Но все это было лишь прозаическим фоном для моих ночных изысканий. Я начал исследовать литературный гротеск, в частности работы Чарлза Диккенса и Франца Кафки, открыв для себя мир, наполненный причудливыми образами и каверзными интригами - всем тем, что я всегда стремился сделать достоянием собственной жизни. Настоящая учеба происходила дома, и посвящена она была в основном Рейчел, а также английской литературе и языку, к которым у меня были (или, по крайней мере, мне казалось, что были) неслабые способности.
С того вечера, когда между Дженни и Норманом произошла драка, все было довольно тихо. Но в тех редких случаях, когда они оказывались вместе, в комнате становилось трудно дышать. Не было ни ежедневных скандалов, ни вялого, наполненного чувством вины холодного раздражения, которое столь часто завладевает отношениями в парах, где даже не пытаются выявить и четко сформулировать источник конфликта. Нет, тут определенно был некий камень преткновения, и я чувствовал, что мне необходимо понять, что же встало между ними.
Как и следовало ожидать, поведение Нормана было более показательным, чем у его жены. Теперь ранними вечерами он проводил время за кухонным столом, задумчиво поигрывая ключами от машины и уперев в стену остекленевший взгляд. В какой-то момент он импульсивно кидался к двери - но выходил лишь для того, чтобы выйти; его поступки уже не производили впечатления беззаботной целенаправленности.
После своего первого утра в школе я сидел на кухне, обедая - довольно мило, как мне казалось, - сандвичем и стаканом молока. Я едва заметил, как появился Норман. Он вошел не в привычном маниакальном возбуждении, с грохотом и криками, а нерешительно, колеблясь, как если бы, только оказавшись на кухне, уверился наконец, что попал в нужный дом.
- А, привет, - сказал он. - Дженифер дома? ("Дженифер" на языке Нормана обычно означало "эта сука Дженни".) Я ответил, что, похоже, нет. Мы оба пожали плечами. Кивнув каким-то своим мыслям, Норман открыл холодильник. - Чего-нибудь пожрать? - спросил он, рыская взглядом по комнате. Его взгляду предстали: полная раковина немытой посуды, грязная кошачья миска, корзина с вонючими простынями, вытряхнутый на стол набор для вязания, плита, похожая на прилавок в лудильной мастерской.
Никогда прежде Норман не проявлял хоть ка- кого-нибудь интереса к домашним делам и вел себя так, словно он жил в палатке или временном вагончике: кидал газеты на пол, раздевался на лестнице, расхаживал в своих говнодавах по свежевымытому полу.
Теперь же произошло нечто странное: он шагнул вперед и пинком загнал мусорное ведро под раковину, затем поправил кружку, которая наполовину сползла с сушилки для посуды.
- Эти долбаные бляди! - возопил он, закинув голову. - Все, на что они способны, это жрать свои чертовы сласти да лить на себя вонючие духи. - Резким движением он открыл кран и засучил рукава. Его голос дрожал от праведного гнева. - Ты, бля, целыми днями горбатишься на работе, а они тем временем тратят твои бабки в ресторанах и крутят жопой в этих модных магазинах, бля, шмагазинах, или где там еще. Ты покупаешь жратву, а они тем временем таращатся на себя в зеркало. - Его голос поднялся на пол-октавы. - Если они отрастили себе сиськи, это еще не значит… - Он издал долгое, сотрясающее тело рычание, полное негодования и ярости.
Норман вымыл посуду (с дотошностью бойскаута), надел пиджак и выскочил из дома.
Но все было не так просто. Если бы все было так просто, ничто на свете не заставило бы его сделать то, что он только что сделал.
В следующий раз я встретил Рейчел в пятницу, через три дня после случая в Чайном Центре.
Это произошло совершенно неожиданно. Даже если бы я все спланировал, мне бы не удалось достичь такой спонтанности. Я был тем более потрясен, поскольку уже собирался вообще забить на Рейчел. В среду утром, во время бритья, меня дергало и корчило, когда я вспоминал то, что произошло накануне. В лучшем случае, она просто меня пожалела; в худшем - это была вторая фаза их с Дефорестом дьявольского плана. Я боялся ей звонить. Вдобавок мне было стыдно. Возможно, завтра. Спешить некуда, да и терять нечего.
Но, как я уже сказал, встреча была совершенно спонтанной, меня застали врасплох: небритого, с волосами как мочалка, в пальто из бобрика и мешковатых вельветовых брюках. У меня не было при себе даже какого-нибудь блокнота, так что пришлось импровизировать.
Я стоял спиной к главному входу "Смите" в Ноттинг-хилл, и почесывал голову - не в задумчивости, а просто потому, что чесалось. Пристыженный давешней промашкой с "падением-с-грузовика", я только что поставил на место словарь жаргона кокни ("Ну, дернули, Норм - прополощем тыкву. Обстругаем заначку на пару мальков в этом гадюшнике"?) и снял с полки "Критику и лингвистику".
Она подошла сзади и довольно чувствительно ткнула меня под ребра.
- Приветик. Че читаешь?
- О, привет, - сказал я, подкрепляя свое удивление хрипотой в голосе. Но я быстро пришел в себя, и меня понесло. - Понимаешь, какой-то наемный писака пересказывает старые статьи и пытается нас убедить, что они представляют собой единое целое. - Я на секунду прервался и сделал нетерпеливый жест рукой. - Он утверждает, что все они о "проблемах слов". - Я указал на подзаголовок на обложке. Тут у меня в мозгу всплыла фраза из одного романа, и я почувствовал, как в крови забурлил адреналин. - Но на самом деле эти статьи попросту о нем самом - о его вкусах, его положении и о том, как он любит деньги. Взгляни хотя бы на цену. - Рейчел как раз смотрела на цену, после чего перевела взгляд на мое улыбающееся от уха до уха лицо.
Претенциозно, многословно, неуместно, если хотите, - но, в общем, неплохо для затравки.
Затем мы (опять же, совершенно стихийно) отправились на экскурсию по магазину. Это позволило мне создать еще несколько ярких образов, продемонстрировав мальчишеский восторг, в который меня до сих пор приводят детские игрушки; неподдельный интерес к канцелярским товарам и любовь к пошлым поздравительным открыткам (на которых изображают котят с клубками шерсти, щенков, похожих на старичков). Было видно, что Рейчел получает от всего этого удовольствие, но ее реакция явно отличалась от той, на которую я рассчитывал. Например, она ни разу не схватила меня за член.
Наша экскурсия закончилась в отделе пластинок. Там мы могли наблюдать маленького человечка средних лет (с необыкновенно большими коричневыми ушами, похожими на печенье, которое обмакнули в чай), обличающего такую же маленькую, но гораздо более молодую продавщицу. Она непрерывно зевала ему в лицо. Он никак не мог заполучить нужную ему пластинку в монозвучании.
- Вы хотите сказать, что она существует только в стереоверсии? - спрашивал он гнусавым голосом..
- Да, но она…
- Все это просто замечательно для тех, у кого есть стереопроигрыватели.
- Пластин…
- А как насчет тех, у кого нет стереопроигрывателя?
- На ней напис…
- Это отвратительно. - Он произнес это так, словно долгое время придерживался мнения, что это вовсе не отвратительно, что это даже приятно, и вот теперь у него, наконец, открылись глаза. - Это отвратительно, - повторил он, двигаясь вдоль прилавка в попытке индивидуализировать свою аудиторию. - Мы же не стадо баранов, а? - он смотрел на каждого по очереди в стиле вы- вы-и-да-да-еы-сэр. Он подошел ко мне.
- Вот у вас есть стерео? - спросил он.
- Простите?
- У вас имеется стереопроигрыватель?
- Отнюдь.
Похоже, мой ответ его удовлетворил. Он стремительно зашагал к выходу.
Я намеревался купить себе новую пластинку, но теперь решил этого не делать, поскольку до сих пор не имел ни малейшего представления о музыкальных вкусах Рейчел. Вместо этого я предложил выпить кофе. Сверившись с часами и оговорившись, что ей через пятнадцать минут надо быть в подготовительной школе, Рейчел согласилась. Это вызвало у меня улыбку, изначально радушную, но очень быстро превратившуюся в саркастичную, зловещую гримасу, выражающую (как мне казалось) сексуальную угрозу.
На пути к выходу у меня возникла блестящая идея.
Когда мы оказались на улице, я внезапно остановился. Мне было страшно жаль - это как-то выскочило у меня из головы - но я обещал Цецилии Ноттингем покататься с ней на лошадях в Гайд- парке. Ничего?
- Но, Рейчел, - сказал я, - как насчет понедельника? Может, выпьем где-нибудь чаю?
Она задумалась.
- Хорошо.
- Правда? Тогда в четверть пятого. - Я остановил такси. - В Чайном Центре?
- Хорошо.
- Чудесно. Дорчестер, пожалуйста. Увидимся.
* * *
Это была мерзкая выходка, и самым жестоким укором оказалась для меня сама Рейчел. Она уже не выглядела такой шикарной, такой самоуверенной, короче - такой путающей. Казалось даже, что она всячески это подчеркивала, то надувая губы, то изображая дурочку, то неправильно произнося слова, - в общем, все как положено. Но мне было все равно, даже когда она, пребывая в нерешительности, по-детски морщила нос или очаровательно выпучивала глаза в изумлении. Если она глупа, скучна, уродлива и больна, думал я, все это мне подходит.
В любом случае, нужно было продемонстрировать независимость, создавая контрапункт своему унижению во вторник. И мне требовалась передышка, время для дальнейшего исследования. К тому же мое лицо было не в той кондиции, чтобы подвергнуться беспощадному неоновому свету в Чайном Центре. Нелепый предлог - катание на лошадях - по крайней мере объяснял мой затрапезный вид. И с этим я не мог ничего поделать; мое тщеславие - это лишенное гребца каноэ, скачущее по порогам моей фантазии.
Мне кажется, что именно в тот день я начал работать над Письмом Моему Отцу - осуществление этого замысла займет у меня немало времени в последующие недели.
Сейчас, думал я, доставая ручку и свои записи, этот ублюдок получит сполна. Через сорок минут передо мной лежал листок с двумя строчками:
Дорогой Отец!
Мне нелегко было писать это письмо.
Когда я поднялся наверх выпить чаю, Дженни была на кухне, где обрабатывала свой уже наполовину поблекший синяк, доставшийся ей от Нормана во вторник.
- Ну как он? - спросил я.
- Уже лучше. Проклятая дверь!
Теперь Дженни все больше молчала, но ее молчание было весьма красноречиво. В первые дни после драки она пыталась вести себя так, будто ничего не происходит: "Не волнуйся за меня, у меня полный порядок", - патрулируя дом на крейсерской скорости в поисках самых изнуряющих занятий. Всякий раз, нагибаясь или поднимаясь по лестнице, она исторгала - не в силах сдержаться - утробный стон или страдальческий вздох.
Ближе к концу недели, наверняка не позднее "Смитсовской пятницы", она стала целые дни проводить в постели, превратившись в призрачную фигуру, которую лишь изредка можно было увидеть на лестнице или на кухне, готовящей себе что-нибудь перекусить. Иногда я слышал, как она ходит из комнаты в комнату на верхнем этаже, время от времени спускаясь в уборную. Иногда, ранними вечерами, когда Нормана не было дома, она заглядывала ко мне, чтобы выпить со мной чашку чего-нибудь. В таких случаях я всегда старался выглядеть умиротворенным, мудрым и готовым помочь словом или делом; безрезультатно.
В субботу, почти через две недели после моего приезда, спустя шесть дней после великой кастрюльно-сковородочной речи Нормана, я собирался в Галерею Тейт и поднялся в гостиную отхлебнуть пару глотков, только чтобы защититься от холода). Я стоял, глядя в окно на площадь, ощущая всем телом, как джин, подобно священнику, изнутри ведет со мной душеспасительную беседу. Из смежной спальни донесся голос Дженни, вялый и тревожный одновременно: "Ноорман?.." Я сунулся в комнату и сказал, что это не Норман, а я, и спросил, не нужно ли ей чего-нибудь.
Пять минут спустя я пытался найти место для кружки с чаем среди завалов на подносе, стоящем у кровати. В комнате пахло косметикой и женскими грудями: ополовиненные кофейные чашки, переполненные пепельницы, сырое одеяло; обвалившаяся стопка журналов на полу; под туалетным столиком Бина и Тики катали пустые тюбики от губной помады. Между тем Дженни - в красной ночной сорочке из хлопка, румяная, с горящими щеками, приятной на вид сальной кожей и блестящими волосами, - заставила меня вновь подумать, что я был бы не прочь увидеть ее голой.
Я присел на край кровати и попытался выяснить, как она себя чувствует. Дженни, лежа на спине, подтянула к себе колени.
- Нормально, - произнесла она, и слеза, размывая тушь, выкатилась из опухшего правого глаза. Она шмыгнула носом и с извиняющейся улыбкой потянулась за кружкой.
Я почувствовал комок в горле - горя, я был в этом вполне уверен, а не мокроты. Я открыл рот, чтобы что-нибудь сказать, но слова не шли.
- Просто устала, - сказала Дженни.
Мы оба хотели поговорить; я не знаю, почему нам это не удалось.
Провел весь день, готовясь к свиданию с Рейчел в понедельник. Я думаю, что только человек старше тридцати способен явиться на свидание без подготовки и с невозмутимым видом. А что же говорить о болезненном, склонном к навязчивым идеям подростке с хрупкой психикой?
Отжимания, приседания и прочая сексуальная гимнастика. Полный набор очистительных процедур (прошу прощения): побрить подмышки, постричь ногти на ногах, причесать и уложить лобковые волосы, вычистить каждый зуб, отскрести язык, продуть нос. (На следующий день у меня будет время только на то, чтобы заскочить после школы домой и сунуть конец под струю горячей
воды.) Я проштудировал несколько справочников по технике секса. В девять часов - бутылка "Хорликса".
На этот раз Рейчел не подвела.
В понедельник, сидя за горячим чаем, побуждаемая своевременными вопросами, ободряющими улыбками и проницательными обобщениями с моей стороны, Рейчел Ноес поведала мне историю своей жизни.
Это похоже на дешевый роман. Она вовсе не была еврейкой (таким образом, в корне пресекая любые гамбиты в духе "Ты-выйдешь-за-белого- парня?"). Родилась в Париже девятнадцать лет назад (на месяц старше меня). Конечно же, ее отец, как и подобает подобному персонажу в романах, "сбежал", когда Рейчел было десять лет ("Думаю, мы просто ему надоели"), и ее мать (у которой "были кое-какие сбережения", да возблагодарим же за это бога) почти сразу переехала в Лондон.
Короче, за что купил:
- В основном я проводила время с Нянюшкой Риз, если не была в школе. Она очаровательна. Я до сих пор езжу повидаться с ней в Фулем. Мамочке пришлось отпустить ее, когда мне исполнилось шестнадцать. О, я проплакала целую неделю. Потом Мамочка вышла замуж за Гарри, и это, наверное, неплохо, потому что он милый, а ей было так одиноко одной. Они были знакомы уже лет сто и, я думаю, давно уже стали любовниками. Он такой милый - тебе он понравится, он всем нравится. Он очень спокойный… благоразумный человек, а Мамочке как раз это и нужно, потому что она часто нервничает из-за всяких пустяков. Она может довести себя до ужасного состояния. Я думаю, она так до конца и не оправилась после Папочки. Он поступил с ней просто по-свински. Потом они - мамаша и ее приживальщик Гарри, как я понял, - купили дом в Хампстеде, и вот теперь я здесь.
Я спросил о ее настоящем отце.
- Я вижусь с ним время от времени. Он художник, до сих пор живет в Париже, в le seizieme - это было сказано с французским прононсом, - со своей "возлюбленной". Они не женаты. Я жила у него две недели этим летом. Она была там. Мне она понравилась. Она скульптор, намного моложе его. Я не понимаю, почему он все еще настаивает на встречах со мной, ведь он так гадко себя ведет по отношению ко мне. Он все время звонит мне домой, когда пьяный, и кричит на меня.
Я спросил, что именно он кричит.
- О, почему я не пишу, когда я снова приеду, сдала ли я, наконец, экзамен. И он говорит гадости про Мамочку, что она лгунья и все такое. Но ведь это естественно, ведь так? - когда разведенные родители грызутся через своих детей. Тут не обойтись без соперничества, ты согласен?
Я был согласен.
- Он звонил на прошлой неделе. Хотел знать, принимаю ли я противозачаточные таблетки, представляешь? Я сказала: "Послушай, дружок, если я и залечу, то побегу не к тебе!" Тогда он заткнулся.
Еще бы он не заткнулся. Таблетки. Как это сексуально.
- Дома мы никогда не упоминаем о нем. Это ни к чему. Это одна из самых милых черт Гарри. Он никогда не говорит о нем. Нам всем очень повезло, что он (Гарри) у нас есть. Он не дает нам всем свихнуться. Его тоже бросила жена, так что они довольно хорошая пара. Она оставила ему Арнольда, когда ему (Арнольду) было четырнадцать, а это ужасно трудный возраст для мальчика, которого бросают. Ты знаком с Арчи?
- Нет. - Я не стал ей говорить, что видел "Арчи" на вечеринке и он уже успел вызвать во мне ненависть.
- Ты должен пойти и познакомиться с ними.
Я захлопал ресницами.
- Пойдем? - спросила она.
На какую-то секунду я решил, что это было великодушным приглашением пойти и познакомиться с ними прямо сейчас. Но я ошибся. Я попросил счет. Тем временем Рейчел высморкалась в потрепанный носовой платок и нацепила круглые старомодные очки с затемненными стеклами: от этих действий нос ее стал казаться большим и красным.
Когда мы вышли из кафе и неспешно направились к автобусной остановке, мною овладело равнодушное недоумение. Ее личные качества не многим превосходили ее лексикон. И с чего это я решил, что она умна? Джеффри? Нет. Сестра Джеффри? Нет. Я? Да. Похоже, дружок, ты выдумал себе фетиш и теперь на него молишься.
У меня было ощущение, что всего за несколько часов "Записки о Рейчел" полностью утратили какой-либо смысл. Весь этот титанический труд - впустую, совершенно впустую.
- Но тебе хотя бы нравится Блейк? - вслух пожаловался я.
- Что?
- Я хотел узнать, любишь ли ты Блейка, поскольку если это так, то, я думаю, мы могли бы сходить посмотреть его картины в Галерее Тейт в следующее воскресенье, если ты их еще не видела.
Я, конечно же, планировал произнести эту фразу. Но сейчас она прозвучала совсем тускло. Я не поглаживал ее по плечу и не смотрел на нее тем неотразимым взглядом, который был описан в блокноте, лежащем в кармане моих брюк. Я вообще на нее не смотрел. Я сказал:
- Просто я думал, может, ты захочешь… Я не…
Из-за угла появился ее автобус. Я остался стоять на месте, в то время как Рейчел начала незаметно продвигаться вперед вместе с очередью. Я не собирался никуда ехать. Мои разочарование и усталость вот-вот могли породить громкий стон, и у меня бы не хватило желания и сил его подавить. Но тут Рейчел внезапно сказала:
- Чарльз! Мне бы очень хотелось, честное слово, но… все так сложно.
Она посмотрела на автобус обвиняющим взглядом. От нетерпения и беспокойства она чуть ли не подпрыгивала на месте, как маленькая девочка, которая хочет писать. Абсолютно спонтанно я сделал шаг вперед, собираясь сердечно пожать ей руку Но она держала руки в карманах.
- Это из-за Дефореста. Он придет обедать. Он может остаться.
- А, понятно.
- Но позвони мне. Нет, обязательно. Позвонишь?
В этот момент объемистая старуха с чем-то вроде полиэтиленового мешка на голове грубо оттеснила меня и встала рядом с Рейчел.
- Кто ж знает? - крикнул я.