Однако облегчение, которое я стала испытывать, отказавшись от самоанализа, включая не только непонятные процессы энергетики и сознания, но и осмысление и переоценку того, что со мной случилось, что так тяжко потрясло меня и от чего я до сих пор оставалась чуть живой, это облегчение нравилось мне. Много позже я поняла, какие мощные, здоровые инстинкты, переданные мне предками, были вызваны к жизни в моем организме и как беспощадно они защищали меня от гибели.
12. Аудиенция
Невероятными бывают судьбы людей. Со мною теперь жила русская беженка из Чечни. Она потеряла там дом, имущество, сбережения, но не хотела ехать к сыну в Москву, предпочитая оставаться в нашем городе, где у нее никого не было.
Алла была моложе меня, но благодаря Володьке ни в работе, ни в деньгах не нуждалась. Кроме того, что ему был не чужд сыновний долг - он давал ей денег, наверное, еще и за то, что она не стала создавать проблем для его семьи в Москве. Денег нам хватало на двоих - она платила мне за проживание. Наконец-то, от меня отступили страхи умереть под забором, перестали по ночам мучить кошмары о том, что я потеряла очаг и кров. Стало легче не только материально, но и психологически, я посвежела, с лица исчезла чернота, вернулась матовая прозрачность кожи.
А вот с одеждой была беда. Раньше я не замечала, что вещи быстро теряют вид, устаревают и ветшают, если время от времени не обновлять свой гардероб. Теперь же это "время от времени" тянулось четвертый год, и я выглядела сущей нищенкой в старых, хотя и опрятных нарядах.
Я стала плохо видеть, и мне пришлось пользоваться очками, доставшимися от соседа напротив. Однажды, водрузив их на нос, то и дело поправляя от сползания вниз, я починяла нижнее белье, ловя мелкие стрелки, разлезшиеся по трикотажу, когда в дверь позвонили. Дверь открыла Алла, и знакомый голос зазвенел в тот же час:
- О, здрасьте! А Екатерина Алексеевна что, опять переехала? Где она!? - совсем как в лучшие времена заорал Вилен Борисович, нахально врываясь в квартиру.
Комбинации и трусики были мгновенно скомканы и спрятаны в целлофановый кулек.
- Здесь, здесь! - я направилась на выручку остолбеневшей Алле. - Узнаю прежнего Вилена Борисовича. Хм! - я засмеялась. - Вы похожи на цыпленка, впервые увидевшего букашку.
- Бука-ашку, - передразнил он. - Собирайтесь, и быстро. Внизу ждет машина.
Он уже намеревался выйти, уверенный в беспрекословности моего подчинения.
- Подождите. Какая машина? - остановила его я.
- Шикарная, как всегда! - ответил он и уточнил, лукаво улыбаясь: - Правда, в меру шикарная. Гаврик хочет вас видеть. Только не мешкайте.
- Да мне же причесаться надо, одеться! А надеть-то и нечего…
- Та-ак, - протянул он. - Гаврик действительно давно вас не видел. - Несколько мгновений он задумчиво и оценивающе смотрел на меня. - О, я скажу, что буквально схватил вас за руку и привез!
Я продолжила:
- Высокий "конский хвост" на голове, концы распушить и - веером их вокруг лица. На ноги - туфли на каблуке, в руки - ничего, сумочки приличной нет. А платье? Платье сейчас придумаю, - соображала я. - Сделаем вид, что вот его-то переодеть времени мне как раз и не хватило. Так?
- Соображаете, - игриво подбодрил меня Вилен Борисович.
- А что случилось? - скороговоркой спросила я, доставая туфли, расстаться с которыми не хватило сил, тем более что их, ношенных, у меня из рук никто и не вырывал.
"В меру шикарная машина" была никакая не иномарка, а новенькая "девятка", правда, с кондиционером. "Хорошее начало, - подумала я. - Прорезались, наконец, вкус и умеренность".
Гаврик меня ждал, но попасть к нему, по-прежнему, было нелегко. Все же через каких-нибудь полчаса дверь распахнулась, и на пороге возник скромно улыбающийся хозяин кабинета. Сдержанным жестом он пригласил меня войти. Вилена Борисовича попросил остаться в приемной.
Все снова происходило по ранее заведенной традиции - галантное целование руки, "вы, как всегда, прелестны", хорошо тренированная пауза, спокойное разглядывание и, наконец, обычное:
- Ну, рассказывайте? - тоном вопроса.
- Нечего рассказывать, живу.
- Живете? - удивленно вскинул брови Гаврик.
Я промолчала, зная правила игры. Теперь мне можно задать вопрос, один вопрос. Но я терялась, какой из всех теснившихся в мыслях, был главным. Поэтому пауза затягивалась. Мне от вопросов лучше воздержаться, - подумала я, и произнесла неожиданно для себя:
- Если бы вы знали, какая радость видеть вас, Виктор Михайлович, правда. - В горле запершило и, проглотив комок, я добавила: - Уже не думала, что это случится.
Он понимающе, спокойно смотрел на меня. Во взгляде не было ничего ранящего: ни жалости, ни любопытства, ни недоумения. Как и во мне, в нем отсутствовала неловкость за мой вид, совсем непривычный для него, за человеческую несостоятельность, за потери, крах, стыд и унижение, за всю мерзость того, что пришлось пережить мне, поверженной.
Мы были одногодками, но он выглядел моложе меня. Его моложавость усиливала бесцветно-неприметная, какая-то приятно-серая внешность. Он был чуть ниже среднего роста, худощавый, стройный, не могучего, но крепкого телосложения, ладный. Волосы естественного платинового цвета, коротко стриженные, обрамляли хорошо очерченную голову. Такими же бесцветными и неброскими были брови, глаза, кожа по-европейски удлиненного лица с тонким прямым носом, с всегда готовыми к легкой улыбке губами. Из всего, что могло бы запомниться случайному человеку, были усы, такие себе - не длинные, не короткие, а в самый раз. Они не казались лишними, но и не свидетельствовали о том, что хозяин желает украсить себя - просто они должны были присутствовать на лице и именно такие. Можно еще отметить глаза. Их рассмотреть или запомнить не удавалось. "Что-то светлое" - сказал бы каждый. Но особенность состояла в том, что при всем уме, светившемся в них, при всей сметливости, зоркости, при всей их неусыпности, они излучали доброжелательность, и казалось - тебя обнимает теплое море. Причем это была не маска, его глаза не умели лгать. Но любая правда, отражающаяся в них, обволакивалась дивным светом, легко переносимым и друзьями, и врагами.
Мягким движением он нажал кнопку на аппарате связи с приемной:
- Ира, два кофе, пожалуйста.
- Мне с сахаром, если можно, - осмелела я.
- Я тоже пью с сахаром, она знает. Перейдем к делу?
- Перейдем, - согласилась я, не предполагая, что он имеет в виду.
- У нас возник интерес к тому предприятию, на котором оборвалась ваша трудовая деятельность.
Посмотрев на меня и не дождавшись вопроса, он продолжал:
- Что вы думаете о нынешнем его директоре?
- Я стараюсь о нем не думать, - ответила я и, сделав паузу, добавила: - Я не смогу быть объективной.
- Объективным не может быть даже компьютер, потому что программу для него писал человек. Нас интересует именно ваше, - он подчеркнул интонацией последнее слово, - мнение по ряду вопросов. Постарайтесь ответить откровенно. Мы ценим вас, вы это знаете. Соединив ваше, пусть предубежденное, мнение с вашим опытом, характером, идеалами, я уверен, мы получим то, что ожидаем.
- Убедили, - сказала я. - Только спрашивайте конкретно.
- Поговорим и конкретно. Вы попейте кофе, расслабьтесь и настройтесь на беседу.
Как ему удавались эти паузы? Все время, пока дымился кофе, он молчал. Отпив глоточек, отставлял чашку, посматривал на меня. Иногда, слегка наклонив голову, смотрел неопределенно куда, будто о чем-то вспоминал. Затем следовал еще глоточек кофе. Я с удовольствием наблюдала за ним.
13. Воспоминания
Мы виделись редко, это была пятая или шестая встреча с той поры, когда Вилен Борисович за руку втянул меня в его кабинет и сказал:
- Виктор Михайлович, вот кто нам нужен! - и принялся долго и подробно рассказывать обо мне.
Я никогда не спрашивала у него, от кого, зачем и как он разузнал про меня, не спрашивала в какой-то мере из скромности, а отчасти потому, что почти точно знала, какие слова услышу в ответ. Ответил бы он мне примерно так: "Узна-ал, это моя работа".
Сложностей в этом никаких, конечно, нет, просто было бы интересно.
Так вот, в ту первую встречу, Виктор Михайлович, выслушал Вилена Борисовича, ни разу не перебив, не задав ни одного вопроса, оставив его как бы без обратной связи, и сказал, обращаясь ко мне:
- Вы умная, привлекательная, деловая. Мы сделаем все, чтобы вы стали первой бизнес-леди в этом городе, - после чего опустил глаза в лежащие на столе бумаги.
Аудиенция была окончена и Вилен Борисович, его первый заместитель, как оказалось, незаметно вытеснил меня из кабинета.
А потом были встречи раз в году, начинавшиеся целованием руки, неизменным "вы, как всегда, прелестны" и коротким вопросом: "Ну, рассказывайте?"
Подготовленная Виленом Борисовичем, я знала, что должна рассказать о своей коммерческой деятельности за год. Отчет был похож на детальный рассказ, повествование, ибо происходил без посторонних лиц, в непринужденной обстановке. Гаврик никогда не перебивал меня вопросом или комментарием, никогда не завершал "слушание" анализом, указанием на ошибки или советом на будущее. Короткое "спасибо" подводило черту под отчетом и завершало встречу.
Два раза за весь период моей деятельности в бизнесе я попадала в сложные обстоятельства.
Один раз это было, когда я получила удачное, даже соблазнительное, предложение, но не в состоянии была его принять из-за отсутствия средств. Как я металась! Я искала, перебирала варианты, обдумывала условия и компромиссы, которые могли бы убедить партнера дать согласие на сделку и подождать с оплатой. Именно в эти дни на меня вихрем и налетело знакомство с человеком-вулканом - Виленом Борисовичем. Повода к знакомству не было никакого. Он пришел на наше предприятие по какому-то незначительному делу, и попал в обеденный перерыв. Открытой оказалась только дверь моего кабинета. Он вошел, завязал разговор. Его неуемное любопытство выливало и выливало на меня вопросы, а я, оставаясь в задумчивости о своих делах, видимо, плохо объясняла ему. Еще вернее, что он плохо соображал, туго вникал в сказанное. Нервничая, он воскликнул:
- Что вы талдычите одно и то же? Объясните, к кому обращаться и как правильно спросить о моем деле. Я же ни хрена не понимаю в этом вашем… - он сдержал более крутое словцо и с сарказмом закончил: - производстве.
Его издевательский тон доконал мое терпение. Глядя на него в упор, я постучала пальцами по столу и, медленно произнося каждое слово, прошипела:
- Для особо одаренных повторяю в шестой раз, - и снова слово в слово повторила то, что объясняла до сих пор.
Он замер и внешне, и внутренне. Упиваясь собственным хамством, я наблюдала, как в нем боролись желания врезать мне по загривку, плюнуть в рожу, размазать по стене. Он сознавал свое превосходство надо мной, уверенной, красивой и дерзкой, но… - женщиной. Отрывисто и часто выдыхая горячий воздух, все еще с усилием сдерживая себя, он снова заговорил:
- Ладно. Я плохо слушаю и плохо понимаю, а вы объясняете хорошо. Тогда объясните, что с вами? Может, хоть это я пойму с первого раза, - последние слова он произнес с сарказмом.
Во мне что-то улеглось, отпустило закрученные в пружину нервы.
- Ничего. Приходите сюда с пустяками, даже в них разобраться не можете.
- А вы озабочены, конечно, не пустяками. Вы решаете проблемы глобальной важности?
В его тоне сквозили ехидство и ирония, но уже не задевающие меня.
- Мне вот тоже нужна помощь, а обратиться не к кому.
- В чем? - придвинулся он ближе, и я почувствовала, что он переполнился вниманием - добрым, сердечным.
- От меня может уйти шанс, если я не соображу, как его удержать.
- Шанс упускать нельзя.
Он устроился на стуле напротив, по-американски закинул ногу на ногу и коротко бросил:
- Излагайте.
Не надежда на помощь развязала мне язык. Я просто озвучивала собственные проекты, бродившие который день в голове, сама вслушивалась в их звучание, стараясь отсюда, извне, уловить самый реальный из них, самый верный. Я словно повторяла трудный урок, разбираясь с тем, что я имею и что мне нужно доказать. Окончив рассказ и забыв о собеседнике, сидящем напротив, я подперла лицо ладонью и засмотрелась в окно.
Февраль…
Двенадцать лет назад, тоже в феврале он, выслушав этот рассказ, схватил меня за руку, как есть выволок из кабинета с коротким "поехали", и бегом понесся на улицу. Так я попала на первую встречу с Гавриком Виктором Михайловичем. И тот на следующий день сделал разрешил мои затруднения и дал возможность не упустить шанс с легкостью и естественностью волшебного принца.
Второй раз обстоятельства прижали меня не размышлениями, как не упустить шанс, а поиском, как уцелеть.
Случился развал Советского Союза. Начали возникать таможни, пошел раздел банков, разрыв устоявшихся связей. Короче, закрутилась такая карусель, о которой не расскажешь. Надо было это все прочувствовать. Появились сбои в работе, полетели все договора, ни во что превратились права и обязанности сторон, до кого-то не доходил оплаченный товар, кому-то не перечислялись деньги за авансовые поставки, где-то не могли расплатиться из-за возникшей курсовой разницы в стоимости новоявленных валют. На руинах прежней страны еще не возникло новых государств со своими законами, вчерашняя нравственность оказалась выхолощенной, смешной, больше не регулировались юридические и производственные вопросы. Если люди самостоятельно находили выход из положения, то его реализации мешало воцарившееся беззаконие. Страх, круговерть, обморок времен! Три, всего три человека разрезали живую плоть народа, и не было рычагов, чтобы этому воспрепятствовать. Карать и миловать - эти функции прибрали к рукам услужливые, энергичные люди, и пошел гулять по городам и весям самосуд.
За мной повисли долги перед фирмами, находящимися теперь за рубежом, - в Украине. "Кожаные мальчики", специализирующиеся на выбивании долгов, приехали не сразу, а после нескольких предупреждений по телефону. Что я могла сделать, если мои деньги заморозились в банке? Люди с Украины, потерявшие здесь, в Вологде, свои капиталы, увещевали, уговаривали, угрожали, понимая без моих объяснений, что моей вины в сложившейся ситуации нет. Только моя причастность к их интересам давала повод заявлять о претензиях ко мне. За мой счет, ценою моих интересов пытались они вернуть свое.
По осколкам большой страны пробежала волна разборок. Убийства, самоубийства, исчезновение людей стали обычным явлением. Это не позволяло игнорировать угрозы, относиться к ним без должной серьезности. Надо было выручать себя и бывших партнеров, потому что кроме меня им никто бы помочь не смог, как и мне самой. Единственное, что могло привести к успеху, это поиск российских предпринимателей, терпящих аналогичное бедствие на территории Украины, чтобы можно было произвести взаиморасчеты.
Я нашла такую ситуацию и нужную мне организацию. К приезду "третейских судей" и к разговору с ними я была готова и рассчитывала, что мои усилия будут оценены. Да, мои невольные кредиторы согласились забрать деньги у тех, кто должен был такую же сумму в Россию, как я в Украину. Да, они убедились, что скорее не страх, а совесть руководили мной. Но их не устраивали сроки. И они возжелали наверстать упущенную прибыль! В наших договорах, конечно, не был предусмотрен развал Союза, но отмахнуться от обсуждения еще и этой проблемы я не могла, тем более что затягивание окончательных расчетов, как видно из такой постановки вопроса, было им лишь на руку.
Это долгая и невеселая история, которую, я расскажу отдельно. Но тогда я сидела с разламывающейся головой. Я изобретала новую спасительную комбинацию, но моя фантазия ничего не подсказывала, потому что еще никто не научился делать деньги из ничего, а мне именно это и надо было - найти, чем покрыть упущенную моими партнерами из Киева прибыль. Тем не менее я немного успокоилась и расслабилась, ведь вопрос с основным долгом решился благополучно.
Помощь, как бывает лишь в сказках, пришла неожиданно.
Когда зазвонил телефон, я как раз изучала бездонное небо и утверждалась в банальной, но вечно новой мысли, что мир - прекрасен. Звонил Вилен Борисович, о котором я и думать забыла - так долго он не давал о себе знать. Произошел обычный обмен приветствиями: "здрасьте!" - "здравствуйте".
- А я купил новую машину. С люком! Хочу вас покатать.
Я блаженно откинулась на спинку стула и сказала глухим голосом:
- И я хочу.
- Тогда я сейчас буду. Выходите через десять минут.
Эта возможность отдохнуть была послана мне самой судьбой. В отличном настроении я взбила прическу повыше, наярила помадой губы, ухмыльнулась отражению в зеркале и завиляла несуществующим лисьим хвостом к выходу.
Машина стояла у подъезда. "Ауди", с люком! Расплывшаяся рожица владельца светилась еще больше, чем новая покупка. Вилен Борисович не выскочил мне навстречу, предупредительно не распахнул передо мною дверь, как бывало раньше, - он вальяжно потянулся через сидение пассажира и небрежно отщелкнул ее изнутри. Я постояла возле образовавшейся щели, а потом, досадливо плюнув в сторону, уселась рядом с водителем. Хлопнув дверью резче, чем нужно, я уставилась вдаль.
- Завидуете? - воззрился на меня счастливый владелец иномарки.
- Ненормальный, да? - возмутилась я.
- Тогда бросайтесь на шею и поздравляйте меня!
- Вы открыли мне дверь, как напросившейся пассажирке.
- Ка-атенька! Сегодня мой день, - протяжно и весело пожурил меня он.
Я прикоснулась к его руке, лежащей на руле:
- Поздравляю! Легких вам дорог и безопасной езды.
- Другое дело! - бросил он, и мы покатили.
Вилен Борисович разоткровенничался:
- Вы знаете, что я подумал тогда, когда вы стучали пальцами по столу и делали из меня придурка?
- Не-а! Вы тогда, спасибо вам, промолчали, и сейчас не надо вспоминать.
- А чё? Интере-есно же.
- Если вам интересно, говорите, - согласилась я.
- Так вот, подумал я тогда: "Ну, подожди, зараза, вот запрягу тебя, и будешь на меня работать, раз такая умная!" Представляете?
- И что, получилось запрячь?
- Ни черта! Вы - кремень.
- Креме-ень, - на его манер протянула я. - Кремень, да не очень. Вот долбанут меня еще раз, и посыплется из меня щебень.
- Это кто вас долбанет? И почему "еще раз"? - с угрозой в голосе поинтересовался он.
- Долба-али уже, - снова в тон ему произнесла я.
- И вообще, что это значит - "долбать"? Ну-ка, быстро! - Он остановился на обочине, оперся локтем о дверцу машины, подпер пальцами подбородок и приготовился слушать.
Не помню, как долго я рассказывала свои приключения, но завершила словами:
- Остается долг на сумму упущенной ими прибыли и мне нечем его покрыть.