А он как раз в этот момент вытащил из кармана штанов носовой платок, развернул его не спеша и обстоятельно, набросил на холодную металлическую трубу и приник ухом. Долго слушал, по-докторски воздев очки горе… Потом тем же платком протер стекло манометра, полюбопытствовал на стрелку:
- Отдыхает?
Это он спросил о скважине - как о человеке. И о человеке близком, которого по имени можно не называть.
- Пускай отдохнет. Поработала… - кивнула Анна Ильинична и тоже взглянула на прибор. В голосе ее сейчас промелькнул оттенок ласковый и даже шутливый. Но она не улыбнулась. Губы по-прежнему плотно сжаты. Вообще умеют они улыбаться, эти губы?
"Тяжело ему, наверно, было с ней…" - против воли подумала Светлана.
А вслух спросила:
- Анна Ильинична, что вы делаете для повышения притока нефти?
Горелова оправила концы платка, помедлила с ответом.
- Что делаю?.. По инструкции все и делаю. Соблюдаю режим. За давлением слежу…
- А кислотная обработка? - подсказал Антонюк.
- Да, это тоже… - она едва заметно оживилась и сейчас смотрела уже не в сторону, а на Светлану. Видимо, этот вопрос занимал ее. - Попробовала я кислотой обрабатывать забой скважины. Там парафину скопилось много… После этого шагнул дебит.
- Знаете, Анна Ильинична, - заговорил опять Антонюк, - мы хотим выпустить плакат о вашем производственном опыте. Расскажите людям - что и как, почему у вас добыча больше, чем на других скважинах, а?
Горелова недоуменно пожала плечами:
- Зачем это? Про девяносто девятую и так все знают, что богатая скважина. И я здесь ни при чем. Неужто, если по другим "елкам" плакаты расклеите, они оттого станут больше нефти давать?
- Дело не в "елках", а в людях! - загорячился Роман Григорьевич. - Нужно, чтобы все операторы изучили ваши методы обслуживания скважины…
- Так ведь я сказала уже: все по инструкции делаю. А если кто из операторов ее не выполняет - это уж ваша забота, гоните его в шею. Пускай идет в карьер, камень колоть: там инструкции попроще…
Не договорив, она обернулась.
Дверь избушки скрипнула. Из-за нее выглянула мальчишеская, очень серьезного вида физиономия. Потом высунулось угловатое плечико, а из-за плечика торчал спаренный ствол игрушечного ружья. Владелец ружья довольно хмуро осмотрел Светлану, сторожко глянул на мать, но, заметив Антонюка, тотчас же позабыл об охотничьих хитрых повадках и, спрыгнув со ступеньки, побежал к нему:
- Дядя Рома, а лосенок где?
- Лосенок? Там… - неопределенно махнул рукой мастер. - В лесу. Гуляет…
- Но ты же обещал мне! Я его ручить буду…
- Это верно, что обещал… А не видел. Нету их в округе, лосей. Ушли.
- Врешь! - сказал мальчик. - Дядя Федя, шофер, прямо на дороге лосиху встретил и с ней двух маленьких. Чуть не сшиб!
Антонюк поскреб затылок, раскаиваясь, должно быть, в своем вранье, и поведал огорченно:
- Может, они и есть. Да вот билета у меня нет.
- Какого билета?
- На лося. Чтобы его застрелить или поймать, билет полагается. Иначе говоря - лицензия.
- Так, значит, у тебя нету… лицензии?
- Нету. Еще не добился.
- А-а… - разочарованно протянул мальчик. И, сразу потеряв всякий интерес к Антонюку, подошел к Светлане.
Лет пять ему. Чернявый, густобровый. В мать?.. Нет: глаза синие, как лесные цветки. И подбородок уже очерчен твердо. Отцовский подбородок.
- Тебя как зовут? - спрашивает он Светлану строго.
"Меня? - соображает она. - Тетя Света? Светлана?"
- Светлана… Ивановна. А тебя как зовут?
- Генка!.. - будто выхлест ремня. Будто - по щеке. - Ну-ка иди в дом!
Это мать.
Худенькое, жилистое тело мальчишки напрягается и снова обретает сторожкую охотничью повадку. Не оборачиваясь больше, неслышно, на цыпочках идет он к избушке и скрывается за дверью.
Антонюк еловой лапой сосредоточенно сметает комья сырой глины со своих сапог.
- А почему ребенок с вами, на работе? - интересуется Светлана. Она спокойиа. - Не мешает он вам? Да и дорога, наверное, утомительна для мальчика. Два таких конца.
Черные глаза Гореловой жгут как уголья:
- Куда же мне его девать?
- Отдайте в детский сад.
Горелова жестко усмехается (наконец-то):
- Был он у меня в детском саду. Пришлось забрать - младшего пристроила на то же место, три года ему. А другого места не дают: полно.
- Да, с детсадом у нас трудно, - вмешивается Антонюк. - Двадцать шесть заявлений.
- Значит, нужно открыть еще один детский сад! - вполне резонно замечает Светлана.
- Верно… - Антонюк похлопывает еловой лапой по голенищу. При этом глаза его сочувствующе и чуть насмешливо, из глубины - отступя на шаг - смотрят на Светлану. - А помещение где взять?
"Наверное, с этим уже давным-давно мучаются, - догадывается она. - А я впервые слышу, и сразу: "Открыть новый!.." Стыд какой".
И, как обычно, когда на себя рассердится, решительно сдвигает брови:
- Найдем помещение.
"Ты уж найдешь… Временная", - прочла в глазах Гореловой.
- Найдем. До свидания.
На обратном пути Светлана и Антонюк молчали. Казалось, что он хочет затеять с ней какой-то длинный разговор, но колеблется. Или же решил, что разговор этот впереди. Потом все же откашлялся и… заговорил о другом:
Ну как, Светлана Ивановна, насчет плаката?
- Плакат выпустим, - ответила она. - Обязательно. Хороший оператор - Горелова… А девяносто девятую буровую, Роман Григорьевич, закроем.
- То есть… Что?!
- Я говорю, что отбор нефти из девяносто девятой скважины придется прекратить. Эту скважину будем ставить под инжекцию.
- То есть?..
Антонюк остановился посреди дороги и, отделив зачем-то руки от грузного туловища, таращил на нее глаза. Рехнулась, что ли?
Светлана огляделась. В стороне, на обочине просеки, приник к земле старый кедр. Здесь, по краям, не срубали деревьев начисто, до пня, а просто, подрезав пилой, отваливали набок. Отвалили набок - а он, замшелый, все жив, и кончики ветвей кустятся длинными иглами.
- Сядем, Роман Григорьевич… - предложила Светлана.
Он сел, насупившись.
- Если вы будете против - здесь этот разговор начнется и кончится, - сказала она. - Но если…
Солнце, прикрытое пыльной хмарью, шло над тайгой, цепляясь за, вершины, Неяркие стрелы его лучей пронзали чащобу, выхватывая то здесь, то там мрачные, иссохшие завалы лесного хлама.
Долго еще сидели Светлана Панышко и Роман Григорьевич на поваленном дереве, чертили сучком сухую глину и подошвами стирали эти чертежи. Горячились, спорили…
И долго еще шофер Федя - там, на дороге, - задраив от гнуса стекла своей "Победы", спал, свернувшись калачиком у баранки. Отсыпался в счет будущей переработки.
9
- Кто просит слова?
Собрание вел Антонюк. Он стучал карандашом о стакан, ободряюще улыбался, приглашая.
- Ну, кто первый? Первому - без регламента… - обычная в таких случаях присказка…
Светлана Панышко только что изложила собранию проект внутриконтурного заводнения пласта, села и теперь, еще не справившись с волнением, вглядывалась в лица.
Множество лиц.
Вот лицо Глеба Горелова. Он забрался куда-то в угол, за чужие спины, но и там, над головами, возвышается его голова. Глеб смотрит на нее исподлобья, прячет этот взгляд от окружающих. Но глаза улыбаются, глаза ласковы: "Молодец, Ланочка!"
Чуть влево - и вздрогнула: еще один устремленный па нее взгляд. Глаза, как уголья. Поджатые губы. Она…
Множество глаз. Глаза любопытные. Глаза суровые. Глаза дружелюбные. Глаза недоверчивые. Но нет глаз равнодушных.
Это собрание началось так, как нередко начинались в Унь-Яге собрания, производственные совещания и тому подобное. Собирались недружно, рассаживались нехотя - лишь бы подальше, с ленцой перешучивались. И едва начала Светлана свой доклад - уже по углам пошло бормотание, соседские разговоры о том о сем. Уже, добравшись до стула, захрапел пожилой оператор Власыч, а все остальные на него поглядывали и прыскали - смеху-то…
И вот все переменилось. В зале - взвинченность и шум. Уже не бормочут по углам, а в голос - горячо - спорят и рассуждают. Чихнув, проснулся Власыч и оглядывается в полном недоумении: "Чего вздорожало?.. Аль подешевело?" Стучит карандашом по стакану председательствующий - Роман Григорьевич Антонюк:
- Кто выступит первым? Или вызывать по алфавиту? Давайте, товарищи, не будем сами себя задерживать…
Впрочем, он доволен заранее: давно не видано на Унь-Яге такого всеобщего оживления, не слыхано таких жарких споров. Сразу вдруг посвежело в воздухе. И одно это что-нибудь да значит.
- Позвольте мне!..
К столу шел Геннадий Геннадиевич Инихов - старший плановик промысла. Шел решительно, грохоча лезвиями брюк. Под мышкой - ворох аккуратных папочек и скоросшивателей. Он остановился возле стола, положил свои папочки, снял с переносья пенсне и принялся тщательно протирать кусочком замши. Моргая при этом подслеповато. Долго протирал.
- Давай говори! - послышалось из зала. - Потом оптику вычистишь…
- Начинайте!
- А у него без регламента…
Геннадий Геннадиевич изысканным жестом вскинул пенсне на нос, сверкнул вогнутыми линзами на аудиторию и, так же неторопливо, стал развязывать тесемочный бантик папки. Потом взялся листать бумаги. Листал, листал - не нашел, кажется…
- Товарищи! - высоким фальцетом заявил Инихов. - Это рискованно… Я могу добавить, что это… весьма рискованно.
Еще полистал в папке, еще раз сверкнул - на президиум.
- Я бы даже мог сказать, что это - производственный авантюризм, но… - он аккуратно завязал тесемочки бантиком. - Но я не скажу этого!
И, громыхая штанами, пошел на место. Его проводили смехом, выкриками: не любили на промысле Инихова. Из-за этого смеха порядок собрания опять нарушился, загомонили снова, и среди гомона поднялся Власыч - он еще окончательно не проснулся, еще не разобрался, что к чему, однако решил держать речь.
- Я вот что скажу… Насчет брезентовых рукавиц. Надо бы…
В зале покатились со смеху. Даже Антонюк не выдержал. Уж так повелось: какое бы собрание ни проводили в Унь-Яге, о чем бы ни шел разговор, Власыч обязательно просил слова и поднимал вопрос насчет брезентовых рукавиц. Ему ни разу не дали договорить до конца, так никто и не знал, что именно хотел высказать по данному поводу оператор Власыч. Не дали, конечно, и на этот раз:
- К делу!.. Не по существу!..
- Разрешите вопрос? - замаячила рука в глубине зала.
- Пожалуйста, - разрешил Антонюк. - Тихо, товарищи…
Вопрос задавал Балычев, помощник оператора, - немолодой долговязый мужчина, испокон веку работавший помощником и, должно быть, уже потерявший надежду когда-нибудь выйти в операторы.
- Как будет насчет оплаты? - спросил он, и все притихли, потому что вопрос дельный. Не праздное любопытство. - Как платить будут? На добыче нефти - это понятно, знаем. А вот тем, кого переведут на закачку воды: им как?
Антонюк взглянул вопросительно на Светлану. Признаться, готовя проект площадного заводнения, она еще не успела дойти до всех мелочей, разобраться во всех деталях и по вопросу оплаты еще ни с кем не советовалась… Но какие могут быть сомнения на этот счет?
- Товарищи, - сказала она уверенно, - вторичные методы добычи нефти - это самое главное, решающее в работе нашего коллектива. От успеха заводнения пласта зависит дебит каждой продуктивной скважины. Поэтому мы будем оплачивать труд рабочих, занимающихся внедрением вторичных методов, по тем же тарифным ставкам, которые существуют на добыче, - как за основное производство…
- Правильно!
- А как же иначе?
- Одну минуточку! - вскочил Бородай, бухгалтер промысла. Вскочил стремительно, будто намереваясь сообщить всем необычайную новость. Пританцовывая на месте, обернулся к публике, потом к Светлане Панышко, потом опять к публике. - Одну минуточку… - Он заранее ухмылялся, собираясь, кажется, высказать что-то очень потешное. Очень забавное. - Даю справочку… За все работы по заводнению мы будем платить как за вспомогательные работы. Да, да, как за вспомогательные. То есть тарифные ставки меньше… Представьте себе.
Он с интересом наблюдал за тем, какое впечатление произвели его слова. Ей-богу, уморительное впечатление: все просто окаменели от неожиданности.
- Но почему? - вспыхнула Светлана. - Вы же отлично понимаете, что это - основное, главное!
- Я? - продолжал выламываться Бородай. - Может быть… Я понимаю. И вы понимаете. И все понимают. Но таков порядок. Не нами установлен - не нам его отменять!
- Кем установлен? - хмуро осведомился Антонюк.
- Кем? Отвечаю: бывшим Министерством нефтяной промышленности… Да-да. Министерства уже нет, его упразднили. А бумажка из Министерства есть, и ее никто не упразднял. В полной силе остается бумажка! Представьте себе… Будем платить как за вспомогательные работы. И ни копейки сверх этого.
Интонация в гомоне большой массы людей почти так же определенна и отчетлива, как и в голосе одного человека. Только что она, эта интонация, была одобрительной, бодрой, поощряющей. А вот уже в ней слышатся разочарование, недоумение, даже обида.
Светлана Панышко сидела за столом в полной растерянности, козырьком ладони прикрыв рдеющее от негодования лицо. Она не находила, чем побить довод бухгалтера, что сказать собранию. Еще минуту назад казалось, что сделано главное: удалось всколыхнуть коллектив, зажечь в нем искру, заинтересовать людей. И вот все обернулось иначе… Легко было бы разбить и высмеять перестраховщика Инихова. Но как быть, если задуманное доброе дело бьет по карману рабочего человека?
"Что за болван придумал такой порядок? И сколько технических новшеств нашли свою могилу не под пресловутым сукном БРИЗов, а в расчетных ведомостях?.."
- Я тоже хочу сказать. Насчет всей этой базарной торговли…
Пригорюнившись, Светлана и не заметила, как вышел к столу щуплый паренек в гимнастерке, с распахнутым по-штатски воротом. Из-под ворота сквозит сине-белая рябь тельняшки: наивное тщеславие матушки-пехоты, утеха забракованного к морской службе новобранца… У паренька - жесткий вихор на лбу, сердитые и острые зрачки под азиатской припухлостью век. Его зовут Артур Габидуллин, оператор…
- Я прямо скажу: очень плохо жить на Унь-Яге. Неинтересно жить! Везде люди живут с большой буквы. А у нас - вон по окошкам дохлые мухи валяются. Это они от скуки… Я тут до армии работал: еще терпел. А после армии совсем не могу терпеть. Честно говорю: решил до отпуска дотянуть и на Джегор. Или еще куда-нибудь. Потому что здесь - тоска…
Парень даже задохнулся от тоски и расстегнул еще одну пуговицу на вороте гимнастерки.
- А сегодня я послушал доклад товарища Панышко Светланы Ивановны, и мне вроде расхотелось уезжать. Вижу - настоящее дело затевается здесь. С большой буквы. Вторичные методы… Они-то, конечно, вторичные, однако здесь, на Севере, будут впервой применяться: значит, они у нас первичными будут, на Унь-Яге! (Аплодисменты. Оживление в зале.) И я задаю вопрос: неужели такое очень важное дело, товарищи, постигнет плачевная участь?.. Из-за одного того, что бухгалтерия недосчитает мне к зарплате сколько-то рублей. Из-за одного того, что товарищ Борода не понимает технического прогpecca!..
- При чем тут я? - снова вскочил бухгалтер. Ухмылка исчезла с его лица: ему уже было не до шуток. Не до смеха. Дело принимало серьезный оборот. - При чем тут я? И, кстати, моя фамилия не Борода, а Бородай…
- Для технического прогресса это не имеет значения, - с достоинством ответил оператор. Он застегнул воротник гимнастерки на все пуговицы, вплоть до верхней, и торжественно заявил: - Поэтому я прошу включить меня в бригаду вторичных методов. Записывайте. Кто там бригадиром?
- Я, - сказал Роман Григорьевич Антонюк.
Это было неожиданностью для всех: Антонюк - ведущий мастер по добыче нефти - решил, как видно, с нефтью погодить и заняться водой. Неожиданностью эта было и для Светланы: она еще только мечтали, чтобы вновь создаваемую бригаду возглавил Антонюк. Но для Романа Григорьевича такое решение, видимо, не было неожиданностью - он уже все обдумал и взвесил.
- Я, - сказал Антонюк. - Кто еще из коммунистов и комсомольцев?..
Его поняли с полуслова. Со всех концов зала уже летели голоса, вверх тянулись руки, а самые прыткие из числа коммунистов, комсомольцев и беспартийных уже пробивались из рядов к столу: записываться.
Был среди них и Артур Габидуллин, демобилизованный солдат. Был и помощник оператора Балычев - тот самый, который интересовался, как будут платить. И молчаливый слесарь Медведко, который, как всем казалось, никогда ничем не интересовался.
И другие люди Унь-Ягинского промысла, фамилии которых Светлана узнала только сегодня.
10
- Ну что ж, интересно… - сказал Иван Евдокимович Таран. - Давайте. Действуйте.
Светлана, собираясь к заместителю управляющего трестом, ждала этих слов: "давайте", "действуйте". Мол, дело доброе, хорошая инициатива. К тому же - инициатива снизу. Похвально.
- Давайте, давайте…
Но в этом "давайте" сквозила явная снисходительность. Или же она объяснялась тем, что в тресте уже перестали надеяться на исправление дел в Унь-Яге, давно махнули рукой на этот промысел и предстоящий там технический эксперимент значил не более чем надвигающаяся буря в стакане воды.
Или же снисходительность, звучавшая в словах Тарана, была адресована лично Светлане Панышко: "Ай да молодчина! Нет, вы только поглядите: человека назначили временно исполнять обязанности, а он - этот человек - собирается все перевернуть вверх дном, строит далеко идущие планы, дерзает… Кто бы мог ожидать?"
Но и к этому Светлана заранее себя подготовила. Вот почему ее не обескуражило снисходительное "давайте" заместителя управляющего.
- Мы дадим, - спокойно и сухо сказала она, - только со временем. Дадим сверхплановую нефть… А сейчас вы нам дайте.
- Что именно?
За этим она и приехала.
- Иван Евдокимович, для того чтобы заводнение на Унь-Яге достигло эффекта, нужно подавать воду в скважины под давлением. Нужна дожимная насосная станция. Дайте деньги, проект и оборудование, а строить мы будем сами. К осени, если по-настоящему взяться… Что?
Она оборвала себя, увидев, как Таран неистово замахал руками крест-накрест.
- Что?
- И не заикайтесь об этом, голубушка. Денег не дадим, проекта у нас нет, заказать его не можем - проектировщики завалены заказами для Джегора.
- Хорошо, проект мы сами достанем - типовой. А деньги дайте.
- Не можем. Джегор уже доедает все средства, отпущенные нам на капитальное строительство. Июнь месяц, а годовые ассигнования на исходе. Полный, как говорится, зарез.
- Опять Джегор! - ревниво воскликнула Светлана.
- Ну конечно - Джегор. Судите сами: обустройство скважин, строительство нефтесборников, жилье… И потом, вашей дожимной насосной станции нет в титульном списке. Промбанк все равно откажет.
Он замолчал: неотразимость доводов (Джегор, титул, промбанк) была очевидной.