С первыми лучами рассвета карабкаемся в гору. Карабкаемся через лощину, которую оставил растаявший снег, хватаемся для поддержки за корни кустарника. По камням переходим ручьи. Два часа подъема, и мы ступаем на ровную площадку, поросшую мхом. Сейчем разводит огонь и из мха и снега варит превосходный суп. Кушанье меня подкрепляет. Они пересекают плато, приближаясь к следующему склону Вачусета. Подъем не потребует много сил, мистер Лашер: видите, как навалены вот те камни - настоящей лесенкой? Она опоясывает гору, и шесть часов они одолевают ступени. Среди льдов и снегов. Мороз превращает мое дыхание в сверкающий пар. Я шагаю в своем собственном облаке. Ага, подъем становится не таким крутым. Ровное место. Мы достигли еще одного плато и забрались так высоко, что можем окинуть взглядом всю окрестность. Горы. Озера. Густые неисчислимые леса. Бесконечные, мистер Лашер. О чем это поет сейчем?
Они шли по скованному льдами плато, индейцы тихо и жалобно вторили песне сейчем а. Размер площадки около трех акров, но что же это в центре? Мистер Мильтон видит озеро с прозрачной водой. Ледяное озеро. Они поют все громче, мистер Лашер. Объясните мне, пожалуйста. Хорошо, сэр, смотрите сами. Он приближается к краю озера и заглядывает вниз. Нет. Не может быть. На различной глубине и в разных позах, вмерзшие в лед, лежат тела туземцев; холод превратил их в статуи, над которыми не властно время. О нет! Их лица как живые. Мне видны странные отметки у них на коже. Этот улыбается. Возможно ли такое? Кто эти люди, Элеэйзер? Кто эти жуткие ледяные статуи?
Элеэйзер переводит вопрос сейчему, а Джон Мильтон созерцает открытые глаза мертвецов. Мы заключили договор со смертью, и с вечностью мы пришли к согласию. Кто верует, не должен никуда торопиться. Что он нам говорит? Эти фигуры, сэр, потеряли счет векам, их возраст исчисляется сотнями, а то и тысячами лет. Им поклоняются, как духам. О, Элеэйзер, ничего более удивительного я не встречал за всю свою жизнь. Сейчем снова говорит. Что он сказал? Они бессмертны. Но разве это подходящее обличье для бессмертия? Замерзнуть навеки, без надежды когда-либо оттаять? Не может такого быть. Конечно, дадим нашим друзьям завершить их обряды и молитвы, но потом - прочь. Холодно. Чересчур холодно. Он отходит подальше. В своих лосиных башмаках и мантии из черного меха он похож на потомка древней расы.
9
Суд над Сарой Венн Гусперо наблюдал в смятении. Уже несколько недель он знал, что его хозяин, вернувшись от индейцев, сильно переменился. Мильтон потерял спокойствие и уверенность, и в то же время сделался требовательней и агрессивней. И вот чем это кончилось. Сару должны были публично высечь свечами, а жилище ее сжечь лишь потому, что Мильтон не одобрял ее религию; не исключалось, что он самолично будет держать свечи и факел.
Дождавшись окончания процесса, Гусперо оседлал лошадь и сломя голову помчался в Мэри-Маунт. Там он отправился в дом Ралфа Кемписа, стоявший на главной улице в окружении сада. Через распахнутую дверь он увидел его за клавесином в гостиной. Жена Кемписа, индианка, тут же узнала Гусперо и расцеловала его в обе щеки.
- Можно к нему?
- Конечно.
Когда Гусперо вошел в комнату, Кемпис оборвал игру. Обернувшись, он заметил необычное выражение лица молодого человека.
- Что стряслось, Гус? Наткнулся на печального бродячего духа?
- Думаю, я сам такой дух. - Он поведал Кемпису об аресте, суде и наказании, назначенном Саре Венн.
- Так он собирается высечь женщину за ее веру? Прежде я считал его страшным человеком. Сейчас мне кажется, что он достоин презрения. Что же до свечей… - Кемписом овладела злость и, чтобы успокоиться, он снова уселся за клавесин. Но прежде чем заиграть, он встал и обошел комнату. - Знаете, Гус, я должен отправиться в Ныо-Мильтон. И немедленно.
Гусперо с тревогой представил себе скорую встречу и нервный разговор, способный подтолкнуть Мильтона к новой вспышке гнева.
- Ралф, что если вы напишете ему дружеское, добрососедское послание с призывом удержаться от крайностей?
- Разумеется нет. Я хочу взглянуть в лицо этому хитрюге-пуританину. А потом в него плюнуть.
- А как насчет гневного письма - образумьтесь, мол, и будьте терпимей?
- Я прибегу к устной речи, Гус, а не к письменной. Не стану я играть с ним в его собственные старые игры. Потребую ясного ответа. Посмотрим, осмелится ли он и в этот раз пустить в ход свое обычное фарисейство.
- Вы не намерены его щадить, Ралф?
- Прочь церемонии. Я буду как зверь.
- О Боже. Смогу я на время удалиться?
- Конечно. Я не стану вас упоминать.
И вот они двое отправились верхом в Нью - Мильтон, но на подходе к поселению Гусперо опередил своего спутника. Он посетил свою хижину, обнял Кэтрин, поцеловал ребенка и лишь затем поспешил к Мильтону и принялся смахивать с книг пыль, словно бы никуда и не отлучался. Хозяин дремал в кресле, но пробудился, уловив тихое насвистывание Гусперо.
- Гус?
- Да, сэр?
- Ты так шумишь, что мертвый бы проснулся.
- Прошу прощения. Я не подумал. - Он хотел разбудить Мильтона, пока не прибыл Ралф Кемпис. - Знаете, что мне пришло в голову, сэр?
- Что, Гус?
- Почему бы нам не пустить эти свечи на освещение главной улицы?
- Чтобы осиять весь город папизмом?
С минуту Гусперо молча вытирал книги, а потом вновь заговорил.
- Соседи, наверное, взъярятся, когда узнают о приговоре.
- Какие еще соседи?
- Из Мэри-Маунт.
- Бродячее племя якобитов? Эта саранча? Не смеши меня, Гусперо.
- Спасибо, сэр. Надеюсь, мы будем смеяться последними.
В тот же миг раздался громкий стук в дверь и Мильтон обернулся. Не дожидаясь его распоряжения, Гусперо впустил в дом Ралфа Кемписа.
- Ага. - Мильтон усмехнулся. - Явился сам собой. Дверь скрипнула, и актер вышел на сцену. - Его ноздри подрагивали. - Узнаю ваши духи, мистер Кемпис.
- Виргинские масла.
- Выдержанные. Садитесь.
- Американское солнце, сэр, помогает созреть не только маслам, но и умам.
- Временами они горкнут. Что вас сюда привело? - Гусперо у него за спиной нервно мерил шагами комнату. - Гус, от твоего топота я уже покрылся гусиной кожей. Будь добр, угомонись. - Кемпис сел на деревянный стул и стал с любопытством рассматривать слепца. - Не желаете ли ключевой воды, мистер Кемпис? У нас нет напитков, которые водятся в Мэри-Маунт, но наши зато чисты.
- Нет. Мне ничего не нужно. Я буду говорить простым и ясным языком, мистер Мильтон.
- Что? Без изощренных африканизмов? Вычурных метафор? Вы изменяете своей вере, сэр.
- На вашей совести тяжкая вина.
- Ох, что со мной будет!
- Вы собрались подвергнуть несчастную женщину порке, сжечь ее жилище и изгнать ее из города за то лишь, что она исповедует католическую веру. Это настоящее варварство.
- Слышишь, Гусперо, что говорит этот презабавнейший оратор?
Молодой человек стоял у окна, прислушивался к разговору и глядел на улицу.
- Он говорит то, что считает правдой, сэр.
- Поостерегись, мой мальчик, а то сделаешься подручным фигляра.
- Нет. Я тоже говорю то, что считаю правдой.
- Ага. Это заговор. - Мильтон рассмеялся. - Я уничтожен. - Он закусил нижнюю губу. - Признайтесь, мистер Кемпис, вы совратили бедного Гуса? Таким способом вы вербуете союзников?
- Вас называют первоклассным краснобаем. По речи вас можно спутать с какой-нибудь старой каргой из Биллингсгейта.
Эта реплика то ли разозлила, то ли взволновала Мильтона; он заерзал и наклонился вперед.
- Я не привык к обинякам, мистер Кемпис. Я не какой-нибудь пустозвон, нанизывающий периоды. И я скажу вам вот что. Эта шлюха Венн…
- Она не шлюха, сэр. - Говоря это, Гусперо по-прежнему глядел в окно. - Вы несправедливы.
Мильтон не отозвался на это замечание, но продолжал, обращаясь к Кемпису.
- Эта шлюха Венн - жалкая жертва папизма, суеверия, которому не должно быть места в благоустроенном государстве. Вот почему ее следует наказать.
- Я не намерен спорить с вами о религии.
- Не намерены? Кишка тонка.
- Мне говорили, что Сара Венн - женщина безупречного поведения и молилась она у себя дома. В чем тут вред?
- Тайное поклонение идолам, мистер Кемпис, такой же вопиющий и недопустимый соблазн, как любой публичный обряд. Мне известно, что вы, паписты, мало сведущи в Писании, но разрешите я процитирую Иезекииля? "Видишь ли, сын человеческий, что делают старейшины дома Израилева в темноте?" Здесь темноты не будет.
Не затем мы брали уроки у первых докторов теологии, чтобы допустить в свои пределы папу.
- Жаль, что доктора не дали вам хорошего здоровья. Эти доктора не лечат. Наоборот, убивают.
- Вы не меня оскорбили этими словами, мистер Кемпис. Вы оскорбили Господа. А это не пустяк.
- Не пустяк - подвергнуть женщину порке, а затем сжечь ее дом.
- Это необходимо. Мы не желаем Рима здесь, в западном мире. Невозможно обратить скорпиона в рыбу и паписта - в свободного гражданина.
- Осторожнее, мистер Мильтон, а то как бы вы и вам подобные не обломали себе зубы. Вы забываете, что на нашей старой родине католиков видимо-невидимо.
- Добавьте еще, что иные из лондонцев до сих пор привержены язычеству. Я знаю об этом и скорблю. Но этим доказывается только, какие жалкие, легковерные и склонные впадать в заблуждение умы встречаются среди плебеев.
- Слышите, Гусперо? Вы лондонский плебей?
- Надеюсь, мистер Кемпис. У меня есть некоторые очень дурные склонности. - Гусперо был заинтригован разговором, похожим на фехтовальный поединок.
- Видите, мистер Мильтон, что плебеи всегда с нами? Но те, кого вы объявляете легковерными и склонными впадать в заблуждение, для меня - истинные приверженцы святости.
- О да. Оставьте их пресмыкаться в пыли с индейцами.
- Тогда как вы объясните то, что моя вера, которую вы именуете языческим суеверием, длит свое существование с незапамятных времен?
- Я бы не очень доверялся древности, мистер Кемпис. Весь ваш скрип идет от пустой бочки, ибо привычка, не основанная на истине, это не более чем застарелое заблуждение.
Ралф Кемпис удвоил внимание; не вставая со стула, он подался вперед и стал вглядываться в черты Мильтона, словно надеяться различить следы его мысли. Сам поэт откинулся на спинку стула, судя по всему успокоившийся и повеселевший, но судорожное шевеление пальцев выдавало нервозный интерес к тому, как повернется разговор.
- Вы забыли также, мистер Мильтон, что наша страна почти шестнадцать столетий оставалась в лоне католицизма.
- Не пытайтесь ослепить меня мглой темных времен. Если Англия пребывала некогда в рабстве, подчиняясь диктату страха и злых чар, то тем мудрее поступили те, кто ее освободил.
- Англичане были прежде набожным народом, сэр. Этим славились по всей Европе.
- Допускаю, они действительно поклонялись мощам и четкам. Облачались в языческие ризы и жреческие одеяния. Но что с того. Вавилоняне еще более долгое время обожествляли каменных собак.
- Наша вера была у нас украдена коварными слугами самозванных монархов, гонявшихся за богатством. Церковь была полностью разграблена.
- Но в замену ей было основано новое, более честное вероучение, без невнятного бормотания священников-лицемеров. В качестве путеводной звезды мы избрали Евангелие, а не папского Зверя.
- Нет. Вы уничтожили всеобщую веру, просуществовавшую пятнадцать столетий. Я помню, как был низвергнут и изрублен на дрова Чипсайдский Крест. Граждане стояли как пораженные громом. Можно было подумать, топор опустился на их тела.
- Этот чудовищный повапленный идол? Вам приходится делать богов из дерева, потому что вы чуждаетесь духа. Вы низводите Бога на землю, ибо не способны сами воспарить к небесам.
- Искусство и обрядность - признаки любой универсальной веры.
- Неужели вы думаете, что Господу угоден вещественный храм?
- Наши храмы олицетворяют единение душ верой, основанной Христом.
- И по-вашему Христос оценивал, достаточно ли велик для Него языческий Крест в Чипсайде?
- Мы заявляем только, что он изображает на земле страсти нашего Спасителя. Вы говорите, что Господу чуждо все земное, но разве не сходил Он на землю? Именно поэтому в мессе…
Мильтон с улыбкой поднял руку.
- Как тебе эта игра, Гусперо? Он мечет в меня реликвиями ложной веры, потому что в его колчане ничего другого не имеется.
- Не вполне согласен с вами, сэр. - Спор задел молодого человека за живое. - Если месса предназначена для людей, то что в ней плохого?
- Так ты взалкал этих подслащенных пилюль, да, Гус? Тебе по вкусу эта драма на прогнивших помостках?
- Вы забыли, мистер Мильтон, - вставил Кемпис, - что в годы вашего господства вы полностью изгнали со сцены английскую драму.
- Вы подразумеваете сочинения всех этих развратных и невежественных рифмоплетов, продававшиеся за пенни?
- Я обвиняю ваших братьев, сэр, в том, что они погубили свободный и жизнерадостный народ.
- Давайте. Продолжайте. Опорожняйте на мою голову ночной горшок ваших мыслей.
- Вы стремились подорвать нашу веру и искоренить древнюю традицию.
- Отлично. Выкладывайте весь свой арсенал. Сотрясайте воздух, пока не охрипнете.
- Ваши набожные собратья держали народ в подчинении. Они использовали силу оружия, а не силу веры.
- Это была сила бесхитростного подхода к библейским текстам и правильного их понимания. Душа индивида расправила крылья, избавленная от оков застарелых привычек, тщеславной роскоши и чванства церковных сановников.
- Блеск и надежды вы подменили суровостью и завистливым зложелательством. Вашей целью было принести древнюю истину в жертву скудному набору убогих доктрин.
Мильтон постепенно входил в раж.
- Любой - от мальчишки-школьника и до последнего из монахов - высказался бы по этому поводу куда красноречивей. Ясно, что в богословии вы сведущи не больше ребенка, а доктрины Писания для вас темный лес.
- В высокомерии и самонадеянности мне с вами не равняться. Но я, по крайней мере, не лицемер.
Мильтон внезапно побелел. А что если до собеседника дошли слухи о его пребывании среди индейцев?
- О чем это вы, мистер Кемпис?
- На словах вы за республику, но на деле хотите одного: распоряжаться ближними. Вы тиран, мистер Мильтон.
Стихотворец вздохнул свободнее.
- Как трудно, встречая глупца, удерживать свой язык в рамках благоразумия. Но я постараюсь, ради бедного юноши, здесь присутствующего. - Гусперо высунул язык и начертил в воздухе нимб вокруг головы Мильтона. Ощутив движение воздуха, Мильтон потрогал свои волосы. - Вы неумелый спорщик, мистер Кемпис. Вы вопиете о моих предполагаемых слабостях и в то же время выставляете на всеобщее обозрение свои. Кем вы являетесь в Мэри-Маунт, как не церемониймейстером? Или - иное название этой должности - распорядителем пиров? Или распорядителем наглой клеветы, которую вы только что изрекли?
- Я не полосую спины ни в чем не повинных женщин. Индейцы, у нас живущие, куда человечнее вас.
- О, вы возьметесь и эфиопа отмывать добела? Берегитесь, как бы к вам не пристала его чернота.
- Вот что, мистер Мильтон. Я убежден, что индейцы добродетельней и честнее многих христиан.
- Только послушайте! Цивилизованные дикари!
- А в чем состоит наша цивилизованность?
Мильтон помолчал.
- Гражданские свободы. Хорошие законы. Истинная религия. Все это для нас очень важно.
- То же и в Мэри-Маунт.
- Посмотри, Гусперо, он покраснел?
- Нет, сэр. Обычный румянец, но никак не пунцовый.
- Пунцовый цвет он приберегает для фекальных облачений своих священников.
- Я собирался добавить, - продолжал Кемпис, - что гражданские свободы и хорошие законы не чужды и индейцам. Они тоже знакомы как с порядком, так и со свободами.
- Дальше больше. Слушай. Гусперо. Это уже чересчур. Его самомнение взметнулось до небес.
- А за этим последует и истинная религия.
- Вы хотите сказать, что они усвоят ваше адское вероучение.
- И вот за что еще я вам ручаюсь, мистер Мильтон. Мне лучше оставаться в своем аду, чем жить на ваших небесах.
- Довольно. Я не могу вести философский спор с шутом вроде вас.
- Едва ли это прилично, сэр. Мистер Кемпис пришел сюда как друг.
Кемпис рассмеялся.
- Не обращайте внимания, Гус. Как меня ни провоцируй, я не отвечу бранью на брань. - Вновь наступило молчание, которое прервал наконец Кемпис. - Итак, ответьте мне, мистер Мильтон, по возможности спокойно. Разрешите ли вы бедной женщине покинуть ваше поселение? Я желаю взять с собой ее, а также ее мужа.
- Нет. Это исключается.
- И каковы резоны цивилизованного человека?
- Публичный приговор произнесен. Жребий брошен, а благо наших сограждан превыше всего.
- Вам нечего добавить?
- Абсолютно нечего. - Мильтон откинулся на спинку кресла, тяжело вздохнул и закрыл глаза.
Ралф Кемпис встал, отвесил поклон и подождал, пока Гусперо откроет дверь. Они вместе переступили порог и немного прошлись.
- Где ее держат? - спокойно спросил Кемпис.
Гусперо немедленно понял, куда он клонит.
- В караульне через дорогу.
- Кто ее стережет?
- Тюремщиком у нас Сол Тиндж. Еще там находится одна женщина, Агата Брэдстрит, чтобы не дать ей наложить на себя руки.
- А где эта славная парочка держит ключи?
- Ключ только один, размером с мою шляпу. Он висит за дверью.
- Эта шляпа сидит на умной голове.
- Знаю.
- А сумеет ли эта умная голова измыслить какую-нибудь коротенькую драматическую сценку?
- Вы хотите сказать…
- Что-нибудь для развлечения благочестивой публики. Может быть, пожар.
- Чтобы Тиндж и Брэдстрит на минутку покинули караульню?
- Вот именно.
- А что если среди ночи кто-нибудь завопит: "Держи вора!"? Наша стража просто обязана будет бежать туда.
- Гус.
- Что?
- Вы чудо.
И вот план был составлен. Ралф Кемпис, громко распевая, верхом отправился обратно в Мэри - Маунт. Сразу после полуночи Гусперо прокрался к дому Смирении Тилли. Как и у прочих поселенцев, окна у нее были затянуты промасленной льняной тканью, и Гус осторожно проделал кухонным ножом дыру в одном из них. Он всунул голову в отверстие и испустил несколько нечеловеческих воплей, а затем стремглав бросился прочь. Смирения в тот же миг пробудилась и,
еще не успев вскочить с кровати, закатила истерику.