Мы в институте часто идем на поводу у студентов. Они все просят - практику, практику. Вот и таскаем их на перевязки, да учим делать уколы, да показываем, как кровь переливают. Подумаешь! Это и без врачей можно делать. А лучше бы во время занятий теорией больше занимались да к книгам приучали бы. А практику пусть сами постигают, а после или по ходу пусть спрашивают - кому интересно. Да и на практике пусть сами хватают больше. Что, кстати, они и делают. Пусть они сами будут заинтересованы в практике. А то - адреналин, норадреналин, кортизон, поливенол. Их вон сколько придумали! Препараты применить можно, да кровь нужней. Читали бы больше... Толстого, например. Как Кутузов при Бородине. Как идет естественно - так и помогай. А то они как научено, так и делают, а обстоятельства-то другие. Не бороться с природой, а использовать то, что создает естество. Не химические препараты, а естественную кровь. Наберут так практики побольше - соблазнительно это- узнают все, "к а к" делать, - уже специалисты. И лишь чуть-чуть, "когда как" делать.
Вот так, как-то нелепо, я размышлял, почти полностью отключившись от реальной обстановки, пока меня не вернуло к жизни тревожное: опять давление падает!
- Переливайте кровь.
- Последняя ампула кончается.
- А где ж кровь? Заказывали ведь?!
- Говорят, самолет вылетел. Или сейчас должен вылететь.
- А-а, нечистая сила! К тому же и группа крови редкая.
Гантельщик сидит на свободном операционном столе и смотрит. Лицо немного испуганное. Глаза - кругляшки. За его спиной, облокотившись на стол, стоит другой студент и слушает, что говорит ему этот. А этот, гантельщик несчастный, говорит очень обидные для меня вещи. И мне просто плакать хочется.
- Не-е, хирургом не пойду. Вот такие-то штуковины! Да это ведь каждый день может быть. Да еще дежурства.
А я-то раньше считал, что в этом и есть основная привлекательность хирургии для несмышленышей. Идиот я!
Второй студент посылает его к черту, и мне становится чуть легче. Но тот не унимается:
- С такими дежурствами и порубать не успевать будешь... - И дальше мечтательно: - Не-е. Я пойду в терапевты, или в невропатологи, или еще лучше - психиатры. Там нормально. Это годится.
Я отвернулся. Я вынужден делать вид, что не слышу. Что я могу ему сказать?! Да еще сейчас! Что и у этих врачей своих горестей и забот хватает. У нас иногда не успеваешь поесть, а у них иногда кусок поперек горла встать может. У нас могут не дать спать - а они и сами не уснут. А для психиатра у гантельщика слишком много заботы о себе, о теле своем и слишком маленький запас слов. И впрямь, шел бы он лучше своими гантелями заниматься. И впрямь, на черта я его сюда притащил?!
Второй студент - тот, что в окно смотрел, - вдруг взрывается:
- Чем глупости-то говорить, дал бы кровь свою! Ведь знаю, что у тебя такая же группа. И резус-отрицательная. А больше наверняка ни у кого нет. Женщина-то погибает.
- Да я после дежурства.
- Ну и что! Дашь и пойдешь спать. Дашь - тебе донорский рубон, и спать, и завтра не работать - спать. (А я думаю: "Неужели он, дав свою кровь, сможет уйти, не дождавшись результатов?") Договорились, да? - И сразу к врачам: - А вот у нашего товарища такая же кровь. Может, перельем, а? Он готов.
Его уложили на тот стол, который только что был его сидением, подкатили его к столу больной. Составили два стола. На одном лежит спаситель, на другом...
Да! После переливания уже точно: на другом лежит спасенная. Не хватало именно этой капли крови. Потом-то уже привезли. А вот этой капли как раз и не хватало. Она-то и стала самой главной каплей. Его кровь и оказалась самой главной каплей. Она-то более всего и пригодилась. Она-то и спасла.
Ну а почему же его кровь не будет годиться? Почему бы не спасти?
Здоровый. Занимается гимнастикой. Поддерживает в себе достаточный уровень витаминов. Это все нормально. Все у него нормально.
1965 г.
"КАК ЖАЛКО, ЧТО У МЕНЯ НЕТ ГРЫЖИ!"
Как жалко, что у меня нет грыжи! Ну что, подойдет к ним молодой парень, длинный, худой, с еще юношески дефектной фигурой, как говорят портные и продавцы магазинов "Одежда", и они, естественно, должны будут подумать: "И вот этот будет оперировать нашего папу!" А так хоть какой-нибудь признак респектабельности будет. Ну хоть что-нибудь мне для солидности! Сейчас выйду к этим прекрасным двум девочкам, девушкам, и скажу:
"Здравствуйте. Я дежурный хирург. Я сейчас принимал вашего отца".
"Здравствуйте, доктор. Ну скажите, что у папы? Что делать будем?"
И я вынужден буду сказать им: "У вашего папы ущемленная грыжа. Его надо срочно оперировать".
"Что вы говорите! Неужели это необходимо?! Может, можно подождать?"
Они с сомнением будут смотреть на меня, оценивать мой внешний вид, мою юность. Юность почему-то вызывает недоверие, считается, что в юности все радикальны, и, наверное, они усомнятся в предложенной мной необходимости. Они ж ведь и сами молодые, прекрасные две девушки, похоже, что моего возраста. Во всяком случае, мне так показалось, когда я в приемном покое принимал его, а они сидели в ожидательной комнате.
И я должен прийти к этим девочкам...
"Нет. Ждать нельзя. И без того много времени прошло. Вы и так слишком долго дома ждали. Он уже на грани большой опасности".
А они, наверное, подумают, что надо бы спросить у кого-нибудь посолиднее, а не у этого мальчишки, у меня то есть.
Никакой во мне солидности. Я ж не могу им сказать, что я и есть сегодня ночью ответственный хирург, старший в ночи.
Ах какие обе девочки красивые! А мне явно не хватает солидности, респектабельности, уверенности... Вот! Может, мне не хватает уверенности? Вот главное: наверное, нет уверенности. А отчего? От недостатка знаний, опыта? Знать - знаю. Нет навыка разговаривать с родственниками. Нет навыка разговаривать с хорошенькими девушками. Вот если бы они лежали больные и их надо было оперировать, я и не заметил бы, что они хорошенькие. Больные и больные. А тут... Что ж мне с ними говорить-то, о чем?.. О чем - ясно, но как! Они мне не должны поверить.
"Может быть... Вы на нас только не обижайтесь, но, может быть, с кем-нибудь еще посоветоваться? Вы не подумайте, что мы не доверяем, но папа наш... Это все неожиданно... Мы так волнуемся".
А я им отвечу вполне солидно:
"Конечно, это ваше право, и совершенно естественно, что вы волнуетесь, и конечно же я нисколько не возражаю, но у нас нет времени, нельзя терять ни минуты, прошло уже больше шести часов, и не исключено, что придется теперь еще из-за этого делать и резекцию ущемленной кишки".
И тут мне надо будет сказать обязательно, что я не один принимаю решение. Нельзя им говорить, что я главный этой ночью. Это я им после операции, а сейчас я им вот что скажу:
"Видите ли, каждый случай, требующий нашего активного вмешательства, то есть операции, мы решаем коллегиально. И я, и еще один хирург, дежурный сегодня. Мы оба посмотрели, и оба решили, у обоих нет и тени сомнения. А два хирурга, думающие одинаково об одном и том же, - это уже много. У нас нет времени ждать и консультировать. У вашего папы нет времени".
Конечно, мне бы хоть какая-нибудь болезнь для солидности. Скажем, гипертония - я уже буду значительно увереннее, весомее, солиднее.
А когда я сошлюсь на второго хирурга, они с легкой совестью скажут мне:
"Да, да. Конечно, конечно, доктор. Вы делайте, как надо. Мы понимаем. Что делать? Но вы и нас поймите - это ж наш отец".
И я им скажу - я выше их, я сверху глядеть на них буду, - я по возможности солиднее им скажу:
"Да. Его готовят сейчас к операции, и я тоже сейчас иду мыться и буду оперировать".
Тут надо будет им ввернуть, что такая операция для нас не редкость и я уже таких операций сделал много. Это я им обязательно вверну как-нибудь.
А теперь они обязательно спросят:
"А кто будет его оперировать?"
И я отвечу, улыбнувшись:
"Всей бригадой навалимся. И я, и второй дежурный. Оба будем оперировать".
Девочки эти, нежные, интеллигентные, они наверняка будут говорить так:
"Спасибо, доктор, а можно нам подождать здесь до конца? Нам ведь скажут, как она пройдет?"
"Ну, во-первых, спасибо не надо говорить заранее: мы, хирурги, народ суеверный, как летчики, шахтеры, моряки. Спасибо скажете потом. А подождать, конечно, можно. После операции я сам спущусь к вам и все расскажу".
А после операции они, наверное, попросят разрешить кому-нибудь посидеть а отцом. Но я им на это согласия не дам:
"Нет, нет. Сегодня этого делать не надо, ни к чему, а вот завтра утром придете ко мне, и я вас пропущу".
А утром я попрошу шефа разрешить мне пропустить кого-нибудь из этих девочек. Шеф мне, конечно, скажет:
"Больно умный. Пусть придут ко мне, попросят, и тогда я разрешу, наверное. Должен быть порядок, и хозяином порядка должен быть шеф, а не юные умники. Ты дежуришь ответственным дежурным не потому, что ты умный, а потому, что исполнительный. Помни это".
Но я его уговорю и сам им разрешу пройти к отцу.
Я посмотрел на себя в зеркало.
Вот сейчас войду к ним высокий, стройный и голубоглазый. Ну и пусть еще не солидный. Зато умный, а шеф пусть думает, что исполнительный.
Я открыл дверь и прошел в посетительскую. На скамейке сидят две девушки. Я подошел к ним.
- Вашего отца надо оперировать.
- А что с ним?
- У него ущемление грыжи.
- Вы доктор его?
- Да, я дежурный хирург.
- Ну что ж, мы так и думали. А когда нам можно будет узнать, как его дела?
- Завтра утром придете, и мы вам все расскажем.
- Мы обе завтра утром заняты, а придет мама, ей можно будет пройти к отцу?
- Я думаю, что заведующий пропустят. Обратитесь утром к нему.
- А у кого она узнает про операцию?
- Спросит, в какую его положили палату, и узнает у палатного врача.
- Спасибо, доктор. С ним можно будет попрощаться нам?
- Только быстро. Нам уже надо его на операцию брать.
Я пошел в отделение, на операцию. Надо побыстрее его соперировать, и, может, успеем еще отдохнуть, хоть немного. Устали мы сегодня здорово. Скоро уже и ночи конец.
1974 г.
МОЙ ПОРЯДОК
Я ленив. Я чудовищно ленив. Я люблю, чтобы все было близко, чтобы меньше двигаться. Для этого надо рационализировать свою жизнь, чтобы все было под рукой. Я люблю, чтобы мой беспорядок был моим беспорядком, потому что мне лень что-нибудь искать, а беспорядок при сохранившейся памяти - это порядок, это личный порядок, это мой порядок. Я люблю, чтобы было много пепельниц, потому что мне лень вставать, а пепел на полу не входит в мой порядок - беспорядок. Это уже грязь. И потом лень подметать, лень обходить кучки пепла на полу, а наступать - опять нарушен мой беспорядок. Опять грязь. Приходится лавировать между грязью и моим беспорядком.
Я люблю лежать на тахте, и со мной всегда лежит длинная палка; и я, не вставая с тахты, могу включать телевизор, раздвигать шторы, закрывать дверь. Минимум затрат - максимум успеха. Я не люблю лишний раз переодеваться и стараюсь быть весь день в том, что я надел утром. Я не люблю рыбу, потому что надо много с костями возиться. Я и бороду отпустил, чтобы утром не бриться, а мыться чуть-чуть.
Я люблю лениво ходить по улицам. Лениво, что-нибудь увидеть и лениво про это что-нибудь подумать. Идет машина, например крытый фургон. На стенке фургона написано: "Товарищи водители! Берегите пешеходов и детей". Вот пища для ленивого ума. Зачем это написали? Разве надо это напоминать? А если б не написали? А почему пешеходов и детей? А дети - не пешеходы? Это что? Альтернатива? Или дети - не пешеходы, дети - самокаты? Интересно, кто придумал этот афоризм, максим, лозунг, трюизм? А кто утвердил, разрешил, позволил? А каким термином правильно назвать это, написанное на фургоне? Может, приказ, обращение, пожелание, напоминание? И так я лениво иду и лениво думаю, пока не увижу на какой-нибудь другой машине какую-нибудь другую запись, надпись-крик, например: "Не уверен - не обгоняй". Почему так? Почему "не"? Почему с отрицанием и запретом? Без отрицания и запрета перспективнее, прогрессивнее, эффективнее. Поменьше запретов - запреты уменьшают самостоятельность, ухудшают мышление, снижают ответственность. "Уверен - обгоняй".
Потом я прихожу на работу, в больницу, в отделение. Я смотрю на цветы, зеркала, кресла, столики. Весь уют осмысленный, удобный, нужный... А цветы? Зачем? Они с землей, они дают пыль, как и плакаты "Мойте руки", "Алкоголь - яд", "Никотин убивает лошадь", которые время от времени велят прикалывать, приделывать, приклеивать, прибивать к стенкам.
И не лень разве приказывать, прибивать, прикреплять, вытирать пыль и убирать?
А что не лень?
Не лень болеть - нас не спрашивают.
Не лень лечить - другого выхода нет.
И почему не возникает мысль: зачем лечить? Одна болезнь кончится, другая будет. Редко удается умереть здоровым, а умереть все равно надо. Никому не удавалось обойтись без этого акта. По крайней мере, мне такое не известно. Так сказать, "в доступной нам литературе не обнаружено..."
Но пока человек жив, его надо лечить. И лечить до самого конца.
И моей лени способствует моя работа, моя профессия.
Лень - это прежде всего трудно на что-то решиться, сделать выбор, сдвинуть себя.
Я пришел на работу. Что мне делать? А все уже решено: лежит больной, у него болезнь, патологический процесс, нарушение в организме, которое, как говорится, требует коррекции, вмешательства, насильственных изменений внутри его, внутри организма, вмешательства врача, хирурга.
Не меня спрашивали, когда он заболел, - болезнь пала на него. Не меня спрашивали, когда его повезли в нашу больницу. Не меня спрашивали, когда его положили в мою палату.
Я увидел его, пощупал, послушал, посмотрел, сделал анализы, рентгеновский снимок, снял различные биотоки и колебания тканей и систем его, подумал: ясно, у него в желчном пузыре камни, которые, в свою очередь, вызвали воспаление, а воспаление распространилось на окружающие ткани в животе. Поэтому у него боли, поэтому температура и все прочие признаки тяжелого состояния.
Мне нечего решать. Если воспаление в животе - нужно убрать источник его. Если не удастся ликвидировать воспаление различными лекарствами и действиями, которые можно назначить, а самому дальше только следить за действиями сестры, - придется оперировать.
Казалось бы, лечить-то мне проще, чем оперировать. Нет - проще оперировать. Я знаю, что раз у него там камни, а камни не вылечишь никакими лекарствами (по крайней мере, сегодня мы этого еще не умеем), значит, надо все время держать такого больного на прицеле, на мушке, наблюдать с ножом в руках. Ждать и нервничать, портить нервы больному, родственникам его, себе. Не проще ли сделать операцию? Да и не только проще - это единственный выход. Все решено за меня. А я - исполнитель.
Ну, не сделаем операцию, полечим, и пройдет, пройдут боли, температура и все прочие явления - останутся камни.
Сегодня больному пятьдесят, и если хорошо пойдет лечение, то он выздоровеет, то есть не выздоровеет, а пройдут все боли и явления, и, может, целых десять лет ничего не будет его мучить, не будет болеть. В лучшем случае.
Но придет время, и станет ему шестьдесят, семьдесят - и придет опять болезнь, никуда ведь камни не уйдут, и придется мне, нам, оперировать его, но в худших условиях.
Нет, мне лень - лучше буду оперировать сейчас.
Больной лежит и ждет моего решения. А все уж решено без меня - жизнью, болезнью его, нашими возможностями, долгом, наконец. И я беру его на операцию, везу его в оперблок, кладу на оперстол.
А сам ухожу в ординаторскую, потом в операционную, переодеваюсь, снимаю свой халат, костюм, надеваю операционную пижаму, фартук; потом моюсь, надеваю другой халат, мажу уже спящего больного йодом, надеваю перчатки; разрезаю кожу, останавливаю кровотечение зажимами, перевязываю сосуды нитками; иду глубже, разрезаю следующие, нижележащие ткани, вхожу в живот, подхожу к желчному пузырю; нащупываю там камни, с облегчением убеждаюсь в правильности признаков, известных сейчас медицине, врачам, мне; иду дальше, щупаю ниже пузыря, желчные пути, ввожу в них специальное вещество, делаю рентгеновский снимок этих протоков и все равно не вижу точной, ясной картины, состояния этих протоков, вынужден что-то решать.
Удаляю пузырь - это решать не надо, ничего другого нельзя - это решено. А вот с протоками вопрос остается неясным, сомнительным, нерешенным. Неясно, сомнительно - есть там камни или нет. Я использовал все возможное - и рентген, и давление измерял в них, и пощупал, и осмотрел глазами и пальцами, и к ясному решению не пришел.
Можно либо "уйти из живота" - то есть убрать пузырь, все сделать, как надо, и уйти. А потом ходить и нервничать: а вдруг осталось там что-то, а вдруг будет рецидив болезни из-за этого, а вдруг больного опять привезут в больницу?
Мне лень уже сейчас думать об этом - "привезут", мне лень будет потом лечить его, мне надо сделать что-то, что единственно правильное, потому что иначе будет после много лишних действий, не надо лишних действий, и я сестре говорю, чтобы она мне дала такой-то и такой-то инструмент, так как я вынужден, другого нет пути, не полениться и делать операцию на протоках.
И если у сестры нет этих дополнительных инструментов на ее маленьком столике, с которым она стояла рядом, и она вынуждена отойти к большому общему инструментальному столу, я ругаю ее за лень, за беззаботность, за непредусмотрительность, так как все эти инструменты должны быть при ней с самого начала операции, а так вот теперь приходится идти к тому столу. Ну как ей не лень! Хорошо еще, что общий стол находится в полутора метрах от нашего.
Все должно быть предусмотрено, подготовлено, обо всем надо было подумать - а то ведь лень! И вот я продолжаю операцию: разрезаю протоки, беру специальные ложечки, щипчики, бужи, трубочки, черпаю из протоков ложечками, вынимаю оттуда щипчиками, прохожу протоки бужами, промываю их через трубочки.
И когда все сделано, все хорошо, я думаю, что можно зашивать. Нет, не думаю, я знаю, потому что думают, когда не знают, а когда знают, уже не надо думать, надо делать; давно известно, что знания не есть признак мудрости. Кому думать - кому делать. Когда думать - когда делать. Сначала время думать - потом время делать. А часто одному время думать - другому время делать. Эк, я стал лениво растекаться мыслью - значит, главное я уже сделал. Но не время еще думать, еще время делать. Расслабился немножко, и хватит.
Да, можно зашивать. Я уже сделал единственно возможное - за меня все уже было решено опытом других, опытом предыдущих, мировым опытом.
Теперь решать надо новую проблему. Как зашивать? В данном случае у меня два выхода есть: зашить наглухо или зашить и оставить марлевые тампоны и резиновые трубки. Иногда без них нельзя, а сегодня можно. И так можно, и этак можно. Но спокойнее с тампонами и трубками. Если что случится в животе, тампоны и трубки, торчащие из раны, из живота, сразу же покажут. Мне надо будет наблюдать, все будет само идти. Это мне нравится.
Но, с другой стороны, больному будет тяжелее: потом их надо будет удалять - больно, стонать будет.