* * *
Как я имел уже случай упомянуть, фрейлейн Ангальт – беллетристка, автор целой серии романов об авантюрных похождениях легкомысленной француженки Николь. Не будучи знатоком литературы вообще, не стану рассуждать о художественной ценности этих произведений, скажу лишь, для большей ясности, что книги продавались в специализированных магазинах, но два или три тома имелись у папаши Штера, хотя правильнее было бы сказать – хранились, поскольку принадлежали фермеру Лоренсу предпочитавшему припрятать романы у холостяка-управляющего, подальше от глаз фрау Марты. Ознакомившись на досуге с их содержанием, я поддался распространенному заблуждению, связав главную героиню с автором и когда новенький "девятьсот одиннадцатый Порше" влетел во двор, я ждал, что из него выйдет длинноногая блондинка с осиной талией и большим бюстом. Но, предо мной предстала невысокая худая женщина, лет сорока, которую, в другой обстановке, можно было бы принять скорее за постаревшего мальчика.
Папаша Штер представил меня.
– Просто Эва, – пальцы фрейлейн Ангальт на миг задержались в моей ладони. – Вы историк? Фриц… то есть господин барон, говорил мне…
Я не случайно упомянул об этом первом, лёгком прикосновении. Пока сопровождая гостью, я в двух словах излагал суть своей диссертации, руки фрейлейн Ангальт, тонкие, нервные, как и сама писательница, пребывали в постоянном движении. Проходя мимо камина в зале, она погладила мраморную полку. Без всякой цели взяла и опять положила на столик журнал, даже не заглянув в него. Обойдя гостиную, возвратилась в вестибюль.
– Да, всё как прежде, упадок и запустение. А классицизм смотрится каким-то особенно нелепым и беспомощным в этих сводах, – женщина кивнула на украшавшую, главную, вечно сумрачную лестницу, скульптурную группу "Поединок Геркулеса с Гидрой". – В нём не осталось и следа извращённой чувственности Пифагора Регийского, да и вообще, ничего не осталось. Правильно сделали, выбрав готику, она, по крайней мере, не имитация чего-то мало вразумительного.
– И Ранненкопф, фрейлейн Ангальт, убедительное тому подтверждение.
– Эва. Просто, Эва. Вы покажете мне усадьбу? Последний раз заезжала сюда год назад и всё конечно позабыла, а, вы, наверняка, успели оценить здешние красоты.
– У меня хороший гид, дочка местного крестьянина Лоренса, которая…
– Которая не отходила от окна, пока мы разговаривали во дворе? Но вам, такому образованному, интересному молодому человеку, возиться с ребёнком… Вы удивительный мальчик, Вильгельм. Надеюсь, у вас найдется время и для меня? – она улыбнулась и как-то по-домашнему поправила задравшийся ворот моей рубашки.
– Конечно, Эва! Можете всецело располагать мной. А Трудхен… Я изредка рассказывал ей сказки, не больше, – на миг мне показалось, что я слишком быстро отрёкся от дружбы с девочкой, но только на миг. – Она совсем дитя, но такая рассудительная…
– Не сомневаюсь. Вдоволь понаблюдала за ней прошлым летом. Кстати, при прежнем хозяине, крошка имела бы все шансы украсить свой телятник родовым гербом Ранненкопфов. Если б, конечно, бросила привычку вытирать пальцем нос и поправлять на людях врезавшуюся юбку. Старик любил маленьких субтильных девочек, это у них семейное. Сила проклятья…
– Вы подразумеваете предание о бароне Герхарде?
– Да, что вы! Кому интересна вся эту чушь? Я говорю о дяде нашего барона, о полоумном Отто фон Ранненкопф. Ведь Фридрих не так давно владеет замком, поместье перешло к нему от почившего родственника. Дядюшка Отто, верный семейной традиции, надумал ознаменовать свой восьмидесятилетний юбилей новым браком, благо нашлась подходящая кандидатура. Чуть не ровесница вашей "детки". Но он упустил из вида, что в наше время существуют такие понятия как психиатрическая экспертиза и опека родственников.
– И это помогло?
– Отчасти. Не в меру ретивого жениха образумили. Барон присмирел, однако затаил обиду и по его смерти (лишённый утешений супружества бедняга прожил не больше полугода), наследникам досталась только недвижимость. Фамильные сокровища, а старый маразматик наученный горьким опытом своего жестокого века не доверял ни банкам, ни ценным бумагам, так и не нашли сколько не искали. Когда вскрыли завещание, в конверте оказался весьма небрежный рисунок, с изображением девицы, молитвенно сложившей на груди руки и спешащего к ней костлявого старика.
– Странная фантазия!
– Должно быть, таким образом, сумасшедший барон свёл счеты с родственниками, помешавшими его семейному счастью. Хотя, семья и счастье…
Эва замолчала, рассматривая покрытого патиной, застывшего в смертельной схватке с чудовищем Геркулеса, обняла изваяние рукой. Потом, размышляя о чём-то своём, обернулась, пристально поглядев мне в лицо и не останавливаясь, двинулась дальше, в то время как её ладонь ещё ласкала напряжённые бронзовые ягодицы героя.
– Знаете, Вили, это странно, но мне очень легко с вами…
Разговор с фрейлейн Ангальт задержал меня внизу много дольше обычного и когда я, наконец, поднялся в библиотеку, то к своему удивлению застал там малютку-Трудхен. Стоя у горшка с цветком, она подбирала с подоконника опавшие лепестки и "клеила" себе длинные красные "ногти".
– Ты совсем взрослая с маникюром.
Девочка выставила вперёд ладонь, не то, любуясь результатом, не то отстраняя меня.
– Главное, что не старая, – Трудхен всё так же равнодушно рассматривала пальцы, тогда как на щеках её проступили пунцовые пятна. Видимо, не в силах противиться искушению доле, она ссутулилась и растопырив согнутые в локтях руки, проплыла между столами, гримасничая и ужасно виляя тощим задом. – "Про-осто Э-эва"…
Голос малышки стал приторно тягучим и правда похожим на голос романистки. Наверное, с моей стороны было не педагогично, но я не смог удержать улыбки и моя реакция вызвала у девочки приступ неподдельной ярости.
– Вот и катись к ней! – взревела она, швырнув на пол многострадальный судебник и выбежала прочь.
Я наклонился, взял книгу. Меж страниц виднелся вложенный, плотный, пожелтевший лист. Как он там оказался, так и осталось для меня загадкой, одно могу сказать уверенно – в прошлый раз ничего похожего там не было. Развернув пергамент, я увидел довольно подробное изображение какой-то стены с тремя нишами. Посередине стоял четкий чернильный росчерк, но ни инвентарного номера, как на миниатюрах барона, ни единого знака, который помог бы определить принадлежность документа. Ещё я уловил исходящий от старинного чертежа едва различимый запах шафрана, но дав себе слово не ломать сегодня над этим голову, я уставился в свои записи, думая о чём угодно, но не о работе.
ГЛАВА ПЯТАЯ
– …"обширный грозовой фронт", – безо всякого выражения повторил за диктором папаша Штер и выключил приёмник. – Теперь зарядит дней на шесть.
Он налил ещё пива, хмуро покосился на часы.
– Поздновато, а делать нечего. Нужно проверить ставни и вообще…
Под "вообще", немногословный управляющий подразумевал, видимо, "дальнюю" башенку. Он нехотя поднялся, зазвенел тяжёлой связкой ключей.
– Вы, как обычно?
– Да, – так же без энтузиазма ответил я.
– Ну, желаю удачи.
"Как обычно" означало, что весь остаток вечера, как, впрочем, прошлого, да и позапрошлого, мне предстояло скоротать в обществе нашей знаменитой гостьи, что поначалу безмерно льстило моему самолюбию. Спустя всего неделю после знакомства, фрейлейн Ангальт уже читала мне вслух написанные ею за день страницы, где, не смотря на внесённые изменения, без труда угадывалась реальная историческая драма, разыгравшаяся в этих стенах много столетий назад. Иногда, мы декламировали по ролям и Эва внимательно слушала мои реплики, делая пометки.
– Тут пауза! Внимательнее, Вили. Начнём с места, где… ага, вот: "…под сенью раскидистого ясеня, простёршего лёгкие ветви в лазурное небо, её обнял стройный белокурый юноша", – она скороговоркой отбарабанила авторский текст и кивнула, подавая знак моему вступлению.
– О, Гертруда, как напряжены твои соски…
– Стоп-стоп-стоп! Это никуда не годится. Вы слишком далеко и вообще, разве так обнимают женщину, которую желают?! Вы желаете вашу Гертруду или нет?!
– Желаю.
Должно быть, мой ответ прозвучал не очень убедительно, потому что беллетристка вышла из себя.
– Ну так и желайте, желайте… Да, хорошо. Так. И другой рукой тоже. Я не фарфоровая, молодой человек, и в искусстве нет места ханжеству!
Мы раз за разом повторяли трудную сцену, до тех пор, пока требовательная Эва не находила моё исполнение сколько-нибудь сносным. Меж тем, интрига романа развивалась, обретая, всё более выраженную жанровую окраску. Представьте же моё замешательство, когда накануне, прощаясь перед сном, Фрейлейн Ангальт попросила у меня для ознакомления семейную реликвию Ранненкопфов.
– …нужно получше рассмотреть эту безделушку. Хочу использовать её в следующей главе с бароном.
Вот почему на вопрос папаши Штера о моих планах, я не сразу нашёл, что ответить. Если быть честным до конца, мысль о "главе с бароном" внушала мне определённые опасения и предложи управляющий поменяться на вечер обязанностями, я, не раздумывая, снял бы с гвоздя его бинокль. Полагаю, и они прекрасно отработали бы эти сцены без меня, поскольку, папаша Штер обладал лучшей, как выразилась бы фрейлейн Ангальт, фактурой, или говоря проще – более соответствовал роли годами. К тому же, Эва запросто общалась с ним и, вообще, в этой избалованной успехом женщине, не было и тени заносчивости. Да, пожалуй, единственным обитателем замка, с которым беллетристка никак не могла найти общего языка, оставалась крошка Трудхен, час от часу делавшаяся мрачнее, а в присутствии гостьи откровенно дерзившая. В тот сумасшедший день их стычка вылилась в открытую конфронтацию. А для меня всё началось ещё раньше – с ночи. Тогда, чтобы покончить с загадками раз и навсегда, я дождался когда мимо спальни пройдет юная незнакомка и пропустив её вперёд, но не теряя из виду, незаметно двинулся следом. Миновав галерею, не останавливаясь и не глядя по сторонам, девочка прошла к лестнице. Чтобы не столкнуться в полной темноте на ступенях я выждал с минуту, затем осторожно, держась за перила, спустился в вестибюль и сразу в окно увидел её, идущую через двор. Могу поклясться, что я не слышал как открывалась входная дверь и это меня насторожило. В голову опять полезли дурацкие мысли и рассердившись на себя за это, я решительно шагнул через порог. Девочка, казалось, ждала меня. Она стояла перед цейхгаузом, повернувшись в мою сторону, словно приглашая за собой. Лица я разглядеть не мог, но ростом она была не выше Трудхен. Честно признаюсь – мне сделалось как-то не по себе и тут сверху из-за раздавшихся штор брызнул электрический свет, стукнула рама.
– Не спится, Вилли? – фрейлейн Ангальт смотрела на меня, перегнувшись через подоконник. – А, я, так буквально с ног валюсь.
– Эва, вы видели?.. – я хотел спросить про девочку, но возле цейхгауза уже никого не было.
– Да, собиралась выкурить сигаретку перед сном и увидела, как вы любуетесь звездами. Надеюсь, я не помешала? Может вы сочиняли стихи? Вы такой романтик…
Под утро мне снилось, что я тщетно пытаюсь настичь девочку в прозрачной распашонке. Вот, наконец, мне удаётся схватить развевающийся край накидки, но невесомая ткань побежала, распалась от неосторожного прикосновения… Незнакомка быстро оборачивается, только это уже не девочка-подросток. Тоже не высокая, но лет сорока. Коротко стриженная, с броским вызывающим макияжем, жилистая шея, маленькие потерявшие упругость груди, впалый живот, худые бёдра… Женщина потянулась ко мне, развязано заиграв тощими ляжками. Я в ужасе отпрянул, закрывшись локтем и фрейлейн Ангальт (а это была романистка) завизжала, запрокидываясь и кривя, ярко подведённый рот:
– Никто не смеет так со мной поступать…
Я вскочил как ошпаренный. Издали, из главного корпуса, неслись яростные крики. Мне хватило нескольких секунд, чтобы отряхнув с себя остатки сна, натянуть брюки и скатиться в вестибюль.
У лестницы стоял папаша Штер, а перед ним взбешённая фрейлейн Эва, сжимавшая в руке как знамя несколько машинописных страниц, щедро залитых чернилами.
– Фрейлейн Ангальт, – оправдывался управляющий, – Это всё сквозняк, знаете…
– Знаю! Мне даже известно имя этого сквозняка! – не унималась романистка. – А, вы здесь, Вили.
– Доброе утро Эва.
– Какое к чёрту, "доброе"! – она показала мне испорченные черновики. – Восьмая глава. Целый день работы! А какая сцена! Гертруда отдаётся рыцарю…
– Наверное, девственнице, нашедшей безвременный конец в этом замке, не понравилась такая трактовка её образа, и...
– И она отправила одну из своего батальона отмстить за клевету? Вы шутите?
– Я думаю Трухен слишком мала и непосредственна для подобного коварства.
– Не такой она ребёнок, как вам кажется, – сухо возразила фрейлейн Ангальт, – и без сомнения влюблена в вас. А, уж, если замешана любовь…
– Вы ошибаетесь Эва, то есть, возможно, Трудхен и испытывает подобные чувства, но скорее к какому-нибудь вихрастому сорванцу с веснушками на щеках. Деревенскому мальчугану, о котором грезит бессонными ночами…
– Да вы и вправду поэт. Только маленькие, – на слове "маленькие" она сделала ударение, – девочки редко обращают взор на сверстников. Они предпочитают кавалеров постарше. Чем заполнены её одинокие бессонницы я уточнять не стану, но прогуляюсь с вашей Джульеттой к озеру и проведу беседу. В своё время, мне довелось прослушать курс педагогики в Бонне.
* * *
Вообще, озеро за парком, которое когда-то наполняло рвы замка, было сущим наказанием бедняги-управляющего. Сейчас осень. Лес там, конечно, так же как и этот сквер за окном, усыпан разноцветными листьями, на воде покой и тишина. Но летом на низких, заросших осокой берегах, разгорались нешуточные баталии. Я узнал об этом непосредственно от участника сражений – бравого фельдфебеля Штера.
Как-то, уже после приезда писательницы, управляющий дёрнул меня за рукав и многозначительно мигнув, пригласил следовать за ним. За плечом старика висел дробовик, а на шее болтался бинокль (у замка время от времени раздавались выстрелы, но я ни разу не видел на кухне ни фазанов, ни перепелов и объяснял это тем, что управляющий был близорук как крот). Мы молча пересекли луг, углубились в лес и скоро оказались у озера. Я уже открыл рот, но папаша Штер подал знак соблюдать тишину и пригнувшись прокрался вдоль берега к маленькому шалашу (низенькому двускатному навесу под густой ракитой). Мы забрались внутрь и упали на подстилку из веток. Торцом шалаш выходил на водную гладь, где я с удивлением заметил двух купающихся. Кто эти двое понять было трудно, всё-таки мы находились достаточно далеко. Но вот неизвестные поплыли к отмели, управляющий заёрзал, передал мне бинокль и я увидел Трудхен так, словно та стояла в шаге от меня. Девочка уже выбралась на мелководье, но ступала осторожно, балансируя руками, наверное, дно водоёма было неровным. Своей изломанной позой она напоминала юную гимнастку Пикассо. Следом, на отмель, тяжело хватаясь за торчавшую из воды траву, вылезла стряпуха, представ подле девочки живой аллегорией разрушительного бега времени. Как-то само напрашивалось противопоставление обрюзгшего тела женщины – стройной как тростинка Трудхен. Дряблого бюста первой и крошечных острых грудок другой. Рыхлого, широкого зада, бесформенных коленей и словно накрытого куском намокшей овчины, лобка поварихи – длинным ножкам девочки, её пока округлому животу и трогательной в свой детскости вертикальной складочки под ним, которую ещё не прятали, а скорее оттеняли тёмноватые завитки...
Сравнение можно было бы продолжить, но управляющий отобрал у меня бинокль. Плотоядно, не отрываясь, он следил за тем, как купальщицы распускают собранные узлом на затылке волосы и одеваются.
– Какова?!
– Мне хотелось бы иметь такую сестрёнку, – искренне ответил я, но Штер воззрился на меня как на умалишённого. Стало ясно – речь шла не о Трудхен и чтобы заполнить неловкую паузу, я задал старику вопрос о двустволке.
Оказалось, что наслышанные о его невинной слабости, сельские мальчишки ряженные в платки и платья наведываются на дальний берег (где случается плещутся местные крестьянки). Долго жеманясь, пробуют воду, потом будто раздеваясь, стоя спиной к озеру, поднимают юбки и когда цейсовская оптика начинает плавиться в руках управляющего, с хохотом поворачиваются к нему лицом. В ответ разъярённый старик палит в безобразников из дробовика крупной солью.