наше время австралийской рок-группы "Bee Gees" чехословацкого производства и две бутылки портвейна. Минут через пять после выпитого стакана вина, под балладу "Holiday" и щебет милых девушек, я почувствовал, что моя дневная болезнь исчезла и растворилась, как летний сон, а всем моим существом овладело наслаждение, сродни нирване, разлившееся по каждой клеточке организма.
Из этого был сделан совершенно неправильный, глубоко ошибочный вывод о том, что утром здоровье не только можно, но просто необходимо обязательно поправить. Причем, речь тогда еще не шла о дозе спиртного, как о необходимом реанимационном мероприятии ради спасения жизни. Так были незаметно сделаны два роковых шага: я лишился защитного рвотного рефлекса, и сделал легкую опохмелку непременным условием начала следующего дня после принятого накануне…
Сосредоточием вечерней и ночной жизни молодежи города, кроме танцплощадок, парков культуры и отдыха и набережной, был "Брод" (производное от нью-йоркского Бродвея) - небольшой "аппендикс" на одной из центральных улиц, по правой стороне которой тянулся тенистый парк. Поверх высоких крон деревьев виднелись верхушки куполов древнего Кремля (с центральной колокольни, по преданию, беспредельщик-ушкуйник и любимый герой русского фольклора Стенька Разин живьем бросал оземь строптивых бояр), а по другую сторону сияли неоновыми огнями различные питейные заведения, куда можно было всегда заскочить на пару минут и у мокрой буфетной стойки пропустить сотку на скорую руку. Подозреваю, что в любом маломальском российском городе имелся свой "Бродвей", причем, именно под таким названием. Этот участок улицы был закрыт для автомобильного движения, и толпы молодых людей и подростков слонялись без всякой видимой цели прямо по проезжей части и по тротуарам с одного конца Брода до другого. Но эта на первый взгляд бессмысленная толчея до полуночного часа была наполнена глубоким социальным содержанием. На этом месте можно было непременно встретить нужного человека или группу людей, что при отсутствии в те времена сотовых телефонов, являлось очень важным коммуникационным средством; познакомиться с девушкой; договориться с приятелями о дальнейшем продолжении вечера или уже ночи и прочее.
Народ здесь собирался разный. Было много студентов и просто праздно шатающейся публики; выпивохи со всех близлежащих околотков слетались сюда, как мухи на продукт метаболизма; тусовалась фарца с виниловыми пластинками и шмотьем в спортивных сумках; опасными рядами двигались блатные, одетые в неизменные кепки и домашние шлепанцы; прислонившись к литой чугунной ограде парка, культивировали небрежные позы местные "бродовские" знаменитости. Злые языки указывали на некоторых девиц, которые, якобы, продавали свою любовь за деньги, но, поскольку денег у нас все равно не было, нам приходилось общаться с теми, кто шел на контакт из любви к самому процессу.
Как-то случайно я услышал разговор, происходивший между тремя сорокалетними мужчинами на углу закусочной. Один из них, с заметным оживлением и предвкушением приятного, доверительно сообщал приятелям: "Мама приготовила уточку с демьянками и дала мне на соточку "Стрелецкой", чтобы я выпил перед ужином".
Друзья с завистью смотрели на товарища-холостяка; на такой кошт от своих жен они вряд ли могли рассчитывать.
Мы частенько фланировали по Броду, а в теплое время года делали это практически ежевечерне. Во-первых, такая прогулка просто доставляла удовольствие, во-вторых, вкупе с алкоголем, выветривала из ноздрей стойкий запах формалина после посещения анатомички.
Кстати, кафедра нормальной анатомии находилась совсем неподалеку от Брода и размещалась в старом корпусе института, которое до Революции 1917 года и воцарения Совдепии принадлежало армянской духовной семинарии. Нас, студентов-первокурсников, разбивали на группы из трех-четырех человека, и мы должны были препарировать какую-нибудь законсервированную в растворе формалина конечность умершего: например, содрав задубевшую шкуру, удалив подкожно-жировой слой и фасции, выделить нервно-сосудистый пучок, обозначив аккуратной биркой каждое анатомическое образование.
Но прежде, чем приступить к творчеству, предстояло спуститься в подвал-преисподнюю анатомички и выбрать себе нужный для работы объект. В бетонный пол подвала был вмурован огромный чан, наполненный едким вонючим раствором формалина, от которого сразу начинало течь из глаз, носа, моментально возникал сухой надсадный кашель. Но то, что вам предстояло увидеть в дальнейшем, не предназначалось для слабонервных; по этой причине некоторые студенты оставили учебу. Над гладью адовой жидкости возвышались какие-то непонятные предметы. Присмотревшись повнимательнее, вы обнаруживали, что это могла быть голова, спина, согнутая в локте рука или другие части плавающих в растворе бренных тел бесхозных бомжей, предназначенных для научных целей; хоть какая-то польза по окончании жизни.
Простерилизованные неразбавленным спиртом санитары грубо и равнодушно подцепляли баграми с крючьями первое попавшееся на глаза тело, зафиксированное консервантом в самой неестественной позе, будто закоченевшее на морозе, ловко выдергивали его из формалина на дощатый помост, перекладывали на каталку; остальное предстояло делать студентам…
В нашей комнате на 2-м этаже постоянно творились всяческие безобразия. Однажды какая-то психопатка по пьяни пожелала сигануть в окно. Оконная рама вместе со стеклом со страшным звоном и грохотом разбилась, ударившись об асфальт, к великому чуду не травмировав никого из проходивших внизу людей. Ловкий Калмыков, один из наших жильцов, в последний момент ухватил психопатку за ногу, не дав свершиться суициду. Тем не менее, народу в комнату, включая коменданта и членов совета общежития, набежало несметное количество. Лишь благодаря дипломатическому таланту Дэви (в миру Слава Денисенко), удалось погасить этот конфликт.
В другой раз любознательный Калмыков решил путем эксперимента установить, сколько воды вмещает презерватив. Удостоверившись, что - ровно одно ведро, он мог бы на этом вполне удовлетворить свое любопытство. Но, как выяснилось, водка полностью лишает человека мыслительных способностей, и Калмыков выбросил раздувшийся презерватив в окно, со смехом наблюдая, как он взорвался у ног приличного прохожего гражданина в шляпе, окатив его водой от носков ботинок до самой шляпы. Возмущенный гражданин вошел в общежитие, но так и не смог выяснить, из какой комнаты метнули этот нетрадиционный предмет. Нашкодивший Калмыков, запер изнутри дверь на ключ, и мы, затаившись, не откликались на стук в дверь, изображая свое полное отсутствие в помещении.
Мы постоянно пребывали на острие всяких конфликтных ситуаций, которые возникали, разумеется, не без присутствия алкоголя.
Как-то, спокойно ужиная в шашлычной "Арарат", я, переполненный пивом, решил справить малую нужду и удалился в туалет. Друзья мои оставались за столиком. Закончив дело, я открыл дверь кабинки и увидел стоящего перед собой стеклянного от водки и обдолбленного "планом" урку в кепке и домашних шлепанцах (такая у них была мода), который держал на уровне живота вилку, явно намереваясь причинить мне тяжкий вред здоровью посредством протыкания зубьями вилки передней брюшной стенки. Мне это очень не понравилось. Друзья были далеко, а зубцы вилки торчали в каких-то двух-трех сантиметрах от тела. Наверное, инстинкт самосохранения сработал (ведь по природе я совершенно мирный человек): резким ударом головы я врезал урку по сопатке-переносице, отчего тот упал навзничь, приложившись затылком своей бестолковки к противоположной стенке, и тихо замер. У меня даже мелькнула мысль: "Вот так, наверное, и убивают человека?…". Но это не помешало мне перешагнуть через распростертого на заплеванном кафеле пола блатного, пройти в пивной зал и предупредить товарищей, что банкет следует потихоньку сворачивать, пока друзья урки не подняли кипеш.
После этого случая у меня с неделю болел лоб, и зрела умная и правильная мысль, что пьянка до добра не доведет. Жаль, что вызревавшая мысль так и не дала тогда плодов.
В другой раз мои друзья поздней ночью решили подарить своим девушкам по охапке цветов. Где их взять в такое позднее время, ни у кого не вызывало вопроса: конечно, на Главной площади, на которой среди роскошных клумб и фонтанов высилась бронзовая фигура Вождя гегемона всех стран с распростертой вдаль дланью, сурово взирающего не непутевых студентов, копошащихся внизу. Трое из наших по-пластунски утюжили клумбы, набивая перевязанные узлами рубахи разноцветными, ароматными, слегка влажными цветами; остальные стояли на васере. Если бы в ту минуту нас застукала и загребла милиция, то… прощай институт, карьера медика, белые халаты, черные сибиреязвенные карбункулы, бледные спирохеты, красные кресты и полумесяцы! Но планида была к нам тогда благосклонна…
Холерное лето 1970 года наша институтская группа встретила в разгар трудового семестра на бахчевой стоянке колхоза имени то ли "Знамя Ильича", то ли "Заветы Ильича", посреди бескрайних арбузных плантаций.
К тому времени практические врачи давным-давно забыли про эту заразу, искорененную на территории Советского Союза. Стерлись в памяти институтские знания о том, что это кишечная инфекция - болезнь "грязных рук", попросту - дрисня, хотя и чрезвычайно опасная для здоровья и жизни, и она не передается воздушно-капельным путем, вроде гриппа, острых респираторно-вирусных заболеваний и некоторых форм чумы. Поэтому сначала дело дошло до натурального анекдота. Когда первого больного холерой везли на поезде из района в Астраханскую клинику, то состав тормознули за несколько километров до города, а встречала его бригада инфекционистов, упакованных в полные противочумные костюмы: колпаки на голове, специальные герметичные очки, маски и респираторы, наглухо завязанные спереди халаты с рукавами, заправленными в медицинские перчатки, и штаны, заправленные в высокие резиновые сапоги. Это уже потом в палаты к больным заходили лишь в масках, обычных халатах и бахилах, которые снимались перед выходом из бокса.
Мы жили в мазанке, одну половину которой занимала наша группа, а вторую - ребята таджики с подготовительного курса института, плохо говорившие по-русски, но удивительно трудолюбивые, выполнявшие по три-четыре дневных нормы, в то время как мы, изнеженные горожане, едва справлялись с одной. В своей половине отгораживаться от девушек-одногруппниц не было никакого смысла, потому что мы спали под плотными, в несколько слоев марли, пологами - единственным спасением от звероподобных, огромных комаров. Кроме студентов, в подсобке проживала стряпуха, готовившая еду на всю ораву, и два бича-сезонника, зарабатывавшие себе на безденежный зимне-осенний период. Среди них выделялся азербайджанец Тельман, маленький, верткий, чернявый, с кожей более темной, чем у таджиков, на которой с трудом просматривались многочисленные татуировки с блатной символикой. Тельман не единожды побывал в качестве сидельца на зоне. Он отличился в первый же день, сожрав всю нашу аптечку, включая этаминал натрия, эфедрин и кодеин, которые тогда еще не являлись препаратами, усиленно охраняемыми госнаркоконтролем.
Спозаранку Тельман варил себе чифирь в банке из-под сгущенного молока, не допуская к этому священнодействию никого из посторонних. Он угощал чифирем и нас, но дегтеобразная горькая отрава, от которой бешено колотилось сердце и появлялась дрожь в коленках, не пришлась ребятам по вкусу. Вокруг мазанки густо зеленела дикорастущая конопля, и Тельман, поглощавший абсолютно все, что вызывает кайф, рачительно пользовался и этой природной благодатью. В порыве дружелюбия он предлагал попробовать "зыбнуть" забитую "беломорину" и нам, но "дурь" нашему брату "не покатила"; нам больше нравилось веселящее сердце вино.
Чтобы добыть вина, мы уже после обеда отряжали по графику двух добрых молодцев, на спине у каждого находился мешок со специально отобранными огромными кавунами. Нужно было преодолеть под палящими лучами южного солнца с этим тяжелым грузом несколько километров бахч и целины, чтобы успеть на 6-й разъезд ко времени прибытия махачкалинского поезда, делавшего буквально минутную остановку. Здесь и происходил бартер; веселые дагестанцы с удовольствием меняли арбузы на бутылки вина: "Один штука - на один штука!"
Это был нелегкий труд, сходить гружеными туда и обратно за несколько километров, особенно - туда, но что не сделаешь, чтобы вечером всем было хорошо! Когда темнело, и дневной зной сменялся относительной прохладой, мы усаживались под салтенью (так на местном наречии назывался навес), натершись от докучливых комаров одеколоном "Гвоздика". Вино развязывало языки, размягчало душу, делало собеседников приятными, привлекательными и остроумными. Те, кто успел сколотить парочки, прижавшись плечами, ворковали о чем-то своем.
Потом под открытым небом запаливался громадный кострище. Аполлон, прозванный так за кучерявость и древнегреческий профиль, настраивал свою "Спидолу" на волну "Радио Люксембург", и в ночную тьму-таракань, в сопровождении эфирных помех, врывались хиты того сезона: "Bridge Over Troubled Water" Simon and Garfunkel, заводная "In The Sommertime" группы "Mungo Jerry", битловские "The Long And Winding Road" и "Get Back". Словно древние язычники-огнепоклонники, мы отплясывали вокруг костра какие-то дикие танцы, отбрасывая причудливой формы и огромных размеров тени; вино сближало нас с гнездящимися глубоко в генах духами предков.
Из-за холеры все студенты, работавшие в колхозах, стали "невыездными". Карантинная служба запретила любые перемещения, и нам пришлось пролонгировать (то есть, продлить) трудовой семестр до двух месяцев. Правда, команда из нескольких человек совершила вылазку на два дня в город, но по возвращении нас ожидали медики, одетые в те же противочумные костюмы, тут же определившие путешественников-нарушителей в обсерватор-карантин. Походив несколько дней с персональными ночными вазами - горшками в руках для трехкратной сдачи анализов, мы благоразумно решили больше не испытывать судьбу.
В народе прочно утвердилось мнение, что на холерный вибрион губительно действует водка, и в ресторанах города стали сквозь пальцы смотреть на посетителей, приносящих с собой спиртное. Вот счастливый случай, когда душевная тяга совпадает с выбором лекарства! И, хотя, как медики, мы понимали, что такая профилактика - форменная лажа, все же возможность употреблять, вроде бы как для лечения, а не для банального кайфа, делала эту процедуру оправданней и осмысленней.
Поскольку спиртное выпивалось накануне без остатка, то утолять утреннюю жажду приходилось, исходя из местных условий. Аполлон выбирал на грядке самый крупный арбуз, темный и влажный от росы, и резким, натренированным ударом ребра ладони раскалывал его надвое, после чего из него руками без церемоний извлекалась сочная, красная, холодная и хрусткая мякоть сердцевины с черными и крупными, как гитарные медиаторы, семечками, здорово освежавшая наши шершавые языки и потрескавшиеся губы. Остатки арбуза, почти целого, выбрасывались на грядку в ботву.
К концу второго месяца наш трудовой коллектив оброс волосьями, изрядно пообносился; мы выглядели совершеннейшими бродягами. Я даже привез домой фотографию, на которой на песчаном бархане были запечатлены несколько моих одногруппников, включая меня самого, стоящих на песке на коленях, в рубашках и штанах, на которых явственно просматривались прорехи, с неприлично длинными по тем временам волосами и небритыми щеками. Бедная мама, увидев это фото, решила, что сын ее вступил в какую-то шайку, и уничтожила вещественное доказательство - фотографию, бесценный экспонат на сегодняшний день…
После четвертого курса мои соседи по комнате в общаге все как один поступили в филиал Военно-медицинской Академии, в другой, более северный город. Но я не остался сиротой, поскольку уже обзавелся компанией по интересам, часть которой состояла из коренных жителей города. Поэтому, у нас всегда имелась возможность беспрепятственно собираться то на одной, то на другой квартире-флэте, слушать без помех "The Beatles", "The Rollng Stones", "The Doors", "Pink Floyd", "Creedence Clearwater Revival" и другие модные рок-группы, беседовать о преимуществах того или иного направления в западной молодежной музыке под мелодичное звяканье стаканов, наполненных мудрым портвейном, уединяться с девушками в соседней комнате или, на худой конец, в кухне или в ванной.
Не надо только думать, что "наша компания" была лишь примитивной потребительницей вина, рок-н-ролла и секса. Отнюдь!!! Мы и Жана Поля Сартра почитывали, и запрещенный самиздатовский Александр Исаевич гулял у нас по рукам, и премудрости Зигмунда Фрейда нами постигались, да и занятия по основным институтским дисциплинам не забывались окончательно. Правда, на эти занятия катастрофически не хватало времени, поэтому перед зачетами и сессиями начинался форменный штурм.
Некоторые из нас играли на музыкальных инструментах, неплохо рисовали, пописывали стишки; у Вайса, например, получалось очень недурно, но он быстро спился. Конечно, это были потуги провинциального интеллектуализма, но я не вижу в нем никакого принципиального отличия от столичного.
Как это ни странно, но кое-кто из нашей братии принимал участие в общественной жизни института. Я, например, в составе редколлегии занимался выпуском стенной газеты "Collega" - огромной бумажной простыни, склеенной из множества ватманских листов, на пол-институтского коридора. Я отвечал за общее художественное оформление, раздел карикатур и колонку юмора, которую мы готовили с моим закадычным другом Володей Морозовым. Там попадались стебы, которые нам очень нравились, например: "При совершении обряда обрезания раввин местной синагоги хватил лишнего" или "Новости: На острове Кюсю ничего нового".