Прощай, любовь
Субботний день во всех городах страны базарный. Ильин и Людмила, потолкавшись между рядами торгующих, зашли в павильон с бочковым вином и чебуреками. Вино было терпким, прохладным и хорошо шло под чебуреки. В сумку с продуктами добавили пластмассовый баллон с вином, усталые от ходьбы и прибывающей жары, пришли в гостиницу.
– Идём на реку, Люда. Там не такая парилка.
– Хорошо, идём… – Людмила говорила неохотно, но Ильин не обратил на это внимания, занятый сбором пляжных вещей и переодеванием.
Он не мог вспомнить, когда он так увлечённо, так долго плескался в тёплой мутноватой, быстро бегущей воде речки. Наверное, так было в раннем детстве, в мелком мельничном рукаве, обтекавшем их сад.
Людмила, окунувшись раза два, вышла на берег и прилегла на постеленное покрывало.
Фыркая, стряхивая воду с себя, Ильин наконец подошёл к ней.
– Люда, пойдём ещё с тобой поплаваем… Здорово так!
– Нет, Миша. Я что-то устала. Не хочется. Пойдём в гостиницу.
Она села, снизу вверх просительно смотрела на явно огорчившегося Михаила. Лицо её было бледно, под глазами обозначились тёмные круги, а пряди волос сосульками свисали по сторонам лица. Она руками обнимала плечи, словно пыталась согреться. Потом она встала и, чуть сгорбившись, стояла перед Ильиным, кривя губы в жалкой улыбке.
– Да, пойдём. По тебе видно, что ты замёрзла.
– Это я перекупалась. В детстве так бывало. Мать силой из ставка вытаскивала.
Надев платье на мокрый купальник и закутавшись в покрывало, Людмила шла впереди Ильина, и он вдруг словно впервые заметил, что она очень непривлекательна.
В номере он заставил Людмилу раздеться, растёр сухой простыней, в постели накрыл двумя покрывалами. Свернувшись в калачик, Людмила дрожала от озноба.
– Я, наверное, заболею, Михаил? Как ты думаешь?
– Не волнуйся. Ничего не случится, прогреешься, поспишь – всё пройдёт. Сейчас пойду, спрошу у дежурной аспирин. Надеюсь имеется…
– Не надо! Зачем?
– Надо…
Аспирин у дежурной был. Нашлось ещё одно покрывало. Ильин присел на кровать рядом с Людмилой, положил руку на плечо.
"Ну вот, не прошло ещё сорока восьми часов, а что-то изменилось. Ни любви, ни страсти к этой, словно другой уже, женщине. Жалость есть. Любовь – продукт скоропортящийся, одной постелью её не удержать". Он наклонился, губами коснулся бледной щеки.
– Тебе уже теплее, Люда?
Она ответила слабым кивком, не открывая глаз.
Стремясь не производить шума, Ильин разложил купленные продукты на столе. Людмила лежала тихо и, казалось, спала. Чтобы снять нервное напряжение и неожиданно появившуюся усталость, Ильин выпил стакан вина. В комнате было жарко, солнце, стоявшее ещё высоко, заглядывало в окна. Ильин лёг в свою постель. Пришло ожидаемое расслабление. Он уснул.
Ильин проснулся от шуршания бумаги. Людмила сидела у стола одетая, причёсанная, подкрашенная, немного бледная.
– Крепко ты спишь, Миша! Я топала ногами, стучала дверями, звенела посудой, а ты хоть бы что!
– Я немного подлечился, снотворного выпил из бутылки.
Он подошёл к Людмиле, поцеловал, почти не почувствовал ответа. Она отложила книжку, любовный роман из серии авторов-женщин, налила вина в стаканы Ильину и себе.
– Выпьем за моё полное выздоровление, Миша!
Отойдя от стола, она присела на свою кровать. Ильин присел рядом с ней, обнял.
– Странно, Ильин. Мы с тобой знакомы достаточно долго и достаточно близко, а только здесь я тебя вдруг узнала по-настоящему. И не надо даже два пуда соли съесть вместе для этого, просто побыть в обычной, домашней, что ли, обстановке.
– Ну, и как я тебе? – Ильин попытался перевести разговор в шутливое русло.
– Да ничего ты, Ильин, – Людмила смотрела на него спокойно. – Совсем ты неплох. Только, откровенно говоря, не мой ты, чей-то.
– Ты что, Люда, ревнуешь меня к кому-то?
– Ревность ни при чём. Просто для тебя пока главная женщина Ирина, а я… Кто я?
"Да, Людмила права. Так просто, простым решением о разводе, от Ирины не отделаюсь. Воспоминания, воспоминания… То мгновения счастья, то жгучая ненависть… Это надолго, если не навсегда. А Людмила… Она сама понимает, кто она для меня… Спасибо ей, конечно, за вспышку страсти…"
– Ладно, Миша, не отвечай. Вопрос риторический. Давай выйдем, пройдёмся по городу…
Город жил полной вечерней жизнью, молодёжь сидела за столиками открытых кафе, толпилась у кинотеатра. Они посмотрели старый американский вестерн и возвращались в гостиницу по какой-то узкой улице со старыми одноэтажными домами. У одного из домов, неказистой лачуги нежилого вида, Людмила постояла, словно что-то вспоминая, и потом молча пошла дальше. Ильин, немного удивлённый, шёл рядом.
– Можно, я тебя возьму под руку? – спросил он Людмилу, молча обходившую выбоины и камни на освещённой только светом из окошек дороге.
– Как вы внимательны, Михаил! Я уже могла раза два сломать каблук и свалиться на этих ухабах. Спасибо, что догадался… – Людмила смотрела на Ильина снизу, пытаясь прочесть что-то на его лице новое для себя. Вздохнув, отвернулась.
Это был её город. Она никогда не говорила Ильину об этом. Здесь она училась в техникуме, здесь посетила её любовь, здесь её предал тот, кого она полюбила. Это её тайна, хранимая ото всех, её боль. На этой улочке, в старом, опустевшем теперь домишке, снимала она комнату у старухи, какой уже нет в живых. Умерла старуха, оставив домик городским властям, так как не было у неё наследников. Муж убит на фронте, сын сгинул в зоне. Любила бабка Людмилу, как родную дочь, брала с неё копеечную плату за комнату, а когда случилась с Людмилой беда, нашла для неё специалистку по абортам, и здесь, на бабкиной кровати, лишилась Людмила возможности иметь детей. Ильину этого знать не надо ни теперь, ни потом, когда он навсегда исчезнет из её жизни.
Только не замуж
Он вошёл, стянул с головы шапочку, сунул в карман куртки. Ходит в молодёжной шапочке. Под молодого косит. Пришёл, как всегда, не вовремя, в перерыв между лекциями. Молодой! За сорок уже, и залысины пошли к темечку.
– Юлия Викторовна!
Это он мне, хотя видит, что тащу стопу книг для выдачи.
– Юля!
Не терпится ему. Словно не замечает, что гляжу на него свирепо… Положила книги. Не оглянувшись на него, прошла в читальный зал, благо что он пуст.
– Ну! Зачем пришёл?
Улыбается, пытается обнять.
– За тобой…
– Шутка? Видишь, я в запарке. Не до шуток.
– Перерыв у меня, вот и забежал.
Всё равно придётся присесть рядом. Пусть обнимет, коснётся губами щеки – это у него как ритуал.
– Уходи теперь. Мне совсем некогда…
Пожмёт мне руку. Пойдёт. Ему тоже некогда, перерыв в его офисе всего один час. В конце работы позвонит, и заведующая противным голосом сообщит: "Юля! Тебе опять звонят". Не забудет сказать: "опять".
Рабочий день у него заканчивается позже моего, и я ухожу одна. Мне надо пройтись по магазинам, купить продукты.
Моё общение с Виталием тянется с сентября. Уже декабрь. Поверх замёрзших луж и обледенелых комьев грязи свежий снежок. Скользко. Того гляди, могу упасть. Тем более с моей хромотой. Она почти незаметна, набойка на каблуке левого сапожка скрывает, но всё равно…
Это у меня с детства. Сколиоз, хромота, сутулость… Лечилась в клинике. Всё равно осталось. Не все замечают, но я помню всегда. Помню в свои тридцать. Да-да! Уже тридцать. И не замужем. Не девственница. Этим никого не удивишь, тем более в тридцать, когда и тринадцатилетние рожают.
Виталию за сорок. Разведён. Жена ушла. Без причины жены не уходят. Объясняет: не сошлись характерами, не было ребёнка.
Тогда, в театре, наши места оказались рядом. Случайно. Проводил после спектакля до дома. Потом встретились, прогулялись по парку. Пригласила домой – познакомила с матерью, попили чаю.
Вообще, Виталий приятный мужчина. Меня всё время волнует, когда при прощании он обнимает меня в подъезде. Меня всегда волнуют прикосновения мужчины. Ничего с собой не могу поделать…
Ну вот я в своём дворе. Старый дом. "Сталинка". Уже темнеет, и окна его четырёх этажей светятся жёлтым светом. Где мои ключи от подъезда? В сумочке нет их… В пакете с батоном хлеба и кефиром? Тоже нет. Карманы пусты. Где? Если только за подкладкой пальто? В левом кармане давно дыра. Всё забываю зашить. Точно! Здесь, в самом низу.
В подъезде темнота. Кошачий дух. На ощупь одолеваю девять ступеней. Поворот – и ещё шесть. Соседская собачонка, надоедающая своим лаем в выходные дни, оповещает, что всё в порядке. Ключи у меня в руке. Надо открыть поочерёдно два замка. В квартире тоже темно. Мать, конечно, лежит на кровати в своей комнате – ей трудно встать, ещё труднее пройти пять-шесть шагов. Слоновость. Она меня не окликает, узнает по привычным звукам.
Щелкаю выключателем. Стало чуть светлее, чем на лестничной площадке. Всё из-за копеечной экономии – под потолком лампочка в двадцать пять ватт. Из зеркала на меня глядит круглое бледное лицо с коротким, тоже круглым носом, осёдланным очками. За стёклами очков карие глаза, большие и яркие. Они, да ещё губы украшают мою внешность. Помада на губах размазана. Значит, так и по магазину выступала? А, не всё ли равно! В магазине женщины с сумками около продуктов, мужчины – возле полок бутылками. Разделение полов. Это при покупке разделение – пьют девки на равных с парнями. Вот парень остановил на мне взгляд. Улыбнулся. Нравлюсь?
Виталий ещё позвонит. Всегда звонит не вовремя – я или в ванне, или на кухне что-то кипит. Мать не встанет, чтобы дотянуться до второго аппарата на соседней тумбочке.
С Виталием надо встретиться. На прошлой встрече предложил выйти замуж. Замуж!
Пока будет набираться горячая вода, поужинаю. Мать, как всегда, покушала, и лежит, глядя на экран старого чёрно-белого телевизора. В моей комнате новый, с плоским экраном. Замуж? Сейчас я ухаживаю за одной матерью, потом надо будет ухаживать за двоими. Виталию за сорок, это немало при нашей экологии. Наш сосед чуть постарше уже скопытился от инфаркта, бодрячок был. А если инсульт?
Наконец я в ванне! Тёплая вода, душистый шампунь, моё тело… Полновата, конечно, особенно по талии. Вернее, по животу. Груди небольшие, но упругие. В тёплой воде прикосновение к ним вызывает наслаждение. Круговой массаж, лёгкое пощипывание сосков. Живот по кругу, по часовой стрелке.
Массажу меня научила соседка по студенческому общежитию, Жанна. Внутренняя сторона бёдер, и там, где, как говорится в телерекламе, "самые нежные части тела". Мать как-то спросила: "что ты делаешь в ванной по целому часу?".
А с мужчиной была только один раз. Села в вагон поезда без билета, опаздывая, когда ехала из института домой на каникулы, в девятнадцать лет. Проводник сразу меня вычислил, безбилетницу. Чернявый, кавказец или грек, не поняла. Не разглядела, имени не узнала. Пригласил в служебное купе. Грозил высадить. Уговаривал. Не грубо так касался шеи, груди, бёдер…. Ничего не могла с собой поделать… Не запомнила точно, как всё было. Больно было не очень. Противно только потом. Бр-р! Отвёл меня в купе свободное, бельё постельное принёс. Я на него не смотрела, не могла. Не опознала бы, случись.
Замуж! Это, значит, будет как тогда, в купе, когда мужу захочется?
После ванны в мягкую фланель халата. На диван потом, под одеяло. Щелчок пульта – и чужая красивая жизнь на экране.
Виталию я не сказала ни да, ни нет. Можно ещё с ним потянуть время. Он не грубый, не настырный. Джентльмен. С ним можно сходить в театр, посидеть в кафе. Скуповат, но при его зарплате в фирме особо не разгонишься, понятно. Подремать, прислонившись к его плечу на скамье в парке, пообниматься в подъезде. Даже поцеловаться можно. Но только не замуж!
Узелок
Родила Райка на восьмом месяце после свадьбы, и Матвеевна, как все в дому звали её бабку, разнесла весть, что её внучка подняла ведро, полное воды, на подоконник, от чего и получились досрочные роды. Сообщала и вес младенца, который был ниже нормы. Райкин муж, Василий, ходил, сияя голубыми глазами на белобровом лице. Ещё бы! Сын родился, не беда, что недоношенный. Потом Райка катала коляску, в которой из перевязанной голубой лентой свёртка выглядывало в некрупный кулак размером головка с красноватым личиком.
Когда Димке исполнилось три года, Василий на работе попал под высокое напряжение, и стала Райка вдовой. Вот тут вновь объявился Игорь Малов.
Степановна, одинокая пенсионерка из квартиры напротив Райкиной, как раз закрыла замок двери, когда услышала "Здрассте". Пряча ключ с длинной тесьмой в карман, Степановна умильно пропела: "Здравствуй, доченька!"
Райка стояла на лестничной площадке, уперев руки в бока – кругленькая, крепенькая, с задорно выпяченной высокой грудью. Однако, как сразу приметила Степановна, лицо у Райки выглядело заплаканным, под левым глазом скула припухла и порозовела.
– А я слышу, опять ты с Игорем воюешь. Сколько, Раиса, ты с ним мучиться будешь?
– Выгнала я Игоря к чёрту. Пьяный опять пришёл. Да ещё с кулаками полез… – Райка погладила ладонью левую щеку.
– Ну и правильно! Горбатого могила исправит. – Степановна заговорщицки приглушила голос. – Мой-то, покойник, царство ему небесное, до самой, почитай, смерти пил и меня гонял… Он у вас прописанный живет, Игорь-то?
– С какой стати его прописывать! – Райка гордо вздёргивает плечами. – Чтобы потом квартирой с ним делиться? Пошёл он подальше! Выгнала вот, и не пущу больше. Пусть к своей возвращается.
– Это верно. Да и Димке твоему никакой пользы от такого не будет. Вред один. – Степановна поджимает тонкие губы и смотрит на Райку выжидающе. На её морщинистом узком лице серые глазки совсем упрятались в пожухлые лепестки век.
– Игорь Димку любит… И Димка к нему липнет… – Райка вздыхает.
– Ох, пойду я, доченька. – Степановна роется в самодельной тряпичной сумке. – Делов, делов… Суббота нынче, так молока с утра еле захватила. Надо теперь творожка купить. Сколько времени-то?
– Начало первого…
– Ой-ой! Пойду… – но продолжает стоять, поглядывая на Райку. Райка поправляет причёску и идёт к дверям своей квартиры, из открытой двери которой выглядывает Димка. Тогда Степановна, держась за перила, начинает спускаться по лестнице, бормоча под нос: "Завязал тебя с Игорем чёрт одним узелком".
Райка, хоть и была маленького роста, годам к четырнадцати выглядела взрослой девушкой, и мальчишки-одноклассники смущались от её прищуренных глаз, ярких губ и высокой груди. Только Игорь, рослый чернявый парень из соседней пятиэтажки того же двора, словно не замечал Райку, не видел, что она старается его задеть, звонче всех смеётся над его шутками. Он обращался с ней, как и с другими девчонками двора. Игорь учился в параллельном классе, но был старше Райки на год.
Десятилетку Райка с горем пополам, но закончила. "Погуляешь лето, – предупредила её мать, женщина ещё не старая, рано разошедшаяся с мужем, маникюрша по профессии, – и работать пойдёшь. Гуляй, но парням воли не давай. Будешь потом одна киндера воспитывать". Райка на эти слова матери только улыбалась, всё ей было давно и подробно известно.
– Ма, ты только меня к бабе Оле в деревню не отправляй. Там скукота без продыху…
– Конечно! У тебя тут компания весёлая. Ох, Райка!..
Компания, конечно, была, только Райка по-прежнему видела одного Игоря. Тому подошёл срок идти в армию, и он "гулял" с парнями-одногодками, то есть слонялся по дворам с хрипло выкрикивающим магнитофоном. Вечерами собирались у какого-нибудь подъезда. Звенела гитара. Парни курили, лихо сплёвывая, говорили о будущей армейской жизни, задевали как будто случайно прохаживающих мимо девушек.
– Эй, Райка! – окликнул её Игорь, отходя от парней. – Пойдём, погуляем?
От Игоря пахло вином, и он стоял перед Райкой, улыбаясь глазами, наклонив голову.
– Пойдём! – Райка ответила с вызовом. Она была на целую голову ниже Игоря, смотрела на него снизу. Всё в ней напряглось, но она не подавала виду, только улыбка, она сама чувствовала, была жалкой.
Игорь небрежно закинул руку ей за шею.
– Эй, так не пойдёт! – Райка присела и вывернулась. – Иди рядом.
– Рядом так рядом. – с напускным смирением ответил Игорь.
Стоял сентябрь, знойный по-летнему, на улицах пахло горячей пылью, выхлопными газами и фруктами. До позднего вечера в пивных барах толпилась свободная от работы мужская половина города, женщины и дети стояли в очередях у автоматов с газводой и квасных бочек. И вечерами было душно.
Райка стала встречаться с Игорем каждый день. Приходила домой поздно, и мать дважды поколотила её, пыталась как-то запереть в комнате, но Райка чуть не разбила двери. Мать смирилась. Бабка Матвеевна, раньше с удовольствием перемывавшая косточки соседок и их дочерей, теперь помалкивала в кругу старух на скамейке около подъезда. Райка появлялась дома прокалённая солнцем, пахнущая морем. Она ласкалась к матери, чмокала бабку в щеку.
– У, бесстыжая! – ворчала бабка, а Райка звонко смеялась и шла к зеркалу в коридоре, откуда на неё глядела загорелая круглолицая девчонка, отчаянная и красивая.
Когда Игорь не приходил, пропадая с парнями неизвестно где – а это становилось всё чаще, – Райка слонялась по квартире, мрачная валялась на диване, ругалась с бабкой и матерью. И в зеркало смотрелась, зло лохматя светлые волосы.
– Ты не приходи на проводы, – Игорь не смотрел в глаза Райки. Прищурившись, словно глядя куда-то вдаль, молчал.
– Почему? – Райка стояла близко к Игорю, глядя на него снизу вверх, опустив руки.
– Свои только будут. Славка и ещё двое пацанов. А мать знаешь, как о тебе говорит?
– Знаю. Пусть. – слёзы кипели в голосе Райки, вот-вот готовые брызнуть. – Давай, служи, воин.
Она резко повернулась и побежала, хотя Игорь даже не тронулся с места, продолжая смотреть куда-то вдаль.
Вечером Степановна вновь встретилась с Райкой на площадке. Райка вышла с высоко взбитой причёской, пахнущая духами. Рядом с ней Игорь, высокий, смуглолицый. Тёмные глаза под густыми бровями улыбчато прищурены.
– Здравствуйте, Степановна, – басит Игорь и скашивает взгляд на Райку, которая, не глядя на соседку, идёт к лестнице.
– Здравствуй, Игорёк! – узкое лицо Степановны морщится ещё больше в ответной улыбке. – Что-то давно не вижу тебя?
– Работаю, бабуля. – Игорь держит за руку Димку, и тот смотрит на Степановну такими же, как у Игоря, тёмно-карими глазами, сдвинув у переносья густые чёрные бровки.
– Ну, пошли! – Игорь с Димкой спускаются по лестнице вслед за Райкой, а Степановна стоит на площадке, бормоча себе под нос: "Завязал их чёрт в один узелок, это точно!