- Что такое? - заволновался Эдик.
- Ничего, - ответил Данилов. - Башка трещит. Это у меня привычное состояние. Последствия чээмтэ.
- Я в курсе…
- Кто успел рассказать? - вскинулся Данилов. - Колитесь, сударь!
- Слухами земля полнится, - улыбнулся Эдик. - Сейчас уже и не вспомню кто.
- Молодец! - одобрил Данилов. - Информаторов выдавать нельзя. Кстати, ты уже получил форму?
- Да, еще до конференции. Два комплекта. Даже померить успел. Все путем! Теперь никакого нарушения формы!
- Прекрасно. Значит, тебя на подстанции ничего не задерживает?
- Нет.
- Есть предложение перенести наше общение в пространство, не скованное производственными условностями. Я знаю тут неподалеку, на Ташкентском одно кафе…
Кафе держал тбилисский армянин по имени Вазген, друг детства доктора Саркисяна. Однажды при совместном посещении заведения Саркисян познакомил Данилова с Вазгеном.
- Вова - наш человек, - серьезно сказал Саркисян, представляя Данилова.
- Армянин! - обрадовался Вазген, горячо потряс руку Данилова и разразился длинной тирадой на армянском.
- Нет, - покачал головой Саркисян. - Вова не армянин. Просто - хороший человек и хороший врач.
- Хороший врач в наше время на вес золота! - Вазген еще усерднее потряс даниловскую руку. - Рад знакомству!
- Теперь у тебя два знакомых хороших врача, - констатировал Саркисян. - Это здорово!
- А второй кто? - Вазген наконец-то выпустил руку Данилова.
- Как - кто? Я!!!
- Ай, бичо?! Ты?! - деланно удивился Вазген. - Можно подумать, я забыл, как ты у меня в школе все контрольные списывал?!
Приятели шутливо пререкались весь вечер. На прощанье Вазген, к тому времени не очень твердо державшийся на ногах, пригласил Данилова заглядывать в кафе по-свойски. Данилов не преминул воспользоваться приглашением и вскоре стал завсегдатаем. Особенно он любил после трудного дежурства побаловать себя тарелкой наваристого хаша - супа из говяжьих копыт с требухой…
- Я - за, Владимир Александрович! - обрадовался Эдик. - Как говорится - только штаны подтяну!
- Пошли, - Данилов встал из-за стола. - И прекрати называть меня на "вы" и по имени-отчеству! Просил же уже…
- Да как-то неудобно. Вы старше…
- Неудобно напоминать человеку о его возрасте, - Данилов шутливо погрозил Эдику пальцем. - Привыкай. Или же я тоже перейду на "вы" и буду называть тебя Эдуардом Сергеевичем. Получится полный… марлезонский балет.
На выходе с подстанции им повстречался Федулаев.
- Наслышан от Могилы о твоих подвигах, - сказал он Данилову. - Он говорит, что Витьку теперь голову брить не придется.
- Наш долг - помогать ближнему! - Данилов вспомнил выражение физиономии ошпаренного Бондаря и не смог сдержать улыбки. - Но бритва ему еще пригодится. Я его все-таки чаем облил, а не кислотой.
- Пожалел, значит? - усмехнулся Федулаев, на дух не переносивший Бондаря.
- Кислоты под рукой не оказалось, - ответил Данилов. - Счастливого дежурства!
- Счастливо отдыхать! - отозвался Федулаев, потрясая в воздухе сжатым кулаком.
Данилов и Старчинский вышли на улицу. Эдик посмотрел на солнце, подвешенное в чистом, без единого облачка, небе и блаженно сощурил глаза:
- Хорошо!
- Пешком? - предложил Данилов. - Или проедем две остановки?
- Погода хорошая - можно и пешком, - ответил Эдик. - Две остановки - это не расстояние и даже не дистанция.
- Тогда шагай помедленнее, а то я за тобой не успеваю. Года берут свое.
- Да ладно ва… тебе! - засмеялся Эдик. - Не надо косить под аксакала! Особенно - без седой бороды!
Данилов шел по утренней улице и пытался, как Эдик, радоваться жизни. Получалось не очень хорошо. Данилову стало завидно.
- Знаешь, что самое приятное в нашей работе? - спросил он.
- Помогать людям! - уверенно ответил Эдик.
- Нет, помогать людям - это суть нашей работы, а не самое приятное, - Данилов покачал головой. - Самое приятное - это идти утром после смены домой или еще куда, и снисходительно смотреть на тех, кто спешит на работу, немного сочувствуя всем этим бедолагам, которым еще так далеко до свободы…
- Тогда самое худшее, - Эдик, что называется, с лету подхватил мысль и развил ее, - это вечером завистливо смотреть на тех, кто спешит домой, зная, что до окончания твоей смены еще четырнадцать часов.
- Ты не прав, это не самое худшее. Самое худшее - это чувствовать свою беспомощность. А самое противное - подчиняться дуракам!
- При прежнем заведующем было лучше? - предположил догадливый Эдик. - Я-то при нем всего трое суток отработал, так что сравнивать мне не с чем.
- Я говорил не о заведующем, я говорил о тех, кто придумывает дурацкие правила, по которым мы должны жить. Все эти условности, понятия, обычаи, согласно которым… Да что там говорить! Давай лучше помолчим.
- Хорошо, давай помолчим, - согласился Эдик и до самого кафе не проронил ни слова…
- Хаша нет, - искренне огорчилась толстая официантка, как и все сотрудники кафе, приходившаяся родственницей хозяину. - Летом мы его не готовим. Жарко. Не сезон. Возьмите сациви и чанахи.
Что такое сациви, Данилов знал - холодная курица в соусе из грецких орехов. Чанахи было ему неведомо.
- Хорошо, - переглянувшись с Эдиком, согласился он. - Несите. И пол-литра водки, какая получше.
- Зелень, брынза, лаваш? - напомнила официантка.
- Естественно, - спохватился Данилов. - Без этого никуда.
- Здесь вкусно пахнет, - принюхался Эдик, оглядывая уютный, отделанный "под дерево" зал.
Данилов рассмеялся.
- Что такое? - покрасневшие уши выдали смущение Эдика.
- Ты также двигаешь носом, как и Лжедмитрий, - объяснил Данилов. - Хищно! Вы с ним не родственники?
- Я его внебрачный сын, только это строго между нами, - шепотом "признался" Эдик. - В папочке проснулись родительские чувства, и он пристроил меня под свое крылышко.
- Ты умеешь шутить с серьезным видом. Это опасно.
- Почему?
- Наши сплетники не поймут, что ты шутишь. Вот сиди на моем месте Лена Котик, назавтра вся "скорая" знала бы о ваших отношениях с Кочергиным.
- Я столько не выпью, чтобы пойти в кафе с Леной Котик, - ответил Эдик.
- Симпатичная ведь девица, - прикинулся непонимающим Данилов.
- Змея, - поморщился Эдик. - Не люблю таких.
Официантка принесла на подносе тарелки с лавашом, сыром и зеленью.
- "Парламент" вас устроит? - уточнила она насчет водки.
- Вполне, - ответил Данилов. - Лишь бы холодная была.
- Лед, а не водка, - улыбнулась официантка и исчезла, чтобы минутой позже принести запотевший графин (Вазген держал марку заведения!) с водкой, рюмки и глиняные миски с сациви.
- Запивать чем будете?
- Мы водку обычно закусываем, - отшутился Данилов.
- Тогда ешьте. Чанахи еще не скоро будет…
- Ты знаешь, что такое чанахи? - спросил Данилов, когда официантка ушла.
- Мясо с овощами в горшочке, - ответил Эдик. - Самое то после смены.
- Ну и славно! - Данилов откупорил графин, ощущая приятную прохладу, исходящую от него и наполнил рюмки.
- Ну что - в добрый, как говорится, путь! - Данилов хотел пожелать Эдику чего-то особенного, но ничего особенного ему в голову не пришло.
- Спасибо! - Эдик поднял свою рюмку. - И за доброе слово, и за стажировку!
Они выпили.
- Нет, не смей! - Данилов перехватил руку Эдика, приготовившегося подцепить на вилку кусок коричневой от орехового соуса курицы. - Первую закусываем исключительно зеленью и брынзой!
И первым подал пример.
- Здорово! - с набитым ртом промычал Эдик, одобряя даниловский метод.
- Я плохого не посоветую! - хмыкнул Данилов, снова берясь за графин. - А вторую мы пустим под курицу.
- Извините. - К их столу подошел бармен, профилем и кудрями сильно смахивающий на Пушкина. - У нас есть урц. Вчера привезли. Вам заварить?
- Конечно!
Данилов в первое посещение кафе по рекомендации Саркисяна попробовал этот душистый "чай" из травы, отдаленно напоминавшей мяту, и остался доволен…
- Ты считаешь меня алкашом? - спросил Данилов, попросив официантку, подавшую им чанахи, обновить графин.
- Ну что ты, Вова! - Эдик расплылся в улыбке. - Откуда такие подозрения?
- Ну то на подстанции напился, то вот… - Данилов указал рукой на стол.
- Если хочешь знать, что после того дежурства я сам не мог дома заснуть, пока не опрокинул стакан, - признался Эдик. - Ужасно тягостный осадок на душе остался. Так что я тебя понимаю. И выговор тебе дали не по делу…
- Это с какой стороны посмотреть, - прищурился Данилов. - За то, что выпил после смены - не по делу, а вот если принять во внимание другие обстоятельства…
- Вова! - Эдик предостерегающе поднял вверх руку. - Я не люблю обсуждать личную жизнь своих друзей. Даже с ними. Это очень тонкая сфера, в которую посторонним лучше не лезть!
- Боишься, что опрокину на тебя чайник? - Данилов покосился на полупустой чайничек с заваренной барменом травой.
- Нет, просто следую своим принципам, - твердо ответил Эдик. - Могут у меня быть принципы?
Официантка принесла новый графин.
- Спасибо, - поблагодарил Данилов, принимая графин у нее из рук.
Наполнив рюмки, он поставил графин в центр стола, словно проводя границу между собой и собеседником и ответил:
- Не могут, а должны. Без принципов человеку нельзя! За принципы!
- За принципы! - поддержал Эдик.
- Собственно говоря, я не собирался обсуждать с тобой свою личную жизнь, - сказал Данилов. - Мне просто хочется поговорить с тобой о чем-то хорошем, только я сам не знаю, как начать этот разговор…
Эдик внимательно слушал его, позабыв про чанахи.
- Бывает так - встретишь человека и сразу понимаешь, что это хороший человек. Понимающий, думающий. А бывает и наоборот. Вот когда я впервые увидел на подстанции Бондаря, то у меня не было сомнений, что он - козел! И я не ошибся.
- Ты классно его ошпарил, поделом.
- Это я так, спонтанно. Почувствовал вдруг, что если никак не отреагирую, то никогда не прощу себе этого. С другой стороны, понял, что если отреагирую, то буду выглядеть… мягко выражаясь - забавно. Вот и пришлось разыграть случайную оплошность. Опять же - и душу потешил, и от выговора уберегся. А то и от тюрьмы. Бондарь - гнилушка, выбей я ему пару зубов, он тут же бы в милицию с заявлением побежал.
- Такой может, - подтвердил Эдик. - Ты все сделал правильно.
- Вот! - Данилов повысил голос. - Вот о чем я хочу поговорить. О том, что правильно и что неправильно. Но не глобально - абстрактно, а применительно к моей жизни. Это не противоречит твоим принципам?
- Нет.
- Прекрасно! Тогда слушай… Когда-то, в далекие студенческие годы, когда жизнь казалась сплошным праздником, у меня была девушка… Есть варианты ее имени?
- Гюльчатай Абдурахмановна ибн Хоттаб? - не раздумывая, сказал Эдик.
- Допустим, - согласился Данилов. - Хотя для удобства можно назвать ее… ну хотя бы Еленой. Так вот, мы с Еленой любили друг друга и все у нас было хорошо. Ты ешь, ешь, а то остынет. Я долго говорить буду.
Эдик послушно начал уплетать чанахи.
- Нельзя ли принести нам всякой мясной нарезки? - Данилов отвлекся на официантку, так кстати подошедшую к столу.
- Можно! - обнадежила официантка. - Зелени еще принести?
- Да.
Официантка ушла. Данилов поразился тому, как она ходит. С одной стороны, вроде так неторопливо покачивает бедрами, а с другой - снует туда-сюда очень быстро. Загадка.
- Так вот. В один не так чтобы очень прекрасный день Елена сообщила мне, что выходит замуж за другого…
- Почему? - Эдик перестал есть.
- Потому что ее не устраивали наши отношения. Ты ешь… Она считала, что я должен сделать ей предложение, а я считал, что это ничего не изменит в наших отношениях. Не может изменить. Ну, сходим мы в загс, обменяемся там кольцами, а дальше что? Неужели это может добавить счастья?
- Традиции живучи, - вздохнул Эдик. - И женщины всегда хуже смотрят на гражданский брак, нежели мужчины.
- По-разному бывает… В общем - мы расстались.
- Ты страдал? - Эдик, кажется, позабыл о своих, недавно заявленных, принципах.
Взгляд его был полон сочувствия. Даже не сочувствия, а сострадания.
- Ты будешь хорошим врачом, - отметил Данилов. - Если не сопьешься раньше с нами.
- Я постараюсь, - серьезно пообещал Эдик. - Но ты не ответил на мой вопрос.
- Я очень страдал…
Данилов вспомнил ту хандру, накатившую на него перед самыми экзаменами, когда он чуть было не вылетел из института. Ни до чего не было ему дела, все валилось у него из рук - и учебники, и ложка, и бритва. Он отощал, зарос и еле-еле (и то, благодаря хорошему впечатлению, сложившемуся о студенте Владимире Данилове у преподавателей за время учебы) вытянул сессию на тройки.
Светлана Викторовна не знала, что и думать. Она волновалась, расспрашивала, строила предположения, но никак не могла догадаться, что виной всему та самая "наглая лимитчица", с которой дружил ее доверчивый сын.
Кульминацией стало приглашение "в гости", под видом школьной подруги, врача из наркологического диспансера. Затея окончилась крахом. Во-первых, Владимир знал всех подруг матери, а о тех, кого ему знать не довелось, много раз слышал - Светлана Викторовна любила на досуге предаться воспоминаниям, и поэтому появление доселе неведомой Миры Яковлевны насторожило Данилова. Во-вторых, Мира Яковлевна проявила чрезмерный интерес к делам сына "своей лучшей подруги" и просто засыпала его вопросами, с головой выдававшими ее профессиональный интерес.
После ухода разоблаченной докторши Светлана Викторовна долго просила у сына прощения, перемежая фразы долгими рыданиями и картинным заламыванием рук. Сын не выдержал и объяснил матери причину своей депрессии. Хоть он и не был сторонником чрезмерного посвящения матери в свои дела, но выглядеть наркоманом в ее глазах ему совсем не хотелось. Вечер закончился ссорой - Светлана Викторовна, узнав о том, что Елена выходит замуж за другого, не смогла скрыть своей радости, а Данилов, оскорбленный в лучших чувствах, наговорил матери дерзостей, и оглушительно хлопнув дверью, ушел, в чем был, из дома. Три дня он прожил у Полянского.
- А потом, в один день, вот это уже был действительно прекрасный день, без преувеличения, все прошло. Как отрезало. Превратилось в воспоминание. Со временем мне начало казаться, что это происходило не со мной, что я просто видел такой фильм или читал книгу об этом.
- Прошло бесследно? - уточнил Эдик.
- Почти бесследно. Осталась только стойкая неприязнь к длительным отношениям с женщинами…
Официантка принесла большую тарелку с тонко нарезанным вяленым мясом и тарелку поменьше со стопочкой нарезанного квадратиками лаваша. Вместо них на поднос перекочевала опустевшая посуда.
Пока она возилась у стола, Данилов сделал паузу, во время которой успел проглотить чуть ли не половину содержимого своего горшочка.
- Вкусно? - улыбнулась официантка, перехватив его взгляд.
- Очень! - подтвердил Данилов. - Ваш повар - волшебник.
- Мне тоже понравилось, - сказал Эдик.
- Спасибо, - поблагодарила официантка и ушла.
- Не могу позволить себе привыкнуть к кому-то, - продолжил Данилов, разливая водку по рюмкам. - Не хочу позволять. Лучше так - одному.
Движением бровей Эдик выразил свое несогласие с последним утверждением.
- Одному внутри, в душе, - пояснил Данилов, - психологическое одиночество не подразумевает одиночества в бытовом и физиологическом смысле этого слова. Я не монах, а обычный здоровый мужик. Ну - почти здоровый, если не брать в расчет мою знаменитую посттравматическую энцефалопатию. У меня есть и всегда были подружки, кое-кто из них даже работает на нашей подстанции…
- Фельдшер Макаренко и доктор Чанцева…
- Я был уверен, что ты учился ремеслу, а не собирал сплетни, - Данилов нахмурился и погрозил ему пальцем.
- Одно другому не мешает.
- Возможно… За все хорошее!
- За все!
Было так здорово сидеть в уютном месте с понимающим тебя собеседником, пить хорошую водку, закусывать ее вкусной, практически домашней едой, вести неспешный разговор и время от времени негромко чокаться рюмками. Было в этом что-то радостное и, одновременно, умиротворяющее. Грязный и жестокий мир, полный несправедливости и боли, отошел на второй план, уступив место гармонии грамотного застолья и блаженству задушевной беседы. Совершенно незаметно для себя Данилов выложил собеседнику все, что лежало у него на душе, и почувствовал нечто вроде облегчения от своей импровизированной исповеди. Эдик слушал молча, лишь изредка задавая уточняющие вопросы, а под конец, когда они, откинувшись на спинки своих стульев, запивали обед обжигающе горячим кофе из крохотных чашечек, сказал:
- Мне кажется, что кое в чем ты ошибаешься, Вова…
- В чем же? - Данилов поставил пустую чашечку на блюдце и внимательно уставился на Эдика, чувствуя, что тот хочет сказать нечто важное.
- Ты не впускаешь никого в свою жизнь не потому, что боишься привыкнуть к кому-то, боишься новых разочарований, новых потерь. Ты, насколько я понимаю, очень мало чего боишься. Ты просто держишь место для нее. Ты ждешь ее возвращения…
- Эдик, ты перепил, - перебил его Данилов, - и говоришь глупости.
- …И боишься признаться в этом самому себе, - продолжил Эдик. - Ты хочешь всегда быть сильным, и в этом твое слабое место.
Глава восьмая
Смятение чувств
Бывает так - живут люди вместе около десяти лет, наживают какое-то имущество, двоих детей, заводят собаку и считаются вполне благополучной семьей. Считаются до тех пор, пока муж не приревнует жену к соседу и не нанесет ей восемнадцать колотых ран кухонным ножом.
"Женщина тридцать два года, ножевое ранение" не тот повод, который настраивает бригаду на благостный лад. Запрыгнули в машину, доехали при "светомузыке", выпрыгнули и бегом поднялись на четвертый этаж хрущевки.
Кардиограф Данилов оставил в машине - не тот повод. Вместо этого прихватил плащевые носилки. Из типовых пятиэтажек можно вынести больного и на обычных носилках, но кто его знает - какая там ситуация с мебелью в квартире, особенно в прихожей. Некоторые умудряются впихнуть в маленькое пространство столько мебели, что всю жизнь ходят бочком. И ничего - привыкают. Разумеется, им и в голову не приходит мысль о том, что когда-нибудь здесь понадобится пронести тело на носилках. Их собственное тело…
Влетев в квартиру, буквально набитую людьми в синей форме, Данилов кинулся к пострадавшей, разлегшейся в огромной луже крови, вольготно раскинув руки.
- Умерла еще до нашего приезда. - Старший лейтенант был знаком Данилову, им уже приходилось не раз встречаться "по службе".
У лейтенанта было редкое имя - Тимофей.
- Странно, если бы она была жива… - словно про себя сказал Данилов, надев перчатки и расстегнув мокрый от крови ситцевый халатик. - Два проникающих в сердце, перерезана левая сонная артерия, да и брюшной отдел аорты явно задет…