19
От Унь-Яги до железной дороги - без малого сто километров. Поезд на юг в 16.05. С билетами трудно - отпускная пора. Нужно загодя добраться до станции. Светлана решила выехать в восемь утра. "Победа" появилась под окном ровно в восемь.
- Велели в контору заехать… - сообщил шофер Федя.
- Зачем?
- Не знаю. Попрощаться, может?
- Со всеми как будто простилась.
- Не знаю. Велели заехать, - повторилг шофер.
- Что ж, хорошо… Откройте, пожалуйста, багажник.
Оказалось, что есть попутчик до станции, до районного центра - Роман Григорьевич Антонюк. Он ехал в райком партии.
- Вот хорошо! - обрадовалась Антонюку Светлана. - Веселее будет.
Однако Роман Григорьевич почему-то не разделил ее восторга. Особенно не веселился. Он влез в машину, на заднее сиденье, со Светланой рядом, и забился потеснее в угол: толстые попутчики всегда норовят потеснее забиться в угол - все им кажется, что они стесняют кого-то. Он забился в угол, насупился и так, насупившись, всю дорогу и ехал.
А Светлана Панышко старалась думать об отпуске. Как она приедет на станцию и в кассе ей достанется билет в мягкий вагон. Как в купе ее, новую пассажирку, старые пассажиры встретят сначала неохотно и сумрачно. А потом ничего, привыкнут и станут помалу допытываться: кто, да куда, да откуда? А потом и о себе расскажут: о своем здоровье или нездоровье, про дела служебные, про дела семейные, про дела квартирные.
Будет поезд бежать мимо еловых урманов, мимо травяных низин, мимо станционных строений, мимо церковок и кладбищ, мимо элеваторов и заводов, мимо старых городов и новых городов…
"А все-таки трубопроводы к буровым нужно уложить в траншеи, засыпать землей, - обеспокоилась вдруг Светлана. - Ударят зимой большие морозы, и вода - даже горячая вода из речки Пэсь-ю - может заледенеть…"
Ни с того ни с сего вернулась к ней эта обеспокоенность и сразу нарушила ход мыслей. Отпуск, поезд - все это отодвинулось куда-то далеко. Конечно, далеко: еще целых три часа езды до станции. А Унь-Яга совсем близко, где-то за спиной, едва отъехали - вон маячат над лесом вершины буровых.
О чем она думала? Да, билеты на поезд… Нет, о другом. Трубопроводы. Уже теперь это нужно сделать - закопать трубы. Август, зима на носу. Как же она забыла сказать Мамедову об этом? Ведь он - человек новый, человек южный, морозов наших не представляет себе. Что там ни говори, а Унь-Яга - не Баку… Нужно будет с дороги написать Мамедову об этом.
- Гм… - сердито буркнул Антонюк.
Светлана взглянула на него с удивлением: что он сказал?
Но Антонюк ничего не сказал, кроме "гм". Остальное он скажет там - в райкоме партии. Это он репетирует в уме предстоящий разговор с первым секретарем райкома. Ему-то он скажет! Он скажет: "Кричать-то мы мастера на конференциях и пленумах, что нужно-де смелее выдвигать молодежь на руководящие посты. Друг друга уверяем, что нужно, необходимо, дескать, растить кадры. В решения про это записываем… А коснется дела - кого же поставить на этот руководящий пост? Может быть, товарища такого-то - молодой специалист, растущий инженер, способный организатор?.. Тут-то и начинаем в затылке почесывать: "Да, мол, оно, конечно… молодой… да уж больно молод. Это верно, что растущий… Так ведь не вырос еще! Рискованно…"" Вот так он прямо и скажет первому секретарю райкома. Выложит всю правду и свое личное мнение выскажет ему как секретарь партийной организации Унь-Ягинского промысла.
А Светлана старалась думать об отпуске.
О том, как приедет она в теплый город у моря. Туда, где растут банановые пальмы и кипарисы. Туда, где на пляже раскаленная галька обжигает пятки. Как она по этой обжигающей гальке пойдет навстречу волне, расставив руки, ступая мелко и боязливо, стыдясь белизны своего тела среди тел загорелых, обронзовевших…
Потом у нее появятся подружки-хохотушки, Потом, уж непременно, появится какой-то человек, который будет всякий раз провожать ее долгим взглядом, будет робеть, не зная, как заговорить с ней. Наконец воодушевится - "была не была!" - и подойдет. И заговорит. И, выждав время, спросит как бы невзначай: "Вы не замужем?" - "Нет, не замужем…" - равнодушно ответит она.
Нет, не замужем. Она - сама себе хозяйка. Она никому ничем не обязана, и ей тоже никто ничем не обязан. Она - инженер. Она сама зарабатывает то, что ей надо, и даже больше того, что ей надо. Она независима и самостоятельна. Она ничьих жертв не требует, и сама не хочет быть ничьей жертвой. Даже во имя любви… И еще встретится в жизни человек, которому она будет рада и который принесет радость ей. У нее будет своя семья, будут дети. Будет квартира с балконом…
"Дура, дура! Эгоистка!.. Какая же она, оказывается, эгоистка! - побледнела от возмущения Светлана. "Сама зарабатывает…", "не хочет быть жертвой…", "квартира с балконом…" Но ведь все это - только о себе. Разве можно - только о себе?.."
- Гм… - негодующе буркнул Антонюк.
"Что он сказал?" - удивилась Светлана.
Но Антонюк ничего не сказал, кроме "гм". Остальное он скажет там - в райкоме партии. Он все начистоту выложит первому секретарю райкома. Он ему скажет: "Кричать-то мы все мастера, что нужно-де смелее выдвигать женщин на руководящие посты. Убеждаем друг друга. Резолюции выносим… А в докладе на Восьмое марта, из года в год, все про одну и ту же Марью Петровну разговор. Вот, мол, яркий образец руководящей женщины - Марья Петровна. Не нахвалимся Марьей Петровной. Потому что, кроме Марьи Петровны, говорить больше не о ком. Одна на весь район - Марья Петровна. Вроде как для приличия. Вроде как специально для доклада на Восьмое марта…" Вот так он и скажет порвому секретарю райкома, изложит свое мнение как коммунист коммунисту!
Стрелка спидометра рвалась по шкале. Федя-шофер упоенно выжимал педаль. Пулеметной дробью бил из-под колес гравий в днище машины. Ветер напряженно свистел в приоткрытых боковых створках окон.
Дорога круто уходила вверх, и тогда впереди ничего не было видно, кроме синего неба с размазанными по нему слоистыми обликами. И казалось, что сейчас машина оторвется от земли и продолжит свой путь уже в воздухе - туда, к облакам.
В глубокую падь бросалась дорога, и тогда ничего не было видно вокруг, кроме ощетинившейся тайги. И казалось, что сейчас машина ринется с ходу в непролазную чащу, круша сухостой.
Подъем. Уклон. Еще подъем. И еще уклон. И "Победу" вынесло на ровный путь.
И вот тогда метнулась навстречу, пронеслась мимо окон, будто сорвавшись с тетивы, стрела - заостренная спереди, оперенная сзади, желтая, приколоченная к столбу.
Светлана успела прочесть на стреле: "До Унь-Яги 50 км".
Гравий колотил в днище машины. Напряженно свистел ветер. Машина неслась через взгорья и пади.
Синевой наливалось небо, росли и пышнели облака.
Катилось вверх ослепительное солнце. Вот сейчас расступится тайга, оборвется дорога, и во всю ширь, во всю даль откроется море - бескрайнее, рябое, позлащенное…
А Светлана, обернувшись, провожала глазами желтую стрелку, на которой записано: "До Унь-Яги 50 км".
1959