Светлана тоже молчала… То есть она в данную минуту не находила слов для того, чтобы высказать заместителю управляющего, какой он… какой он подходящий персонаж для "Крокодила"… Господи, и ей когда-то (даже вообразить смешно!) мог нравиться этот человек…
- Значит, не дадите? - совсем тихо переспросила Светлана.
- Не дадим.
- Хорошо. Я напишу на вас жалобу в Совет народного хозяйства.
- Очень обяжете, Светлана Ивановна. - Таран благодарно приложил руку к сердцу. - Может быть, это возымеет действие и тресту отпустят дополнительные ассигнования на капитальное строительство…
"Испугался все-таки…"
- Причем, - Таран значительно поднял палец, и в глазах его промелькнула жесткость, - имейте в виду: мы тотчас вложим эти средства в Джегор! А вам спасибо скажем и в ножки поклонимся…
Светлана встала и пошла к двери.
- Светлана Ивановна!
Таран догнал ее. Поймал за рукав и удерживал, чтобы не убежала. Сейчас в его голосе не осталось ни одной нотки прежней снисходительности. Он выглядел озабоченным и серьезным.
- Светлана Ивановна, не сердитесь… Я не враг вам, не враг Унь-Яге. Я даже не персонаж для "Крокодила" ("Подслушивал мысли, что ли?")… Но сейчас мы не можем заняться вашей дожимной станцией. Поймите: есть тактика, а есть стратегия. Унь-ягинская нефть - это тактика. Джегор - стратегия. И преимущество стратегии перед тактикой доказывать не приходится… На Джегоре сейчас решается судьба всей северной нефти. Вы понимаете, что это значит?
Светлана высвободила рукав из Тарановых пальцев. Однако осталась стоять.
- Я все понимаю, Иван Евдокимович, - сказала она. - Но Унь-Яге от этого не легче. Получается, как говорил Брызгалов, заколдованный круг…
Она махнула рукой и вышла из кабинета, вся поникнув.
Таран провожал ее по трестовскому коридору.
- Я еще не все сказал, что хотел…
Они остановились у лестницы. Таран смотрел на Светлану все с той же озабоченностью и серьезностью. Но теперь в его темных, живых глазах появилось еще одно, знакомое ей выражение - скрытого любования, ласки и неловкости от того, что это нужно таить.
- Знаете, Светлана Ивановна, вы…
По лестнице, дожевывая на ходу золотистые пирожки (там, внизу, буфет), поднимались два трестовских геолога - бывшие сослуживцы Светланы. Они промычали ей набитыми ртами какое-то радушное приветствие, виновато показали испачканные маслом ладони - и удалились.
- Да… - продолжал Иван Евдокимович, уже отчетливей и громче. - Ваша инициатива превосходна. Замечательное дело! Вы должны во что бы то ни стало внедрить заводнение пласта. Ведь это не только может вывести Унь-Ягу из прорыва, но и будет ценным опытом для всех промыслов. Включая Джегор… Однако постарайтесь обойтись своими силами, своими средствами. Желаю успеха.
11
Вошла Горелова. Молча положила на стол вчетверо сложенный лист бумаги.
- Садитесь, пожалуйста, - пригласила Светлана.
- Ничего, постою…
Однако села.
"И о. зав Унь-Ягинским промыслом
С. И. Панышко
от оператора Гореловой А. И.
Заявление
Прошу уволить меня по собственному желанию.
А. Горелова".
Светлана перечла бумагу еще раз и еще раз. Не потому, что до нее не сразу дошел смысл этого заявления. А лишь для того, чтобы выгадать минуту на раздумье. Собраться с мыслями.
- Так… - сказала она, разглаживая ладонью острые бумажные сгибы. - А в чем причина?
- Я не обязана объяснять, какая причина… - Тон Гореловой запальчив, раздражен. Надо полагать, что она заранее пережила, представила в лицах и знала наизусть весь предстоящий разговор. И теперь ей не нужно было обдумывать каждый ответ: они, эти ответы, уже готовые, уже накаленные докрасна, торопились сами слететь с губ.
- Я не обязана. По закону могу просто не выходить на работу через две недели… И все.
- Можете. Ваше право, - согласилась Светлана. - Но ведь и меня никто не лишал права спросить: почему вы решили увольняться?
Она старалась говорить вразумительно, как можно спокойней и мягче. Да и с чего бы ей действительно волноваться? Вопросы найма и увольнения - щекотливая, но непременная обязанность руководителя предприятия.
На совещаниях в тресте все это носит характер отвлеченный. Там говорят: "сокращение штатов", "подбор и расстановка", "текучесть". Там дело сводится к безыменным и молчаливым штатным единицам, не имеющим ни лица, ни имени.
А на практике, в повседневности, то же самое сокращение штатов и та же текучесть, та же штатная единица обретают вполне определенные имя и фамилию, человеческое лицо и человеческий нрав. Оборачивается неприятным разговором и липовой справкой с предыдущего места работы, слезами притворными и непритворными, телефонным звонком сверху и кляузой снизу, параграфом КЗОТа и повесткой из народного суда…
И все же без этого никак не обойтись.
Светлану покуда бог миловал: она была только наслышана о всяких подобных делах. А сейчас перед ней лежит листок бумаги: "Прошу… по собственному желанию…" И рядом сидит человек. Горелова Анна Ильинична. Темноволосая женщина с хмурым взглядом. Лучший оператор Унь-Ягинского промысла. Брошенная жена… А не штатная единица.
- Так почему вы решили уйти с работы?
Горелова смотрит в окно, похрустывая пальцами. Ответ у нее все же заранее готов:
- Из-за детей. Не на кого старшего оставить. Пять лет мальчику. Приходится с собой в лес таскать, как собачонку…
"Ты врешь. Причина другая. Ты просто решила мне отомстить за девяносто девятую - славу твою, гордость. И даже это - неправда. Ты решила отомстить мне за другое - за мужа, который уже не твой. Ты решила отомстить так, как мстят слабые: наказать себя. Уповая на то, что я же буду мучиться твоей казнью. А я мучиться не буду! Мы правильно решили распорядиться девяносто девятой скважиной. Это поняли все, кроме тебя. И я ничуть не виновата в том, что от тебя ушел муж… Поняла?"
- Из-за детей… - повторила Горелова.
- Значит, из-за детей… Но на какие средства вы будете жить с детьми?
"А это уже не твое дело!" - ответил хмурый взгляд. И вдруг он - этот взгляд - сверкнул задорно, с вызовом:
- Как-нибудь проживем. На алименты.
"Неужели ты хочешь напугать меня этим? Тем, что…"
И тут же Светлана опомнилась. Да как она вообще смеет вести с этой женщиной подобный разговор - хотя бы и безмолвный! Сидя в этом кабинете. За этим служебным столом. Перечитывая в сотый раз: "И. о. зав. Унь-Ягинским промыслом… Заявление… Прошу…"
- Анна Ильинична, - сказала Светлана. - Я очень хорошо представляю себе ваше положение. Согласна, вам очень трудно. Сама видела мальчика на буровой… Но, помнится, я обещала устроить вашего сына в детский сад. Мы постараемся найти новое помещение.
- Навряд, - поджала губы Горелова. - Третий год ищут…
- Найдем. И через месяц откроем новый детский сад. ("Что ты говоришь! Через месяц… Откуда? Третий год ищут и не могут найти…") Я обещаю.
Светлана припечатала ладонью холодную поверхность настольного стекла.
- А покамест… - продолжала она, - покамест предоставим вам отпуск. Когда он у вас по графику?
- В сентябре.
- Значит, дадим отпуск вне графика. Пойдете сейчас.
Голос Светланы едва заметно дрогнул. Понимает ли эта женщина, что гораздо легче, гораздо проще уволить ее и взять другого человека, чем предоставить этот внеочередной отпуск? Именно сейчас, когда так остра нужда в рабочей силе. Когда половина операторов находится в отпуске. Когда формируется новая, не предусмотренная штатным расписанием бригада вторичных методов. Когда июньский план нефтедобычи трещит по швам. Когда… Разве поймет она это? Она могла бы понять. Но она не хочет понять. Не за тем пришла.
- Переждете месяц… - уговаривала, почти умоляла Светлана. - А потом устроим мальчика в детский сад. И все будет хорошо. И увольняться незачем… Договорились?
Тихо. Только в открытую форточку долетает отрывистое брюзжание электросварки.
И вдруг, в этой тишине, обе - как по уговору - вздохнули. Вздохнули и смутились обе.
- Подожду, - сказала Горелова, вставая.
Сама взяла со стола свое заявление, скатала в трубочку, сунула в карман телогрейки.
- Подожду. Один месяц…
Повернулась - идти.
- Можно?..
Дверь широко распахнулась, и в кабинет стремительно вошел Глеб Горелов. Вид у него озабоченный, деловитый…
Глеб Горелов замер на пороге. В растерянности поглядел на одну, на другую… Раз пять на дню доводилось ему, как механику промысла, заходить в кабинет Светланы. И, уж конечно, он каждый день встречал то в конторе, то в поселке Анну. Но ему еще ни разу не случалось встретить обеих сразу, увидеть их вместе - Светлану и Анну.
Светлана тоже никогда не видела их вместе: Анну и Глеба.
И Анна Горелова до сих пор их вместе не видела: Глеба и Светлану.
Брюзжала и фыркала, сердясь на неподатливый металл, электросварка за окном. А здесь молчали. Потом:
- Здравствуй… - глухо и отрывисто, будто походя, бросил Анне Глеб Горелов. И отер ладонью пот с шеи. Запарился бедняга среди служебных забот.
- Здравствуй, Глеб, - ответила та.
Ответила с добродушным безразличием, с каким обычно приветствуют друг друга жители маленьких поселков, не связанные тесным знакомством. Что поделаешь? Тут, в маленьких поселках, всякий человек на виду, тут знаешь любого и каждого и тебя каждый знает. Хотя бы по встречам у водоразборной колонки… И, повстречавшись, обязательно здороваются. Жители маленьких поселков всегда отличаются большой вежливостью. Тут даже заезжему человеку, которого сроду в глаза не видели, непременно скажут на улице: "Здравствуйте…" Ну, а на шею кидаться, конечно, не станут. Это уж ни к чему.
- Здравствуй, Глеб, - ответила Анна Горелова.
Светлана с удивлением обнаружила, что не она, эта женщина, выглядит сейчас растерянной и удрученной, а он, Глеб стоял посреди комнаты ссутулившись и скользил взглядом по полу, по углам, избегая смотреть на обеих. Его тяготила эта встреча. Ему эта встреча действовала на нервы. И мешала начать деловой разговор, из-за которого он и зашел сюда.
Что же касается Анны Гореловой, то ее, кажется, непредвиденная встреча нисколько не обескуражила. Никакого смущения она не обнаруживала. И уходить не торопилась. Скрестив руки на rpуди, смотрела она на Глеба дружелюбно и безразлично… Нет, даже не безразлично, а - будто жалеючи. Свысока: с доступной при ее небольшом росте высоты…
"Что же все-таки произошло между ними?" - снова подумала Светлана.
Да, он рассказывал ей. Рассказывал путано, расплывчато, нехотя: "Тяжелый характер… Не сошлись характерами…"
А житейская мудрость гласила: "О таких делах всего не рассказывают. Всё - только они двое знают. И больше никто".
- Как там… дети? - небрежно осведомился Глеб.
- Ничего. Живут. Вот Светлана Ивановна обещает Генку в детский сад пристроить… Спасибо ей.
"Это она всерьез? Или - издевка?"
Впрочем, так или иначе, а Светлане надоело это представление. Она не обязана ни участвовать в нем, ни наблюдать. Здесь в конце концов служебный кабинет руководителя промысла. И сейчас - рабочее время.
Светлана нетерпеливо взглянула на часы.
Глеб Горелов заметил это движение и тоже с видом озабоченным посмотрел на часы.
- Я к вам насчет дожимной станции…
"К вам…" - одобрила Светлана.
Только Анна Горелова на часы смотреть не стала. Она вдруг шагнула к Глебу и подняла руку…
Голова его инстинктивно откинулась, отпрянула.
А Горелова отогнула замызганный, смятый и потный воротник его рубашки, поморщилась:
- Занеси, что ли… Постираю.
Усмехнулась:
- Все равно - делать нечего. В отпуск иду.
Когда она выходила из кабинета, Светлана ждала напряженно: не хлопнет ли дверью так, что окна - вдребезги? Но дверь притворила плотно и мягко.
- Я к вам насчет дожимной станции… - повторил Глеб.
"К вам?" - удивилась Светлана.
- С дожимной станцией дела плохи, - сухо сообщила она. - Трест отказал в деньгах. Будем, как говорится, изыскивать внутренние резервы - выворачивать карманы. Только много ли в них найдем? Инихов уже злорадствует…
- Найдем! - перебил ее Глеб. - У такого жмота, как товарищ Брызгалов, всегда что-нибудь в карманах заваляется. Или - за подкладкой.
Он понемногу оправлялся от только что пережитой встречи. В глазах уже появились веселые искорки. Судя по всему, Глеб Горелов пришел не с пустыми руками.
- Я сейчас был на техскладе. Смотрю, в углу - две железины. Из-под пыли не разберешь - то ли трубы, то ли еще что… Спрашиваю завскладом, а он говорит: "Это центробежные электропогружные насосы. Новые. Только никому про них говорить не велено - товарищ Николай Филиппович Брызгалов категорически не велел…" - А привезли их откуда? - "Не знаю, говорит. Может быть, с центрального склада выписали, а может быть, и так… без выписки".
Светлана недоуменно пожала плечами:
- Зачем же понадобились эти насосы, если они до сих пор валяются в пыли?
- В том-то и дело, что незачем! - еще больше развеселился Глеб. - Ведь электропогружные насосы для нашей Унь-Яги не годятся. Их применяют только для самых богатых, высокодебитных скважин. Это же не насосы, а страшная сила!.. Джегорцы за них все бы отдали, штаны бы с себя сняли: третий год не могут добиться - остродефицитное оборудование. А у Брызгалова они в заначке валяются - для коллекции.
Глеб, расхохотавшись, повалился на диван.
- Не вижу ничего смешного, - нахмурилась Светлана. - Если нам эти насосы не нужны, то их следует отдать джегорцам. И мы их отдадим.
- Что-о? - тотчас же вскочил с дивана Глеб. - Как отдадим?
- Очень просто: позвоню Уляшеву, скажу: забирайте. И все. Меня больше интересует вопрос о строительстве дожимной станции…
- Да не нужно нам теперь никакой станции! Ничего нам не нужно строить! Будем закачивать воду в скважины этими самыми центробежными насосами - прямо из речки…
Он только сейчас сообразил, что Светлана еще не понимает его идеи. Его гениальной идеи!
- Погоди, я тебе сейчас все объясню… - сказал Глеб.
"Тебе…" - оттаяла Светлана.
12
Над щетинистой кромкой леса возникает точка. Она растет, разбухает. Вот она уже перестала быть точкой и делается запятой - хвостик набок. Потом становится видно, как над этой запятой суматошно вертятся тонкие лопасти… И хотя на Унь-Яге все давно привыкли к этому небесному явлению, хотя и наблюдали это явление чуть ли не каждый день, однако по-прежнему задирали головы провожали глазами и разъясняли друг другу:
- Вертолет… С Джегора.
Или же:
- На Джегор…
Он всегда летал с Джегора или на Джегор, по одной и той же невидимой тропке, что пролегла над самой Унь-Ягой. Он летал над промыслом, над поселком. То выше, то ниже. Но всегда - мимо. Как и те караваны грузовых машин, которые день и ночь шли на Джегор и с Джегора мимо Унь-Яги. Мимо шли. Мимо…
И вот произошло непостижимое.
Вертолет безмятежно и весело катился своей дорогой, но, очутившись над Унь-Ягой, вдруг запнулся, притормозил в воздухе, туда-сюда повертелся и медлительным коршуном, отвесно - стал падать на промысел.
Сперва на поселок обрушился раскатистый гром мотора, пронзительный свист лопастей. Все, кто был в это время дома, побросали свои дела и выбежали на улицу. Детвора - та просто ходила колесом от восторга. Куры, разгуливавшие по дворам, посходили с ума и, позабыв, что курицы - не птицы, стали летать, тяжело трепыхая крыльями. Псы забились в будки и рычали оттуда.
Смерч пыли взвился над Унь-Ягой. Вихрь подхватил, закружил в воздухе обрывки бумаги, щепу, всякий мусор.
Вертолет "МИ-4" сел перед самой конторой нефтепромысла. Винт замер. Из кабины вылез летчик в собачьих унтах, огляделся и деловито зашагал к ближайшей дощатой скворечне, что о двух дверцах. Неужто за тем и приземлился, сердечный?..
Но двое других, вылезших из кабины - тоже в собачьих унтах, - оглядываться не стали, а направились прямо в контору.
Одного из гостей Светлана узнала сразу, несмотря на эти собачьи унты. Да и как не узнать?.. Николай Филиппович Брызгалов - собственной персоной. Он держится еще уверенней, чем прежде, хотя и чуть позади держится он - за плечом спутника. На лице Николая Филипповича - смесь приятных и неприятных воспоминаний, легкое сожаление пополам с легким презрением. С таким видом заходят обычно в квартиру, где когда-то долго жили, но съехали, получив лучшую, а теперь в этой старой квартире живут другие…
- Привет начальству! - великодушно улыбнулся Брызгалов, пожимая Светлане руку.
A второй человек ей незнаком. Она его никогда не видела. И все же поразительно знакомым кажется это лицо: смуглое и бледное, обрамленное прямыми черными волосами, черные глаза. Человек - невысокого роста, худощавый, подвижный.
- Уляшев, - представляется он.
Ах, так это и есть Уляшев! Начальник Джегорского разведрайона. Тот самый парень из печорской деревеньки, который служил проводником в геологической экспедиции и был награжден за праведные труды наручным компасом. Тот самый Уляшев, имя которого в Московском нефтяном институте, где училась Светлана, называли в числе имен прославившихся питомцев. Тот самый Уляшев, которого она ни разу не видела… Почему же ей кажется таким знакомым его лицо? Впрочем, это бывает: наслушаешься о человеке легенд с три короба, и уже при встрече вроде и лицо его покажется знакомым. Бывает и так.
- Вот летели-летели, думаем: а не заглянуть ли? К соседке в гости.
Это Брызгалов говорит. Игриво эдак, с лукавой улыбочкой, с галантным прищуром. С нарочитой развязностью. С мужчиной эдак не говорят. Эдак только с женщиной говорят.
- Как жизнь молодая? Надо полагать, что лучше всех?
Это все Брызгалов говорит. А Уляшев покамест помалкивает. Он сел в стороне, держится скромно, почти застенчиво. Но вполне возможно, что это не скромность, а сухость, официальная сдержанность. Светлане еще не знакомы повадки этого человека, и она не может угадать, что скрывается за его манерой держаться. И всегда ли он держится именно так?
- Похвастаться нечем, Николай Филиппович, - отвечает Светлана Брызгалову. - Месячный план проваливаем. Квартальный тоже. Каждый день звонят из треста: "Выполните или нет?" Я каждый день отвечаю: "Нет, не выполним". И каждый день - накачки, предупреждения. Работать тяжело.
- Каждый день так отвечаете? - переспросил Брызгалов. - И каждый день ругают? Так вам и надо.
Он густо расхохотался, откинувшись к спинке стула. Смеялся долго. Даже слеза прошибла от смеха.
"В чем дело?"