- Да чего уж, сударыня, - он радостно осклабился, - монахи в старину даже в гробах спали.
- Темные были люди, какой с них спрос, - сказала старуха.
На следующее утро мистер Шифтлет принялся за крышу сторожки, а Люсинел-младшая сидела на камне и смотрела на него. Не прошло и недели, как во дворе появились перемены. Он починил ступеньки веранды и черного крыльца, построил новый свинарник, поправил изгородь и даже научил Люсинел, глухонемую от рождения, говорить слово "цыпа". Крупная румяная девушка ходила за ним по пятам, выговаривая "цыппа", "цыппа" и хлопая в ладоши. Старуха издали следила за ними и радовалась про себя. Зять ей был нужен до зарезу.
Спал мистер Шифтлет на узком и жестком заднем сиденье машины, высунув ноги в окно. На ящике, который служил ему тумбочкой, он держал бритву и жестянку с водой, к заднему стеклу прислонил осколок зеркала, а пиджак аккуратно повесил на плечиках на одно из окон.
Вечерами он усаживался на ступеньках веранды и о чем-нибудь разглагольствовал, а по обе стороны от него во всю мочь раскачивались в качалках старуха и Люсинел. Три холма за старухиным участком чернели на фоне темно-синего неба, над ними чередой проплывали разные планеты и стояла, покинув куриную компанию, луна. Мистер Шифтлет говорил, что у него появился свой интерес, оттого он так и старается на ферме. Он даже машину им отремонтирует.
Подняв капот, он осмотрел двигатель и объявил, что машина сделана еще в ту пору, когда их делали на совесть. А сейчас, - продолжал он, - одну гайку закручивает один, другую - другой, третью крутит третий, выходит по человеку на каждую гайку. Потому и машины дорогие: платить-то надо сразу всем. А если платить одному - оно и дешевле выйдет, и человек свой интерес почувствует, и машины станут лучше. Старуха с ним согласилась.
Беда в том, говорил мистер Шифтлет, что людям сейчас на все наплевать, никто ни во что душу не вкладывает. Вот он, например, никогда бы не выучил Люсинел говорить слово "цыпа", будь ему на все наплевать или если бы он не вкладывал во все душу.
- Научите ее говорить еще что-нибудь, - сказала старуха.
- А какое слово вы бы хотели? - спросил мистер Шифтлет.
Ее улыбка была широкой, беззубой, многозначительной.
- Пусть научится говорить "мое солнышко", - сказала она.
Мистер Шифтлет давно смекнул, что у него на уме.
На следующий день он покопался в машине и вечером сказал, что если купить приводной ремень, то ее можно будет завести.
Старуха обещала дать денег. Потом кивнула в сторону Люсинел: та примостилась рядом на полу и смотрела на него во все глаза - даже в темноте они были у нее синими.
- Видите эту девушку? Пожелай какой-нибудь мужчина увезти ее от меня, я сказала бы: "Не отдам, никому на свете не отдам мое золотце". Но если он заявит: "Сударыня, я и не собираюсь ее увозить, я останусь с ней тут", - я отвечу: "Не мне вас осуждать, мистер. Я бы и сама не упустила случая обзавестись домом и жить с самой милой девушкой на свете. Нет, губа у вас не дура", - ответила бы я.
- А сколько ей лет? - как бы между прочим спросил мистер Шифтлет.
- Пятнадцать, шестнадцать, - сказала старуха.
На самом деле Люсинел уже стукнуло двадцать девять, но она была так младенчески чиста, что об этом никто не догадывался.
- Машину неплохо бы заодно и покрасить, - заметил мистер Шифтлет, - не то заржавеет.
- Там видно будет, - сказала старуха.
На другой день мистер Шифтлет сходил в город и вернулся с необходимыми деталями и канистрой бензина. К вечеру под навесом вдруг раздались жуткие звуки; решив, что у Люсинел начался припадок, старуха выскочила из дома. Девушка сидела на куриной клетке, возбужденно топала ногами и визжала: "цыппа, цыппа", но ее голос тонул в шуме двигателя. Потом под гром выхлопов величественно и грозно машина выползла из-под навеса. Мистер Шифтлет, серьезный, с прямой как палка спиной, сидел за рулем. Лицо его светилось скромностью, будто он только что воскресил мертвеца.
Усевшись вечером в качалку, старуха без проволочек приступила к делу.
- Стало быть, вам нужна чистая девушка, верно? - участливо спросила она. - Всякие там потаскушки вам ни к чему?
- Ни к чему.
- Нужна такая, - продолжала старуха, - чтобы не чесала языком, не огрызалась на каждое слово, не ругалась. Так? Тогда вот, смотрите. - И она показала на Люсинел, которая сидела в качалке по-турецки, обхватив пятки руками.
- Это верно, - согласился он, - с ней хлопот не будет.
- Раз так, - сказала старуха, - в субботу все трое поедем в город и поженимся.
Мистер Шифтлет устроился на ступеньках поудобнее.
- Не могу я сейчас жениться, - сказал он. - Для этого деньги нужны, а у меня нет ни гроша.
- А на что они вам, деньги? - спросила старуха.
- Деньги нужны. Сейчас многие делают все лишь бы как, а по мне - жениться и не свозить куда-нибудь жену, как полагается… Нет, я так не могу. Я должен повезти ее в гостиницу, угостить. Да я бы и на герцогине. Виндзорской не женился, - заявил он решительно, - если бы не мог повезти ее в гостиницу и накормить чем-нибудь вкусным. Ничего не поделаешь, так уж я воспитан. Этому меня еще мама научила.
- Люсинел гостиниц в глаза не видала, - забубнила старуха, подвигаясь вперед. - Посудите сами, мистер Шифтлет, у вас будет свой дом, глубокий колодец, самая чистая девушка. И не нужны вам никакие деньги! Я вот что скажу: бездомному калеке, без денег, без друзей - такому устроиться нелегко.
Эти жестокие слова закружились в мозгу мистера Шифтлета, как стая ворон над верхушкой дерева. Но сразу отвечать он не стал. Свернул сигарету, закурил, а потом уже сказал спокойно:
- У человека, сударыня, есть не только тело, но и душа.
Старуха сжала десны.
- Тело и душа, - повторил он. - Тело, сударыня, как дом, стоит на месте - и все, а душа - она вроде автомобиля, всегда в движении, всегда…
- Послушайте-ка, мистер Шифтлет, - прервала его старуха, - колодец у меня не пересыхает, в доме зимой тепло, ферма не заложена - можете сходить в город и проверить в конторе. К тому же под навесом стоит хорошая машина. До субботы, - осторожно кинула она приманку, - вы успеете ее покрасить. Деньги я дам.
В темноте по губам мистера Шифтлета скользнула улыбка, похожая на усталую змею, разбуженную огнем. Однако он тут же взял себя в руки.
- Я хочу сказать, что душа для человека важнее всего. Какие бы ни были расходы, но я обязан куда-нибудь свозить жену на пару дней. Этого моя душа требует.
- Пятнадцать долларов, - проворчала старуха, - больше дать не могу.
- Еле-еле хватит на бензин и гостиницу, - сказал он. - А кормить ее на что?
- Семнадцать с половиной - это все, что у меня есть. Больше вам не выдоить. А завтрак возьмете с собой из дому.
Слово "выдоить" больно ранило его чувства. Мистер Шифтлет не сомневался, что в ее матрасе зашито гораздо больше, но он уже успел объявить, что деньги его не интересуют.
- Как-нибудь обернусь. - Он встал и отошел, прекращая переговоры.
В субботу, едва краска на машине подсохла, все трое отправились в город и там, в кабинете судьи, мистера Шифтлета и Люсинел поженили; старуха была у них свидетелем.
На улице мистер Шифтлет принялся вертеть затянутой в воротничок шеей. Глаза его были злыми, мрачными, будто его оскорбили, а дать сдачи не удалось.
- Не по мне все это, - сказал он. - Какая-то барышня просто повозилась в конторе с бумажками, да еще анализ крови. А что они понимают в моей крови? Да если бы они даже вырезали мое сердце, им и тогда ничего не узнать. Нет, все это не по мне.
- Зато по закону, - отрезала старуха.
- Закон! - мистер Шифтлет сплюнул. - Закон-то и не по мне!
Машину он выкрасил в темно-зеленый цвет с желтой полоской под стеклами. Все трое забрались на переднее сиденье, и старуха сказала:
- Люсинел-то сегодня какая хорошенькая! Прямо куколка!
На девушке было белое платье, которое мать раскопала в сундуке, на голове - соломенная шляпка с гроздью красных деревянных вишен сбоку. В безмятежных глазах время от времени мелькала какая-то крошечная, хитроватая мысль, одинокая, как зеленый росток в пустыне.
- Повезло же человеку! - сказала старуха.
Мистер Шифтлет даже не взглянул на нее.
Они вернулись домой, чтобы высадить старуху и захватить завтрак. Когда к отъезду все было готово, старуха припала к дверце автомобиля, стиснув пальцами край стекла. Из уголков ее глаз по глубоким грязным морщинам заструились слезы.
- На два дня я с ней никогда еще не расставалась, - проговорила она.
Мистер Шифтлет завел мотор.
- И никому, кроме вас, я бы ее не отдала, я знаю, на вас можно положиться. До свидания, мое солнышко. - И она уцепилась за рукав белого платья. Люсинел повернула голову, но, казалось, даже не видела ее. Мистер Шифтлет легонько тронул машину, и старухе пришлось убрать руки.
День был ясный, вокруг под бледно-голубым небом расстилались широкие просторы. Хотя из машины нельзя было выжать больше тридцати миль в час, мистер Шифтлет воображал, что преодолевает страшные подъемы, спуски, виражи, и так увлекся, что утренняя горечь совсем забылась. Ему давно хотелось иметь машину, но денег никогда не было. Ехал он быстро, чтобы к ночи добраться до Мобила.
Отвлекаясь временами от своих мыслей, он посматривал на сидевшую рядом Люсинел. Завтрак она съела, едва выехали со двора, а теперь обрывала со шляпы вишенки и бросала их одну за другой в окно. Мистера Шифтлета даже машина перестала радовать. Проехав около ста миль, он подумал, что девушка снова проголодалась, поэтому в следующем городке остановился у выкрашенной в серебристый цвет закусочной под названием "Теплое местечко" и заказал порцию ветчины с кукурузной кашей. Езда разморила Люсинел, забравшись на табурет, она положила голову на стойку и закрыла глаза. Кроме мистера Шифтлета и бледного юнца, который стоял за стойкой с засаленной тряпкой через плечо, в закусочной никого не было.
Пока тот наполнял тарелку, девушка тихонько захрапела.
- Покормите ее, когда проснется, - сказал мистер Шифтлет. - Деньги я оставлю.
Буфетчик склонился над Люсинел и уставился на длинные розовато-золотистые кудри и чуть приоткрытые во сне глаза. Затем перевел взгляд на мистера Шифтлета.
- Точно ангел небесный, - тихо сказал он.
- Попросила подвезти, - объяснил мистер Шифтлет. - А ждать я не могу. Надо еще успеть в Таскалусу.
Буфетчик снова нагнулся и осторожно тронул пальцем золотую прядь; мистер Шифтлет вышел.
Оставшись в машине один, он окончательно расстроился. К вечеру стало жарко и душно, дорога бежала теперь по равнине. Высоко в небе, медленно, без грома, словно задумав не оставить земле ни глотка воздуха, собиралась гроза. Сейчас мистеру Шифтлету не хотелось быть одному. И потом, как владелец машины, он чувствовал себя в долгу перед теми, у кого машины не было, и следил, не появится ли на дороге человек с поднятой рукой. Мимо изредка проплывали дорожные щиты, предупреждавшие: "Будь осторожен! Береги чужую жизнь - спасешь свою!"
По сторонам узкого шоссе тянулись сухие поля, среди них попадались лачуги и заправочные станции. Солнце начало опускаться. Машина бежала прямо на этот рдеющий шар, казавшийся через ветровое стекло чуть приплюснутым снизу и сверху. Наконец мистер Шифтлет увидел на обочине парнишку в комбинезоне и серой шляпе и, притормозив, остановился около него. Руки парень не поднимал, но при нем был небольшой картонный чемодан, да и шляпа была заломлена так решительно, что сомнений не оставалось - он уезжал навсегда.
- Я вижу, ты ждешь попутку, сынок, - сказал мистер Шифтлет.
Ничего не ответив, тот открыл дверцу, уселся, и мистер Шифтлет поехал дальше. Чемодан парнишка поставил к себе на колени, а на него положил руки. Потом отвернулся и стал смотреть в боковое стекло. Мистер Шифтлет совсем приуныл.
- Сынок, - заговорил он через минуту, - раз уж моя мать - лучшая в мире, твоя, надо думать, занимает второе место.
Мальчик окинул его быстрым угрюмым взглядом и снова уставился в окно.
- Мать ни с кем не сравнишь, сынок! - продолжал мистер Шифтлет. - Лишь она одна никогда не отступится от сына, это она, посадив его на колени, обучила первой молитве, растолковала ему, что хорошо, а что дурно, это она следила, чтобы он все делал по справедливости. Я проклинаю тот день, когда ушел от своей мамы, ни о чем в жизни я так не жалел.
Мальчик заерзал на сиденье, но на мистера Шифтлета даже не взглянул. Затем убрал ладони с чемодана и взялся за дверную ручку.
- Моя мама была ангел небесный, - объявил мистер Шифтлет сдавленным голосом. - Господь взял ее из рая и дал мне, а я ее бросил.
Его глаза как по заказу заволокло слезами. Машина еле двигалась.
Мальчишка сердито повернулся к нему.
- А иди ты к черту, - закричал он. - Шлюха, вот она кто, моя мать, а твоя - вонючка, - и, рванув дверь, он вместе с чемоданом соскочил в кювет.
Мистер Шифтлет был так поражен, что шагов сто проехал, не закрывая дверцу и не прибавляя скорости. Солнце тем временем закрыла туча - серая, как шляпа парнишки, и напоминающая по форме репу; другая туча, еще страшнее, припала к земле позади машины. Мистеру Шифтлету казалось, что мировая скверна вот-вот захлестнет его. Он воздел руку вверх и снова уронил ее себе на грудь.
- Господи, - взмолился он, - разразись грозой, смой всю гниль с земли этой!
Огромная репа продолжала медленно опускаться. Через несколько минут сзади рванул раскат грома и неправдоподобно большие капли дождя застучали, точно крышки от консервных банок, по багажнику автомобиля. Мистер Шифтлет резко нажал на газ и, высунув из окна культяпку, помчался наперегонки с прыгающими каплями в сторону Мобила.
Хорошего человека найти не легко
Бабушка не хотела ехать во Флориду. Ей хотелось навестить кое-кого из родственников на востоке Теннесси, и она не упускала случая навязывать Бейли свой план. Бейли был ее единственный сын, у него она и жила. Бейли сидел у стола на краешке стула, уткнувшись в оранжевую спортивную страницу "Джорнэла".
- Нет, ты только погляди сюда, Бейли, - сказала бабушка, - вот возьми, почитай. - И, упершись одной рукой в худое бедро, бабушка другой тряханула газету над лысиной сына. - Тот преступник, что себя Изгоем называет, убежал из федеральной тюрьмы и держит путь во Флориду. Нет, ты почитай, что тут пишут, как он с этими людьми расправился. Ты только почитай. Когда такой преступник гуляет на свободе, я бы сидела дома, а не везла детей туда, где он рыщет, меня б потом совесть замучила.
Ей не удалось оторвать Бейли от газеты, и она повернулась к нему спиной и принялась за невестку, молодую женщину с круглым, безмятежным, как капуста, лицом, в брюках и зеленом платке, торчавшем на макушке заячьими ушами. Невестка сидела на диване и кормила младенца абрикосами из банки.
- Во Флориде дети уже были, - говорила старушка, - и теперь их надо повезти куда-нибудь еще - пусть повидают свет, расширят свой кругозор. А в Теннесси они никогда не были.
Невестка, видно, пропустила ее слова мимо ушей, но Джон Весли, восьмилетний крепыш в очках, сказал:
- Не хочешь во Флориду, оставайся дома. - Он сидел на полу со своей сестренкой Джун Стар и читал комиксы.
- Да она ни денечка дома не останется, хоть ты ее озолоти, - сказала Джун Стар, не поднимая белесой головы.
- Ладно, ладно, а вот интересно, что вы будете делать, когда попадете Изгою в руки, - сказала бабушка.
- Я ему как врежу, - сказал Джон Весли.
- Да она ни денечка дома не останется, хоть ты ей мильон дай, - сказала Джун Стар. - Все боится, как бы чего не упустить. Куда мы, туда и она, без нее нигде не обойдется.
- Вот и отлично, мисс, - сказала бабушка, - только смотри, как бы не пришлось пожалеть, когда в другой раз попросишь меня волосы тебе завить.
Но Джун Стар сказала, что у нее волосы сами вьются.
Назавтра бабушка встала раньше всех и первой села в машину. Свой громоздкий черный саквояж она пристроила в углу, откуда он торчал, как голова гиппопотама, а под него спрятала корзинку с котом Питти Сингом. Она не намерена оставлять кота одного: за три дня кот без нее изведется, да и потом он может невзначай задеть кран у плиты и отравиться газом. Бейли, ее сын, не разрешал брать кота в мотели.
Бабушка села сзади, по бокам ее устроились Джон Весли и Джун Стар. Бейли, невестка и младенец разместились впереди; они выехали из Атланты в восемь сорок пять, и спидометр показывал 55 890 миль. Бабушка списала показания: когда они вернутся домой, всем захочется узнать, сколько миль они проехали, и тут-то она им и скажет. Через двадцать минут они очутились за городом.
Старушка уселась поудобнее, стянула белые нитяные перчатки и положила их вместе с ридикюлем к заднему стеклу. На невестке были те же самые брюки и зеленый платок, что и накануне, но бабушка нарядилась в темно-синюю соломенную шляпку с пучком белых фиалок и темно-синее же платье в белую крапинку. Воротничок и манжеты из белого органди заканчивались кружевными оборочками, а у выреза она приколола надушенный букет матерчатых фиалок. Так что случись с ними авария - кто бы ни нашел ее труп на шоссе, тут же поймет, что перед ним дама.
Бабушка сказала, что, по ее мнению, день для поездки будет удачный - не слишком жаркий, не слишком холодный, - и напомнила Бейли, что предельная скорость 55 миль в час и что за рекламными щитами и в кустах прячутся полицейские - ты не успеешь еще сбросить скорость, как за тобой уже погонятся. Она призывала их посмотреть, едва показывалось что-нибудь, по ее мнению, интересное: Стон-Маунтин, голубые громады гранита, вдруг встававшие по обеим сторонам дороги, рыжие глинистые склоны, кое-где прорезанные багровыми прожилками, всходы, рядами зеленых кружев поднимавшиеся на полях. Деревья купались в серебряно-белом солнечном свете, и даже самые невзрачные светились. Дети читали свои комиксы, а невестка уснула.
- Давай побыстрее проедем Джорджию, глаза б мои на нее не глядели, - сказал Джон Весли.
- Если б я была мальчиком, - сказала бабушка, - я не позволила бы себе так говорить о своем родном штате. Теннесси славен горами, а Джорджия - холмами.
- Теннесси - вонючая деревня, - сказал Джон Весли, - да и Джорджия - паршивый штат.
- Точно, - сказала Джун Стар.