- Неужели ты так невежествен, что никогда не слыхал о святом духе? - спросил священник.
- О святом духе я, конечно, слыхал, - в бешенстве ответил Эсбери. - Но вот уже в ком я меньше всего нуждаюсь, так это в святом духе.
- Ты его и не дождешься, - сказал священник, и его зрячий глаз вспыхнул лютым огнем. - Ты хочешь, чтобы душа твоя была проклята навеки? Хочешь навечно лишиться бога? Хочешь принять муку страшнее огня - муку утраты? И вечно мучиться этой мукой?
Эсбери беспомощно задвигал руками и ногами, словно этот жуткий глаз пришпилил его к постели.
- Как святой дух снизойдет в твою душу, если она полна скверны? - ревел священник. - Святой дух не явится тебе, пока ты не увидишь себя таким, каков ты есть - ленивым самодовольным невеждой, - сказал он, стуча кулаком по столику у кровати.
В комнату ворвалась миссис Фокс.
- Хватит! - крикнула она. - Как вы смеете так говорить с несчастным больным мальчиком?! Доводить его до такого состояния! Лучше уходите отсюда!
- Да он, бедняга, даже не знает катехизиса, - сказал, поднимаясь, священник. - Вы должны были приучить его к ежедневной молитве. Вы пренебрегли своими материнскими обязанностями. - Он снова повернулся к кровати и милостиво изрек: - Я дам тебе мое благословение, но отныне ты должен молиться, неукоснительно, каждый день. - Старик возложил руку на голову Эсбери и пробубнил что-то по-латыни. - Можешь вызвать меня в любое время, мы с тобой еще потолкуем, - сказал он и двинулся следом за миссис Фокс, твердо направившейся к двери. До Эсбери донеслись его последние слова: - Он у вас, в общем-то, неплохой парень, только уж очень невежественный.
Избавившись от священника, мать поспешно вернулась в комнату, чтобы еще раз сказать Эсбери, что она все это предвидела и предупреждала его. Но он сидел в постели бледный, с перекошенным лицом, уставясь перед собой большими глазами испуганного ребенка, и у нее не хватило духу попрекнуть его. Столь же поспешно она удалилась.
К утру он так ослабел, что мать приняла решение отправить его в больницу.
- Не поеду ни в какую больницу, - твердил он, крутя пульсирующей от боли головой, словно пытаясь оторвать ее напрочь. - Пока я в сознании, не поеду ни в какую больницу.
Он с горечью подумал, что стоит ему потерять сознание, и она-таки уволочет его в больницу, где его накачают чужой кровью и лишь бессмысленно продлят страдания. Конец уже совсем близок - он был в этом убежден, быть может, это случится даже сегодня, и теперь Эсбери терзали мысли о бесполезно прожитой жизни. Ему представилось, что он скорлупа, которую надо чем-то наполнить, только он не знал чем. Он в последний раз обвел взглядом комнату: нелепую старинную мебель, узор на ковре, глупую картину, которую мать снова повесила на стену. Он даже поглядел на свирепую птицу с сосулькой в клюве и понял, что она не случайно там, что у нее есть какое-то свое предназначение, только он не может его отгадать.
Он должен был найти что-то, перед тем как умрет, пережить какое-то самое значительное, самое важное в его жизни откровение - должен сам придумать его для себя, дойти до него собственным умом. Он всегда полагался только на себя и никогда не хныкал, не ныл в тоске по несбыточному.
Однажды, когда Мэри Джордж было тринадцать лет, а ему пять, она, посулив ему какой-то загадочный подарок, заманила его в огромный шатер, полный народу, и, протащив сквозь толпу к помосту, где стоял человек в синем пиджаке и красно-белом галстуке, громко сказала: "Я-то уже спасенная, а вот теперь спасите его. Он премерзкий мальчишка и уже очень о себе воображает". Эсбери вырвался от нее и выскочил оттуда, как затравленный щенок, а потом все-таки попросил у нее обещанный подарок, на что она ответила: "Вот и получил бы в подарок вечное спасение, если бы потерпел, а раз ты такой дурак, то не получишь ничего!"
День близился к концу, и теперь он сходил с ума от страха, что умрет, так и не пережив этого последнего самого важного откровения. Встревоженная мать не отходила от его постели. Она дважды звонила Блоку, но не могла его застать. Эсбери подумал, что даже сейчас она не понимает, что конец его совсем близок, осталось всего каких-нибудь несколько часов.
Свет в комнате начал странно изменяться, казалось, он принимает чей-то облик. Он вошел сгустившейся тенью и словно бы приостановился в ожидании. И за окном он тоже ждал, затаясь в блеклой кромке деревьев, выступавшей над подоконником. И вдруг Эсбери вспомнил то чувство общности, которое испытал, когда курил вместе с неграми в коровнике, и задрожал от волнения. Еще один раз, напоследок, они выкурят вместе по сигарете!
И тут же, повернувшись к матери, он сказал:
- Мама, я хочу попрощаться с неграми.
Мать побледнела, и ему показалось, что лицо ее сейчас отделится от тела и уплывет в сторону. Затем ее губы отвердели, брови сошлись на переносице.
- Попрощаться? - спросила она слабым голосом. - Куда это ты собрался?
Он посмотрел на нее долгим взглядом, потом сказал:
- Ты знаешь куда. Позови их. Времени осталось мало.
- Чепуха какая! - прошептала она, но встала и поспешно вышла из комнаты. Он слышал, как по пути она еще раз пыталась дозвониться Блоку. Это даже трогательно, подумал он, что в эти последние минуты она все еще цепляется за Блока. Он ждал, он приготовился к предстоящей встрече, как верующий приготовился бы к последнему причастию. Вскоре он услышал на лестнице их шаги.
- Вот и Рэндол с Морганом, - сказала мать, вводя их. - Пришли тебя проведать.
Негры, шаркая ногами и несмело улыбаясь, прошли через комнату и стали у его кровати: впереди Рэндол, за ним Морган.
- А вы молодцом, - сказал один. - Совсем молодцом.
- И впрямь молодцом, - сказал другой. - Давно вас таким не видел.
- Правда, он молодцом? - сказала мать. - Вот и я ему говорю.
- Истинная правда, - сказал Рэндол. - Даже и не похоже, что хвораете.
- Мама, - с усилием сказал Эсбери. - Я хотел бы поговорить с ними наедине.
Мать на мгновение оцепенела, затем, тяжело ступая, вышла, пересекла холл и, войдя в комнату напротив, опустилась там в кресло-качалку. Он видел в открытую дверь, как она нервно закачалась взад-вперед. У негров был такой вид, будто рухнула их последняя защита.
Эсбери не помнил, что он хотел сделать, голова его клонилась от тяжести.
- Я умираю, - сказал он.
Улыбка застыла на губах Рэндола и Моргана.
- А по виду не скажешь, - сказал Рэндол.
- Я скоро умру, - повторил Эсбери. Затем с облегчением вспомнил, что собирался выкурить с ними по сигарете. Он дотянулся до пачки на столике, взял ее и, забыв встряхнуть, протянул Рэндолу.
Негр взял пачку и положил ее в карман.
- Вот спасибо-то вам. Уж такой вы добрый.
Эсбери смотрел на него недоуменным взглядом, будто опять позабыл, что ему надо делать. Но тут он заметил бесконечную печаль на лице второго негра, а потом понял, что лицо у него скорее угрюмое, чем печальное. Он пошарил в ящике столика, вытащил оттуда еще одну, нераспечатанную, пачку и сунул ее Моргану.
- Большое спасибо, мистер Эсбери, - просияв, сказал Морган, - и правда вы молодцом!
- Я вот-вот умру, - раздраженно сказал Эсбери.
- Да нет, вы совсем молодцом, - сказал Рэндол.
- Денек-другой полежите и, глядишь, встанете, - посулил ему Морган. Казалось, оба не знали, куда спрятать глаза. Эсбери бросил затравленный взгляд через холл туда, где мать, повернув кресло-качалку, сидела теперь к нему спиной. Она, как видно, не имела ни малейшего намерения избавить его от них.
- Должно, простыли где-нибудь, - немного погодя сказал Рэндол.
- А я, как простыну, пью немножко скипидару с сахаром, - сказал Морган.
- Помолчи ты, - сказал Рэндол.
- Сам помолчи, - сказал Морган. - Мне лучше знать, что я пью.
- Они такого не пьют, что наш брат пьет, - проворчал Рэндол.
- Мама! - дрогнувшим голосом позвал Эсбери.
Мать встала с кресла.
- Мистеру Эсбери вредно так долго разговаривать! - крикнула она. - Завтра еще зайдете.
- Ну, мы пошли, - сказал Рэндол. - А вы молодцом!
- Это точно, - сказал Морган.
И они друг за другом двинулись к двери, продолжая толковать о том, как прекрасно он выглядит, но еще прежде, чем они вышли из комнаты, перед глазами у Эсбери все поплыло. В дверях тенью мелькнула фигура матери и сразу же исчезла на лестнице. Он услышал, что она опять звонит Блоку, - слушал без всякого интереса. Кружилась голова. Теперь он знал, что никакого откровения перед смертью не будет. Значит, оставалось сделать только одно дело: отдать ей ключ от ящика, где лежит письмо, и ждать конца.
Он впал в тяжкий сон, от которого очнулся около пяти часов и, словно в глубине темного колодца, увидел очень маленькое белое лицо матери. Он достал из кармана пижамы ключ, протянул ей и, запинаясь, объяснил, что в ящике стола лежит письмо, которое она должна прочитать, когда его уже не будет, но она, как видно, ничего не поняла. Она положила ключ на столик возле кровати и там оставила, а Эсбери снова погрузился в сон, и два огромных жернова закрутились у него в голове.
После шести он услышал в полусне, как внизу, у подъезда, остановился автомобиль Блока. Эсбери словно кто-то окликнул, и он проснулся окончательно, с совершенно ясной головой. И вдруг его охватило жуткое предчувствие, что судьба уготовила ему нечто такое, чего он даже не мог вообразить. Он замер, как животное перед землетрясением.
Блок и мать поднимались по лестнице, громко разговаривая, но слов он не различал. Первым вошел Блок и состроил ему веселую рожу; из-за его спины улыбалась мать.
- Знаешь, что у тебя, солнышко? - воскликнула она.
Голос ее грянул над ним подобно выстрелу.
- Как, микроб, ты ни хитрил, старый Блок тебя схватил! - пропел Блок, плюхаясь в кресло возле кровати. Жестом боксера-победителя он вскинул руки над головой и сразу же уронил их на колени, словно это движение вконец изнурило его. Затем он извлек красный шутовской платок и начал старательно промокать им лицо, причем каждый раз, когда он отнимал платок, на лице у него появлялось другое выражение.
- Вы такой умница, просто все на свете знаете! - сказала миссис Фокс. - Эсбери, - продолжала она, - у тебя бруцеллёз. Излечивается довольно трудно, но от него не умирают. - Мать так сияла улыбкой, что резало глаза, как от лампочки бее абажура. - Я так счастлива!
Эсбери медленно приподнялся, потом снова упал на подушки. На лице его ничего не отразилось.
Блок с улыбкой склонился над ним.
- Ты не умрешь, - сказал он с глубочайшим удовлетворением.
В Эсбери, казалось, все затаилось. Все, кроме глаз. Они тоже смотрели неподвижно, но где-то в их туманной глуби было еле приметное движение, словно там что-то слабо сопротивлялось. Взгляд Блока проник туда, как стальная булавка, приколол это что-то и держал до тех пор, пока оно не испустило дух.
- Бруцеллёз не такая уж страшная штука, Эсбери, - сказал он. - Это то же, что у коров болезнь Банга.
Юноша издал глухой стон и снова затих.
- Наверно, пил там в Нью-Йорке сырое молоко, - прошептала мать, и оба они на цыпочках удалились, как видно решив, что он засыпает.
Когда на лестнице стихли их шаги, Эсбери снова сел. Он осторожно, украдкой, повернул голову и бросил взгляд на то место, куда мать положила отданный ей ключ. Рука его быстро протянулась к столику, он схватил ключ и снова спрятал в карман. Потом взглянул в овальное зеркало, стоявшее на комоде у противоположной стены. Из зеркала на него глянули все те же глаза, что смотрели каждый день, но ему показалось, что они посветлели. Они будто очистились страхом, готовясь встретить какое-то ужасное видение. Он вздрогнул и поспешно перевел взгляд на окно. Из-под лиловатого облака безмятежно выплыло слепящее, червонного золота солнце. Ниже на алом небе чернела ломаной линией полоса деревьев - хрупкая преграда, которую он воздвиг в своем воображении, чтобы защитить себя от того, что близилось. Эсбери откинулся на подушки и стал смотреть в потолок. Тяжкая боль, так долго терзавшая его тело, притупилась. Старая жизнь в нем иссякла. Он ожидал прихода новой. И тут он почувствовал, как подступает озноб, но озноб такой странный, такой легкий, словно теплая рябь на поверхности холодных морских вод. Дыхание его стало прерывистым. Свирепая птица, в таинственном ожидании парившая над его головой все детство и всю болезнь, взмахнула вдруг крыльями. Эсбери побелел от ужаса, и с глаз его будто вихрем сорвало последнюю пелену заблуждения. Он понял, что до самого конца, измученный и хилый, покорно влача череду дней, он будет жить в этом всеочищающем страхе. Из уст его вырвался слабый стон - последний тщетный протест. Но святой дух - не жарким пламенем, а леденящей стынью - неотвратимо нисходил к нему.
Откровение
Приемная врача была почти полна, когда в нее вошли супруги Терпин, и с появлением высокой, полной миссис Терпин небольшое помещение показалось и вовсе крошечным. Она встала у столика с журналами живым укором немыслимой тесноте этой комнатенки. Быстро окинула пациентов острым взглядом маленьких черных глаз, высматривая, куда бы сесть. Был один свободный стул и место на кушетке возле светленького мальчика в грязном синем комбинезоне, только следовало ему сказать, чтобы он подвинулся и дал сесть тете. Мальчику было лет пять или шесть, однако миссис Терпин сразу поняла, что никто ему не скажет, чтобы он подвинулся. Он сидел, развалясь, раскинув вялые руки и вяло глядя перед собой, из носу у него текло.
Миссис Терпин решительно положила руку Клоду на плечо, сказала так, чтобы слышали все, кому хочется слышать: "Вон есть место, Клод, садись", - и слегка подтолкнула его к свободному стулу. Клод был краснолицый, лысый и плечистый, ростом лишь чуть пониже миссис Терпин, но он послушно сел, точно привык делать все, что она велит.
Миссис Терпин осталась стоять. Единственный, кроме Клода, мужчина в приемной был тощий жилистый старик, он сидел, выложив на колени узловатые руки, и глаза у него были закрыты, будто он спал, или умер, или делал вид, что спит или умер, чтобы не вставать и не уступать ей место. Взгляд миссис Терпин с удовольствием остановился на хорошо одетой седой даме, которая смотрела на нее с таким выражением, словно хотела сказать: "Если бы этот мальчик был мой сын, он бы умел себя вести и давно подвинулся бы - места на кушетке хватит и вам, и ему".
Клод со вздохом поглядел на жену и сделал движение встать.
- Сиди, сиди, - сказала миссис Терпин. - Тебе нельзя стоять, ты же знаешь. У него на ноге язва, - объяснила она присутствующим.
Клод поставил ногу на журнальный столик и отвернул брючину: на плотной синевато-белой икре краснела вздувшаяся рана.
- Боже мой, - сказала симпатичная дама. - Отчего это у вас?
- Корова его лягнула, - ответила миссис Терпин.
- Какой ужас! - сказала дама.
Клод опустил брючину.
- Может быть, мальчик подвинется? - предложила дама, но мальчик не шевельнулся.
- Сейчас, наверное, кого-нибудь вызовут, - сказала миссис Терпин.
Она не понимала, почему это врач - ведь они зарабатывают такие деньги, в больнице платишь по пять долларов в день только за то, что они сунут голову в дверь и на тебя посмотрят, - не может завести себе приемную попросторнее. Эта мала до неприличия. На столике лежали обтрепанные журналы, стоящая с краю большая пепельница из зеленого стекла полна окурков и ватных тампонов со следами крови. Если бы миссис Терпин была здесь хозяйкой, пепельницу вытряхивали бы по двадцать раз на день. У дальней стены стульев не было. В ней было проделано квадратное окошко в комнату рядом с кабинетом доктора, куда то и дело входила сестра, а секретарша сидела и слушала радио. На окошке стоял выкрашенный золотой краской горшок с пластмассовым папоротником, листья которого спускались до самого пола. Из приемника доносилось негромкое церковное пение.
Дверь рядом с квадратным окошком приоткрылась, выглянула сестра с высоченной копной желтых волос и пригласила следующего. Женщина возле Клода уперлась руками в подлокотники и встала, обдернула юбку и проковыляла к двери, за которой исчезла сестра.
Миссис Терпин опустилась в освободившееся кресло, и оно сжало ее, словно корсет.
- Ох, худеть надо, - сказала она, с комическим вздохом закатывая глаза.
- Вы вовсе не такая полная, - сказала хорошо одетая дама.
- Еще какая полная, - сказала миссис Терпин. - Вот Клод, например, ест все, что хочет, и не прибавляет в весе, а я только погляжу на что-нибудь вкусное - и уже потолстела. - Плечи и живот у нее затряслись от смеха. - Правда, ты можешь есть все, что хочешь, Клод? - спросила она, оборачиваясь к мужу.
Тот вместо ответа ухмыльнулся.
- По-моему, совершенно неважно, сколько вы весите, - сказала хорошо одетая дама, - если у вас такой легкий характер. Легкий характер - это все.
Рядом с дамой сидела очень толстая девушка лет девятнадцати и, сердито хмурясь, читала большую книгу в синей обложке; книга эта, как заметила миссис Терпин, называлась "Развитие человечества". Девушка подняла голову и сердито посмотрела на миссис Терпин, будто та ей чем-то не понравилась. Наверное, ее раздражало, что в комнате разговаривают и мешают ей читать. Лицо у бедняжки было сплошь покрыто угрями, и миссис Терпин подумала, как жалко, когда у девушки в таком возрасте такое лицо. Она дружелюбно улыбнулась ей, но та лишь сильнее нахмурилась. Миссис Терпин вон и сама не из худеньких, но кожа у нее всегда была прекрасная и, хоть ей сейчас сорок семь лет, на лице ни морщинки, только вокруг глаз - от того, что слишком много смеется.
За некрасивой девушкой сидел мальчик, все так же развалясь и глядя перед собой, а возле мальчика - худая, высохшая старуха в пестром ситцевом платье. У миссис Терпин с Клодом лежали в сарае три мешка корма для кур, так мешковина была точно такой расцветки. Она с первого взгляда поняла, что мальчик пришел со старухой. Сразу видно, белая голытьба, уставились и сидят себе, и, кажется, не позови их, так и просидят до второго пришествия. Возле хорошо одетой дамы, но уже у другой стены, сидела женщина с длинным, худым лицом - конечно, мать мальчика. На ней был желтый бумажный свитер и бордовые брюки, все какое-то замызганное, грязные желтые волосы связаны сзади красной тесемкой, на губах следы табачного сока. Негры и те лучше, честное слово, подумала миссис Терпин.
По радио пели:
Взглянул на небо я -
С высот взглянул творец.
Ах, скоро я надену
Золотой венец.
Миссис Терпин всегда незаметно разглядывала, кто как обут. У хорошо одетой дамы на ногах были серые с красным замшевые туфли в тон платью. У самой миссис Терпин ее любимые черные лакированные лодочки. Некрасивая девушка - в школьных туфлях без каблуков и в толстых носках. Старуха - в теннисных туфлях, а мать мальчика - в каких-то шлепанцах из черной соломки с золотой ниткой: от такой неряхи другого и не жди.