Идея, заслуживающая рассмотрения
"Ты как сюда попала?"
Молчание. Она уставилась в пол.
"Откуда ты знаешь, что я здесь?"
"Это правда?" - спросил старший сержант.
"Что правда?"
"Это правда - что она говорит?"
"Что ты ему сказала?" - спросил Лев Бабков.
"Она говорит, что она твоя дочь".
"Ах да, - сказал Бабков. - Ну, конечно. Вечная история, опять от тётки сбежала".
"Чего ж мне с вами делать. Протокол, что ли, будем составлять. Ладно, забирай её, на хрена она нам тут сдалась".
"Куда я её заберу. Мне в ателье надо возвращаться, коллеги ждут".
"Ну и бери её с собой".
Разговор происходил в детской комнате районного отделения, больше напоминавшей тюремную камеру. Окно забрано решёткой. Железная койка привинчена к полу, дверь снабжена оптическим приспособлением, которое в классические времена именовалось волчком, а в наши дни называется глазком. В комнате находился стол, весь исцарапанный, покрытый следами канцелярского труда, за столом восседал, заложив сапог за сапог, старший сержант Павел Лукич.
Луша сидела на кровати, составив коленки в дырявых чулках, на ногах - разбитые ботинки.
Она подняла голову.
"Врёт он - никакая я ему не дочь".
"Позволь, позволь. Ты же сама сказала".
"Мало ли что сказала… это я чтобы его найти. И призвать к ответу".
"Что-то я не понимаю", - сказал Павел Лукич.
"Чего ж тут понимать, - сказала она. - Он меня изнасиловал. Я в Москву приехала. Он меня на вокзале увидел, заманил к себе, а теперь от меня скрывается. Я от него беременна".
"Всё по порядку, - сказал Павел Лукич. - Значит, ты не отрицаешь, что эта барышня твоя дочь?"
"Такая же, как твоя".
"Позволь… а чья же?"
"Чья-нибудь, - сказал Бабков. - Я её знать не знаю. Вяжется ко мне, а зачем, сама не знает. Всё, что она рассказывает, враньё. Она и мне наврала с три короба. Сама не знает, чего она хочет; теперь вот зачем-то сюда припёрлась".
"Ты не знаешь, она не знает. Кто же знает?"
"Я требую, - сказала девочка, - экспертизы".
"Какой ещё экспертизы?"
"Медицинской".
"Чего ты болтаешь, зачем тебе экспертиза?"
"Чтобы подтвердить, что он меня изнасиловал. Он меня заманил. Я на вокзале сидела, а он подходит и таким развратным тоном, чего, мол, ты тут сидишь? А я говорю…"
"Ты постой, ты по порядку. Когда это было?"
"Когда было - после экзаменов. Я приехала, сижу, жду, что меня брат встретит".
"Это в каком же месяце?.. Так, - сказал старший сержант, - в мае, стало быть. А сейчас у нас август. Какая же может быть экспертиза?"
"А следы спермы? - возразила она. - Следы остаются". Милиционер сдвинул фуражку на лоб и энергично почесал в затылке.
"Следы, говоришь. Ты, я смотрю, учёная. Вот что, дорогая: подымайся". Она не двигалась, болтала ногами.
"Встать!" - гаркнул старший сержант.
Девочка вскочила с кровати и вытянулась в струнку, как игрушечный солдат.
"И чтоб твоего духу здесь больше не было Где твои манатки? Нет манаток? И ты… и вы тоже", - бросил он Лёве.
"Луша", - сказал Бабков. Несколько времени спустя они добрались до вокзала, это была та самая станция, где карандаш императора наткнулся на выбоинку в линейке. Перешли по трапу на противоположную платформу и уселись в пустом, замусоренном зале ожидания.
"Где ты была всё это время? В Киржаче?"
"Может, и в Киржаче", - отвечала девочка. Она разгуливала по залу, пела песни, мурлыкала, прыгала на одной ноге, поддевая носком что-то.
"Какое-то наваждение, помешались вы все, что ли… У меня есть одна знакомая, она рассказывает о том, как её изнасиловал отчим. Ты мне тоже плела что-то про твоего дядю… как он, кстати, поживает?"
"А что, неправда, что ли?"
"Что неправда?"
"Что ты меня - это самое".
Она разбежалась и ударила по крышке от банки, как футболист по мячу. Лев Бабков спасовал крышку в угол. Вдали шёл поезд. На платформе ожидали пассажиры, их было немного: женщины в сапогах, в платках и плюшевых кофтах, схватив за руку оробевших детей, парень в солдатской шинели без хлястика, похожий на сказителя. Все торопливо полезли в вагоны. Девочка бросилась на пустую скамью у окна.
"Тебе что, - спросил Бабков, садясь напротив, - этого так хочется?"
Она вонзилась в него птичьими глазами без блеска.
"Я спрашиваю, тебе непременно хочется, чтобы тебя кто-нибудь - как это называется - употребил? Дело этим кончится. Найдётся кто-нибудь. Может, это уже и произошло? Что ты делала всё это время?"
"Ты не увиливай. Забыл, что на даче было?"
"Лапочка. Это тебе приснилось".
"Сначала девушку соблазняют, а потом говорят: приснилось!" - сказала она сварливо. - "Кому приснилось, а кому… Вот возьму, и…"
"Что - и?"
"Вот возьму и остановлю поезд".
"Не выйдет. Мы эти номера знаем. Второй раз не пройдёт".
"Вот сейчас закричу, чтоб все слышали. Вот сейчас пойду и буду милостыню просить, скажу, мне на аборт надо".
"А я, - сказал Лев Бабков, - выкину тебя сейчас из вагона. Слушай, Лукерья, - проговорил он после некоторого молчания, глядя на без устали болтающиеся тонкие ноги девочки в рваных чулках, на её руки с грязными ногтями. - Нам ещё ехать долго. Надо сообразить. Куда нам с тобой деваться?"
"Куда хочешь, туда и девайся", - сказала она.
"Чем ты занималась это время? Воровала?"
Она передёрнула плечами.
"А может, действительно побиралась?"
В ответ Луша запела тонким визгливым голосом:
"А поутру они проснулись! Кругом помятая трава!" В самом деле, подумал он, почему бы и нет?
Конец - или ещё не конец?
Пруст говорит, что смерть не одна для всех, но сколько людей, столько же и смертей; мысль, достойная обсуждения, в которое мы, однако, не станем вдаваться. До сих пор наш рассказ был основан на более или менее достоверных известиях, теперь отстаётся только гадать, остаётся область гипотез: представим себе, какой смертью мог умереть Лев Бабков. В том, что он умер, не остаётся сомнений; во всяком случае, исчез бесследно, а другими сведениями автор этих заметок не располагает. Само собой разумеется, смерть была случайной, - если он в самом деле умер, - случайной в том смысле, что она не могла быть логическим итогом биографии человека, у которого нет биографии. Смерть - логический итог? О воине, которому шальная пуля угодила в сердце, не говорят, что он умер случайной смертью; в то же время человек, упавший на пороге своего дома, считается умершим случайно, несмотря на то, что тромбоз венечных артерий сердца был логическим следствием длительного, хотя и незаметного, процесса.
Смерть могла настигнуть нашего друга, когда он перебегал через трап, чтобы успеть нырнуть в электричку, поскользнулся и был раздавлен идущим навстречу товарным составом; примем это за одну из возможностей, хотя Лёве, как всегда, некуда было торопиться. Смерть караулила в подъезде старого дома возле фабрики "Большевичка", внизу, когда Лев Бабков выходил под руку с бывшей подругой сказителя, о которой мы ничего не знаем, кроме её имени, - смерть выглядела непрезентабельно, на голове имела кепчонку, на ногах стоптанные прохоря и в первую минуту повела себя крайне скромно, попросив разрешения прикурить, потом спросила, сколько сейчас времени, потом попросила взаймы ручные часы; слово за слово, и кончилось тем, что, к своему удивлению (в таких случаях всегда испытываешь удивление), он обнаружил, что лежит на полу, прижимая к животу окровавленные ладони, спутница улетучилась, сам же он, привязанный к каталке, мотался и подскакивал в машине Скорой помощи, или ему снилось, что он лежит на каталке, потому что к тому времени, когда автомобиль с красными крестами, с тщетно воющей сиреной застрял окончательно в пробке при выезде на Садовую, Лев Бабков уже не существовал.
Смерть могла случиться при совершенно экстраординарных обстоятельствах, и на сей раз мы могли бы её опознать, на ней было школьное платьице и чулки с дырками. Опознать могла бы и баба-сторожиха. Против ожидания, грузная сторожиха в валенках, которые она не снимала со времени победного окончания Отечественной войны, оказалась на своём посту, но в конце концов пустила их, вероятно, небезвозмездно, и кое-что произошло в одной из опустошённых комнат старой дачи, именно, в той, где стояло разбитое пианино, о чём следователь мог судить по невнятному рассказу сторожихи, слышавшей музыку, а судебно-медицинский эксперт - по лиловым пятнам и следам ногтей на шее трупа, лежавшего на полу, лицом вниз: очевидно, - и скорее всего это случилось сразу же после кульминации, в тот единственный короткий момент, когда два существа перестают чувствовать себя отдельными существами, в тот последний момент, о котором девочка-смерть грезила чуть ли не с детсадовского возраста, - очевидно, она поступила так, как в мире насекомых поступают самки некоторых видов, уничтожая партнёра после копуляции, и, выбравшись из-под обмякшего тела, неслышно выскользнула через заднее крыльцо.
Дом (2)
Близится вечер, похожий на вечер жизни, недалёк и конец эпохи, а если вернуться к будням - наступает конец рабочего дня. Осенью об эту пору начинает темнеть. Компания, с сетками и кошёлками, запасом еды и питья, высадилась на глухом полустанке. Место не столь далёкое, в пределах пригородного сообщения, но почти необитаемое, у которого нет даже названия - "пост номер такой-то", "платформа такой-то километр", что-нибудь в этом роде. Мокрые и иззябшие, добрались до обители призраков. "Ба, - да вас тут целый шалман". Это вышла навстречу сторожиха.
Не шалман, а приличное общество, или, лучше сказать, все знакомые лица.
Попытка прикинуть, сколько может выручить за день человек, путешествующий по вагонам, в лучшем случае может дать лишь весьма приблизительные результаты: слишком много разнообразных факторов влияют на заработок. Существуют люди, рождённые собирать подаяние; артисты своего дела, которых не надо учить, как подать себя, как одеться, хорошо знакомые с конъюнктурой, с современной модой, не скованные рутиной, не эксплуатирующие заезженных ролей, но и не эпатирующие публику слишком смелым репертуаром, следуя наказу Вольтера: быть новым, но не быть экстравагантным. Нищенство есть в такой же мере искусство, как и ремесло; подобно искусству, оно сочетает новаторство с традицией. Подобно всякому ремеслу, оно знает профессиональную конкуренцию и цеховое братство.
Сторожиха, по имени тётя Стёпа, встретила нашего друга, как правитель острова встречает представителя короны. Обнялись и расцеловались. Лев Бабков рекомендующим жестом указал на спутников. Сторожиха была пожилая дама, казавшаяся очень дородной в древней шубе, двух платках и циклопических валенках с галошами. Наскучив ковыряться длинным ржавым ключом, она вручила ключ Лёве, которому не понадобилось больших усилий, чтобы сорвать замок вместе с петлями. Общество вступило в дом.
Вопрос о том, кому принадлежала заброшенная дача, следует отложить в сторону, отчасти потому, что в этой повести мы всё ещё не расстались с исторической эпохой, когда собственность представляла собой нечто предосудительное, полузаконное и, в сущности, недоказумое. Собственность - это кража! - возвестил некий утопист-мечтатель. Можно считать и так; в том смысле, что её всегда можно украсть. Во всяком случае, никто никогда не видел владельцев. Никто, не исключая привратницы, не был уверен в том, что они существуют. Дача могла служить примером общенародной собственности. Дача, как уже рассказывалось, была открыта Лёвой несколько месяцев тому назад, наподобие того, как мореплаватели открывали новые земли и называли их в память о святителе, чей день совпал с днём вступления на берег, в честь короля или адмирала. Дача по праву должна была называться именем Льва Бабкова.
Помни о том, что завтра
Призрачный свет теплится в окнах необитаемой дачи, словно в самом деле там заседает штаб привидений. В печке трещат дрова. На большом столе посреди комнаты, где некогда девочка Луша исполняла свой загадочный танец, под пятном на обоях, оставшимся от чьего-то портрета, и где теперь висит портрет-парсуна государя Димитрия Иоанновича со скипетром и державой, в расшитой ферязи, в бармах и в шапке Мономаха, удивительно похожий на Лёву, - на столе возвышается старинная, зелёного стекла керосиновая лампа, поблескивают бутылки, лилово-красный холм винегрета в оловянном тазу ослепляет величием, тарелки со снедью ласкают глаз. Вдумчивое кряканье, вдохновенное похлопыванье в ладоши, отрывочные междометия.
"М-да… Ну-ну. Недурственно… Ничего себе… Оно, как бы это сказать. Хорошо сидим. Н-ну-с…"
Поэт (со стаканом в руке). Дорогие граждане!
Шум, суета, кому-то не успели налить.
Поэт. Братья и сестры… Искусство принадлежит народу. Выпьем за наш народ. За наш чудесный, добрый, терпеливый народ, умеющий ценить истинную поэзию. За народ пригородных поездов, за то, чтобы он и впредь оставался таким же внимательным, таким же щедрым, чтобы и впредь подавал, как подавал нам сегодня!
Кто-то (со стаканом). За женщин! За наших дорогих женщин, которые нам, того, дарят… За тебя, Клава. И ты, как тебя: Лукерья, что ль. Привыкай. Небось уже с кавалерами ходишь.
Луша. Пошёл ты знаешь куда.
Дядя-коллекционер (с вилкой, хищно оглядывая стол). Я, друзья мои… Я, может быть, человек посторонний, но позвольте и мне. На правах, так сказать, гостя. Я всегда относился, так сказать, с известным недоверием к сбору, если можно так выразиться, денежных средств в вагонах. Мы, люди старшего поколения, сохранили идеалы. Я, например, могу сказать о себе так. Впрочем, деньги тоже не помешают. А как бы это мне… вот там колбаска, кажется. Будьте добры, не службу, а в дружбу. Друзья мои… Сегодняшний день убедил меня в том, да, убедил, позвольте мне называть вещи своими именами, что это дело, я имею в виду, хе-хе… весьма и весьма доходный промысел. Позвольте выпить.
Кто-то. И закусить! Закругляйся, папаша.
Хор (половина стола). Оно, как бы это сказать, ничего. Пить можно.
Хор (другая половина). Из дерева, говорят. Из нефти. На вкус вроде ничего. На вкус-то, может, и ничего, а мужскую силу отбивает - это точно.
Кто-то. А это мы лучше наших девочек спросим. Им виднее… Тётя Стёпа, а ты чего не пьёшь?
Сторожиха (неожиданно похудевшая, помолодевшая, в кофте, благодарит, тыльной стороной ладони утирает уста, подтягивает концы белого платочка под подбородком).
Сигизмунд Кораблёв. А я хочу поднять этот бокал за моего самого близкого друга Льва Казимирыча. Если бы не он, не видать мне ни института, ни хера.
Поэт. Чего ж ты тогда по вагонам ходишь.
Муня. А ты не перебивай. Одно другому не мешает. Одно дело наука, а другое - хлеб насущный. Сам-то небось… И вообще: ишь ты какой нашёлся… Я что хотел сказать. Выпьем за наше великое время. За нашу великую… нет, лучше ты, Лёва, скажи.
Дядя. В самом деле. Все ждут. Лёва! На тебя, можно сказать, народ смотрит. Несмотря на то, что между нами есть известные расхождения…
Хор. На вкус вроде бы ничего. С пивом только не надо мешать.
Кто-то. Какие могут быть расхождения. У нас никаких расхождений нет. А ты, Стёпа, чего не пьёшь.
Лев Бабков (после некоторого раздумья, не замечая, что его уже мало кто слушает}. Насчёт института… да. По правде сказать, я уже забыл, когда там был в последний раз… Но, пожалуй, стоит об этом сказать несколько слов. Тут произносились разные тосты. Кораблёв хотел сказать о нашем времени. Я, знаете ли, всегда интересовался историей… Причём должен заметить, что это ведь не просто институт истории, это, к вашему сведению, институт усовершенствования истории, большая разница.
Клава. Ты не очень-то забывайся. Ну-ка отзынь.
Кто-то. Ты моя мечта. Рядом с такой женщиной трудно сохранить равновесие. Позвольте вас… того. Нет, я просто не знаю. Какими словами передать…
Клава. Языком болтай, а рукам воли не давай.
Лев Бабков. И, мне кажется, я пришёл к некоторым результатам.
С. Кораблев. Я всегда говорил: талант! Гений! Переворот в науке.
Дядя. Интересно, хе-хе. Что же это за переворот. Там, кажется, что-то интересное: селёдочка или что это… будьте добры.
Призрак Директора (садясь за пианино). Такова природа великих открытий. Лишь после того, как они были сделаны, кажется, что они были очевидны. Эта лампа напоминает мне долгие бдения со свечой в камере Шлиссельбурга. (Исполняет Шествие гномов из сюиты Грига "Пер-Гюнт").
Лев Бабков. Так вот, если вернуться к тосту моего коллеги… Ты говоришь, Муня, великая эпоха. Может быть. Все эпохи считали себя великими. Только вот в чём дело. Мои исследования показали… даже не столько исследования, сколько моя интуиция. Друзья! (Стучит вилкой). Они меня не слышат. И к лучшему.
Призрак (захлопывает крышку пианино). Я, я тебя слушаю. На следующем заседании президиума ты будешь рекомендован в члены-корреспонденты Академии наук.
С. Кораблев. Кого я уже давно не вижу… Лёва! А где ж твоя… Вот, скажу вам, девочка. Одни титечки чего стоят.
Лев Бабков. Овен бодал к западу, и никакой зверь не мог устоять против него. Не было никакой эпохи.
Муня. Чего?
Лев Бабков. Не было, говорю. К т о-т о. Как это не было. А мы? Д я д я. Он пьян.
Chorusmysticus. Всё преходящее есть лишь подобие.
Григорий Отрепьев (он же царь Димитрий Иоаннович; из портретной рамы). Могу подтвердить.
Кто-то. Нет, это уже оскорбление. Как это так - не было?
Лев Бабков. А вот так. Через сто лет люди спросят: а что тогда происходило? И услышат в ответ - ничего не происходило. Потому что эта эпоха была изобретением пропагандистов. Совершенно так же, как классическая древность была изобретением средневековых монахов. На самом деле ничего не было. Нашей эпохи не существовало, понятно? И нас с тобой, Муня, всё равно что не было. (Пьёт). Ты думаешь, что вот он (показывает на Директора) привидение, в этом доме должны быть привидения. А на самом деле это мы все - привидения.
Дядя. О ком это он говорит? Он не пьян, он свихнулся!
Клава. Лёвушка, ты бы отдохнул.
Лев Бабков. Э, о чём там говорить. (Выходит из-за стола и усаживается за пианино).
Запевала. Из-за острова на стрежень!
Смешанный хор. На простор речной волны.
Лев Бабков. Луша. Ты бы нам станцевала, что ли…
Несколько времени спустя, - это выражение мы уже употребили, и в самом деле, можно ли обойтись без отсылок подобного рода в эпическом повествовании, которое как-никак основано на доверии к времени, на вере в его ничем не прерываемое течение, а значит, и на доверии к эпохе, - несколько времени спустя глазам стороннего наблюдателя могла бы предстать таинственная картина: ещё кто-то сидит в полутьме за столом, но уже тарелки сдвинуты в сторону, пение смолкло, народ разбрёлся по углам; бывшая подруга сказителя покоится в объятьях кого-то; иных сморил сон. Лампада - теперь она стоит на пианино - озаряет лицо музыканта тёплым, тусклым сиянием. Девочка Луша перешагнула со стула на стол. Несколько мгновений перед танцем она стоит, босая, в коротком платье, опустив тонкие руки.
Кто сказал, что наше время - выдумка? Вот оно, наше время.
1995
Finis