Тем же манером были приняты без споров и другие священные законы. Прилюдно поцеловавший женщину на улице приговаривался к порке; сварливая жена должна была просидеть шесть часов на углу с кляпом во рту; сквернословам и богохульникам следовало проткнуть язык раскаленной железной иглой. Ведьмы и неверные супруги приговаривались к смертной казни на глазах всего сообщества. Когда шли дебаты относительно сожжения ведьм, я ощутил, что близится ночь; мне, естественно, не хотелось препятствовать благочестивым рассуждениям, однако я счел уместным заключить ассамблею похвалой принятым нами в высшей степени мягким и кротким законам, призванным обеспечить отеческую дисциплину.
Мой безмозглый поводырь проводил меня до свежеотстроенного для меня жилища. "Думаю, - проговорил он, - вы бы запросто отправили на костер забулдыгу. Или вздернули на виселицу за бранное слово. Дело весьма богоугодное". - "Наказание, Гус, порой необходимо для усмирения и укрощения". - "Как скажете". - "Так и скажу! - Юнец в кои-то веки не нашелся с ответом. - Мы не можем допустить нечистоты, вражды и раздоров". - "Но сожжения допускаются?" - "Разве ты не слышал, что правосудие несет огонь?" - "Я слышал также, что огонь проще разжечь, чем обуздать".
В приливе праведного гнева я схватил болтуна за плечи и вытолкнул его за дверь. "Зато обуздать тебя - проще некуда. Прочь от меня - пошел вон!"
Я ненадолго опустился в кресло, желая поразмыслить над всеми событиями дня, столь примечательного в нашей истории, но потом решил, что лучше прогуляться на воздухе и успокоиться. Конечно, я отправился один, однако Бог привел меня к месту, где должны были сходиться четыре улицы нашего города. Там, среди тьмы, я, дражайший брат во Христе, устремил взор на запад, к неведомым землям.
9
- Бедный мистер Мильтон. Я скучаю по нему, Гус. Он всегда был такой?
- Почти всегда, Кейт. Где бы он сейчас ни находился, я уверен, что старой дорожки он не оставит. В четыре утра на ногах - когда и птиц еще не слышно. Потом, по неизменной привычке, он мыл руки в чаше, которую я ставил возле его постели. Не стану упоминать, что до того он облегчался в земляном клозете поблизости от сада. Потом возвращался в покинутую (я умолчал об этом) комнату и опускался на колени на деревянный пол. Доски были твердыми, как фламандская колбаса, однако он ни разу не прерывал молитвы до пяти утра. С боем часов он возглашал "Аминь!" и требовал подать еды. Обычно я ожидал за дверью с оловянным блюдом, на котором не было ничего, кроме хлеба, вымоченного в молоке, но я вносил его с торжественностью, вполне годной и для поминальной трапезы.
- Он всегда ест медленно, Гус.
- Откусив кусочек, он непременно тщательным образом обтирал рот льняной салфеткой. Затем, ополоснув руки, усаживался в простое деревянное кресло. Знаешь - то самое, что скрипит зимой? И вот так, в продолжение целого часа, он слушал, как я читаю ему отрывки из его излюбленного Ветхого Завета. Он пытался обучить меня начаткам греческого, но мой язык так и не совладал с произношением: едва я пробовал что-то выговорить, он тотчас же со стоном затыкал пальцами уши. На том дело и закончилось, и впоследствии я читал без затей, только по-английски. Он услышал твой голос, Кейт, в тот день, когда мы дочитывали - как бишь его?.. Энтузиаста - прошу прощения, Экклезиаста. Помнишь, как я обрадовался?
- Я всегда считала, что вы замыслили какой - то план.
- План? О нет. Я ничего, Кейт, не затевал. И очень был удивлен.
- Он хотел, чтобы мы были вместе?
- Не думаю. Все, уверен, вышло случайно. "Кто это поет?" - спросил он меня, когда я закончил читать. Ты в это время играла с Джейн неподалеку. "Простите ее, сэр". Я был готов ринуться наружу и оборвать твою песню. Ты бы меня простила?
- Конечно. Я питала столь глубокое почтение к мистеру Мильтону, что перестала бы петь и сама. Если хочешь знать, ты тоже внушал мне некоторое почтение. Служить такому прекрасному и величественному господину…
- Величественному как султан, верно? "Она не может не петь по утрам, - сказал я. - Я велю ей замолчать". - "Нет. Не нужно. Ее голос немного напоминает пение лесных птиц, тебе не кажется?" - "Еще как кажется, сэр". - "А зовут ее?" - "Кэтрин Джервис". - "Ты хорошо ее знаешь?" - "Слышал ее раньше". - "Готов поклясться, с таким голосом она должна быть миловидна. Это так?"
Я впервые услышал от него подобный вопрос - и, признаюсь, лицо у меня сделалось алым, будто капор цветочницы. "Почему бы нет? Она молодая женщина". - "Позови ее в сад: я поговорю с ней через окно".
Помнишь, как я выбежал из дома и тихонько зашептал: "Кэтрин, Кэтрин! Мистер Мильтон желает с тобой поговорить". - "Что я такого сделала?" - "Ты ничего не сделала. Он желает тебя послушать". - "Меня?" - "Послушать твой голос".
Я смотрел, как ты вошла в сад, с Джейн на руках. Потом остановилась на дорожке и тревожно оглянулась на меня, когда услышала голос мистера Мильтона. "Спой мне снова эту мелодию. - Я знал, что он сидит у окна так, что его не было видно. - Если не возражаешь". И ты спела старинную девонширскую песню. Как она называется? "Воробей и Дрозд".
- Я оробела, Гус. Голос у меня наверняка дрожал.
- Мистер Мильтон с минуту помолчал, когда ты кончила и принялась успокаивать ребенка. "Тебя зовут Кэтрин, так? Ты сестра Морерода Джервиса?" - "Да, сэр". - "Безгрешная семья, не сомневаюсь. Ты умеешь читать, Кэтрин?" - "Да. Дома я читаю Писание отцу. Всех нас научили понимать Божье слово". - "Войди в дом. Гусперо тебя проводит".
- Я смутно догадался о том, что он тебе предназначает, и не удержался от улыбки, взяв тебя за руку.
- Войдя в дом, я была очень удивлена, Гус. Все там было так просто. Опрятно и просто. Я ожидала увидеть разные украшения и стеганые одеяла, а в комнате стояли только старые стулья, стол и кровать.
- Не забудь железный вертел для мяса и медный чайник, подвешенный на цепи.
- И, конечно же, стулья. А также полку с книгами. И ты тоже всегда был там, Гус.
- Тебе известно, что Финеас Коффин предлагал выстроить дом попросторней? Но хозяин не согласился. "Я всего лишь пастух, блюдущий стадо, - ответил он. - Мне нужна скромная простота. Ради Бога, никакой пышности, никакого размаха. Не желаю предметов собственности, если только они не домашнего изготовления. - Я высказал мысль, что неплохо бы обзавестись настоящими постельными принадлежностями, однако хозяин, обращаясь к Финеасу и его спутникам поверх моей головы, крепко стиснул мне плечо: - Боюсь, добрые люди, что этим неумным юнцом движет молодой задор. Слышали требования лентяя? Дайте мне удобств, дайте мне денег, дайте мне величия".
Я был уже привычен к его выкрутасам, а потому и ухом не повел. "Ну хотя бы обыкновенную подушку?" - "Вот так все и приводит к одному: долой все законы". - "Чуть-чуть набитую перьями?" - "Никакой дорогой мебели…" - "А если взять гусиные перья?" - "И никакой изысканной еды".
Вот почему, когда ты вошла в комнату, он сидел на простом дубовом стуле. Перед ним была раскрыта Библия - и он держал на странице указательный палец. "Ты можешь прочесть мне этот отрывок, Кэтрин Джервис?"
Ты мельком заглянула в книгу. "А можно мне прочесть эти строки так, как я привыкла, сэр? На моем девонширском наречии? Мой дорогой отец очень любил этот отрывок".
Я был поражен, Кейт, услышав твою декламацию. Прочитай мне это снова, ладно?
- Песнь песней Соломона. Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина. От благовония мастей твоих имя твое - как разлитое миро; поэтому девицы любят тебя. Влеки меня, мы побежим за тобою; - царь ввел меня в чертоги свои, - будем восхищаться и радоваться тобою, превозносить ласки твои больше, нежели вино: достойно любят тебя! - Дщери Иерусалимские! черна я, но красива…
- Здесь наш хозяин тебя остановил, но, сдается мне, не мог сдержать улыбки. "Ты читаешь это и просто по-английски?" - "О да, сэр. Меня научила одна дама в Барнстейпле". - "Чувствую, ты скромна и учтива. Опрятно ли она одета, Гусперо?" - "Опрятно как прилавок суконщика, сэр". - "Что ж, Кэтрин Джервис, не сомневаюсь, что ты выглядишь как праматерь наша Ева до ее разговора со змием. Готовить умеешь?" - "Миндальный крем, сэр. Пирог с артишоками. Сливовый мармелад".
- Хозяин снова улыбнулся - и вот так, Кейт, ты и попала к нам в услужение. Не совсем сахар, верно? Скоро пришлось тебе и убирать, и стирать наше белье, а я следил за малюткой Джейн. Но, как я тебя тогда и предупредил, самым большим ребенком был мистер Мильтон. Все было расписано по часам и напоминало о себе неукоснительно, как звон колоколов церкви святого Магнуса, а время размерялось четырьмя свечами на деревянной полочке над очагом.
- Я устала их зажигать, Гус. Время для еды, время для занятий, время для опеки паствы, время для отдыха.
- Покончив с утренним бульоном, он всегда слушал твой сладостный голос: ты читала ему Писание. Он знал, что я тоже слушаю, однако всегда громко окликал меня, словно я был в соседней комнате. "Бери свое седло, Гус: пора приниматься за дневную работу!"
- Перо вечно торчало у тебя за ухом - и я покатывалась со смеху.
- Перья я вырывал у грифа: Элеэйзер Лашер сказал мне, что для писания они самые лучшие. Когда я объяснил это мистеру Мильтону, он нахмурился. "Могу ли я воспарить на крыльях столь зловещей птицы?" - "Они помогают выработать твердый почерк, сэр". - "Что ж, справедливо: мне необходима твердая рука. Пиши, пиши". И так каждое утро, в девять часов, после твоего ухода он ложился на кровать и диктовал мне. Мы продолжали заветный перевод псалмов, хотя я мог бы поклясться, что он готовил его во сне: фразы получались такими точными и мелодичными, словно он читал по книге. Бывали дни, когда его так переполняли слова, что он подзывал меня к себе и вечером. "У меня есть заутреня, - говорил он, - есть и вечерня". Если бы он нагружал меня больше, недолго было бы ждать и похоронной службы. Мы перевели все сто пятьдесят псалмов, Кейт, а когда добрались до конца, я сделал собственное переложение псалма, открывающегося словами "Славьте Господа". Я что-то ликующе выкрикнул и помахал пером вокруг головы. Хозяин был тоже доволен, но постарался этого не выказывать. "Как ты думаешь, - спросил он, - не перейти ли нам теперь от Ветхого Завета к Новому?" - "Конечно, сэр. Немедленно. Мое перо еще не высохло и неплохо бы использовать остаток чернил". - "Не написать ли ряд посланий к старейшинам наших разбросанных общин? Я мог бы их как-то урезонить". - "Урезать", - тихо прошептал я. "Однажды я обращался в подобном духе к швейцарским кантонам, хотя и верно то, что их священники придерживаются более догматического направления. Нет. На здешних пилигримов это не подействует. Они набожны, но необразованны".
- Но кроме трудов и молитв, Гус, было, конечно же, и еще кое-что. Помнишь тот день, когда мой брат сообщил мистеру Мильтону, что прибывшие намедни из Дорсета ткачи привезли с собой спинет? Он велел Морероду немедленно его забрать.
- Да-да, помню. "Ни к чему, добрый мистер Джервис, неумелым рукам извлекать из инструмента нестройные звуки". И вот спинет доставили к мистеру Мильтону. Он в то время сидел в углу, склонив голову, словно бы погруженный в размышления, но я заметил, как уши его зашевелились, когда двое из братьев внесли спинет в дом. Ты когда-нибудь видела шевелящиеся уши, Кейт? Понаблюдай. Как только братья ушли, хозяин вскочил на ноги. "Этот инструмент, - сказал он, - станет чревом, порождающим сладостные мелодии и напевы. Я всегда твержу тебе, что мы должны заставлять себя ослаблять струны напряженно работающей мысли". - "Не знаю насчет мысли, но эти струны все в пыли".
Он, по обыкновению, пропустил мои слова мимо ушей и пробежал пальцами по клавишам. "Знаешь, мой отец был великим поклонником музыки. Я частенько ему пел. Монтеверди, Генри Лоз. Даже папист Дауленд". - "Вы помните орган на "Габриэле", сэр?" Хозяин покачал головой. "Это не то воспоминание, которое мне хотелось бы лелеять в груди, Гус. Не теперь". Он сел за инструмент и запел приятным печальным голосом, звучавшим подобно ветру среди развалин старинной церкви святого Михаила:
О Боже, ведомо Тебе,
Что прежде, что сейчас,
И что грядущее несет,
Твоих не минет глаз.
Ты была тогда в саду, Кейт. Стояла на коленях перед грядкой лекарственных трав, а я смотрел на тебя из окна. Когда хозяин запел, ты выпрямилась и замерла на месте.
Ты видишь горести мои
И знаешь скорбь мою,
Я в одиночестве ее
Ничем не утолю.
- Я люблю его голос, Гус. Почему-то кажется, что он согласуется с другими звуками этой глуши. Ты понимаешь меня?
- Очень хорошо понимаю, Кейт. Я даже сам говорил ему об этом. "Эта песня слишком печальная, мистер Мильтон". - "Время печальное". - "Да, верно. Место тоже печальное". - "Конечно. - Но тут, безо всяких причин, мы оба расхохотались. - Ступай в сад, - приказал он мне. - Успокойся среди майорана и щавеля".
Он распоряжается садом, будто это внутренний двор Бедлама, Кейт. Упрежу твой вопрос: Бедлам - это уютное место в окружении полей. Множество людей приезжает туда отдохнуть. У нас было время для ухода за фруктовыми посадками, время подрезать деревья, время стричь живые изгороди, время удалять сорняки среди растений.
- Время для прогулок в сумерках, Гус: ты поддерживал его за правую руку, а я брала за левую.
- Помнишь тот вечер, когда мы увидели чудище? "Теперь здесь уютно и тенисто, Кэтрин, - сказал он. - Ничто не возмущает моего уединения". - "Благодарю вас, сэр. За ветками ухаживал Гусперо. Мне до них не достать". - "А как произрастают наши посадки? Цветет ли лимонная роща?" - "О, сэр, там просто чудесно". - "Я упиваюсь этим запахом. Мне чудится, будто меня окутывают ароматы мирры и бальзама. - Он внезапно застопорил ход - и я чуть не перелетел через него. - Не белладонной ли тут пахнет?" - "Да, сэр. Из нее получается хороший настой от бессонницы". - "Вырви ее с корнем, Кэтрин. Немедля. Само ее название несет порчу, ибо это дьявольская трава. Она заставляет людей валяться в постели, когда другие давно уже за работой. Помоги Кэтрин, Гусперо". Мы оба опустились на колени и взялись искоренять зловредную траву, и наши пальцы, погруженные в землю, соприкоснулись. О Кейт, Кейт…
- Гус, прекрати!
- Хозяин прохаживался взад и вперед по узкой тропинке, явно не в духе. "Вчера ты спросила меня, Кэтрин, не посадить ли нам в саду яблони. Яблоки, действительно, вкусный плод, но я слышал, что в этом диком краю они могут иметь опасные и сомнительные свойства. Посему опасайтесь яблок". Наши пальцы все еще были переплетены и мы улыбались друг другу.
Уничтожив белладонну, мы втроем продолжили путь, однако хозяин вдруг снова внезапно остановился, словно носильщик портшеза, застигнутый шквалом. "Что это там жужжит, Гус?" - "Пчела?" - "Это не пчела. Жужжит гораздо громче". - "Может быть, шершень?" Я обеспокоенно оглядел цветы: в этой новой стране водятся твари, противные моему утонченному вкусу. "Нет. Звучит не так". - И тогда я увидел.
- Это было чудеснейшее крохотное создание, Гус.
"- О Боже, сэр, - воскликнул я, - это птица. Крошечная птичка, сэр. Не больше шершня". - "Возможно ли такое? Посмотри лучше". - "Точно птица. С малюсенькими шелковыми перышками и лапками тонкими, как у паука. Она переливается всеми цветами радуги и ни на миг не останавливается. И как же она проворна, мистер Мильтон! Она словно блестка мерцающего света".
Слегка нахмурившись, хозяин отступил назад. "Относится ли она к пернатым?" - "Только взгляните. Она сует клюв в цветок и парит над ним". - "Должно быть, это какой-то каприз природы, уродливое потомство ворон и мух". - "Нет-нет, не так: она слишком красива". - "Идем отсюда, Гусперо. В этом первобытном мире есть безымянные существа, с которыми было бы опрометчиво соприкасаться. Я уверен, что это создание - плод какого-то омерзительного совокупления. Идем отсюда". И он повел нас обоих прочь из сада.
- Но я обернулась, чтобы полюбоваться птичкой. Она была очаровательна, Гус, в своем путешествии от цветка к цветку.
- Однако в саду это было не единственное чудище. О нет. Помнишь, как однажды днем я оставил хозяина лежать в старом гамаке, который натянул между двумя кедрами? Жарища стояла адова, хотя весна только наступила, и мистер Мильтон был в одной льняной рубашке и коротких штанах, а белая шляпа на голове делала его, прости меня, Кейт, похожим на простого девонширского садовника. Я уже вышел на главную улицу, - направляясь, конечно же, к тебе, - как вдруг услышал истошный вопль. Бросился со всех ног назад с криком: "Что, что случилось?" - и увидел мистера Мильтона в гамаке с поджатыми ногами. - "О Гусперо, тут гремучая змея". - "Что?" - "Она на земле подо мной? Поднимает голову? Раскачивается в мою сторону?"
Я ринулся в дом и выскочил в сад через заднюю дверь. Сначала все было тихо, но потом раздался треск. Мистер Мильтон снова издал вопль, а потом выкрикнул: "Ты, Змий! Хитрейшее из полевых созданий! - Наступило молчание: не сомневаюсь, змея его услышала. - Затейливейший лабиринт колец! Тварь, яд в себе таящая лукаво!"
В эту минуту к садовой изгороди подбежал Храним Коттон. "Что произошло, мистер Мильтон?" - "О дорогой брат, здесь змея. Мне кажется, она обвивает меня своими кольцами". - "Погодите, сэр. Ничего не предпринимайте. Я приведу моего сына". - "Его зовут Зефания Коттон?" - "Да". - "Слава Господу за избавление!"
- Ты знаешь Зефанию не хуже меня, Кейт: он находит жуткое удовольствие в ловле и истреблении змей. Я видел, как он хватает змеюк за хвост и с наслаждением крутит ими у себя над головой, точно фокусник на Гринвичской ярмарке.
- Мне он никогда не нравился, Гус. Порой он так странно на меня поглядывает. Словно хочет поймать в капкан.