Его лицо посветлело.
- Нет. Может, на час. Или около того.
Она почувствовала, как внутри закипает гнев, и, пока говорила, у нее сжималось горло.
- Как мне узнать, когда зайти за тобой?
Он подумал немного.
- У меня есть идея. Поезжай домой сама, как появится желание. Так будет проще всего, правда? Я вернусь с Джеком или с кем-нибудь еще.
Он смотрел на нее с надеждой. Несколько секунд она колебалась, поскольку понимала, что вот-вот он станет агрессивным. Оно того не стоило, даже если она сумеет ему противостоять.
- Хорошо. Пусть будет так, раз тебе хочется.
Он походил на школьника, получившего разрешение гулять целый день.
Наклонившись вперед, он легонько взял ее за плечи и поцеловал. Она почувствовала на своей щеке его плотно сомкнутые губы; бесстрастные; едва уловимый запах крема для бритья; вялое прикосновение рук через ткань платья. А за спиной Майкла качались от легкого дуновения теплого ветра макушки деревьев и резвились мальчики в ярких футболках.
Она вернулась к автомобилю. Долго возилась с замком, пока не открыла дверцу; руки дрожали, дыхание стало прерывистым, но она сдерживала слезы, ибо знала: дай им волю, и они хлынут потоком. Он уже собрался уходить и не видит ее, но вокруг много людей. Она посмотрела, как мальчики бросали друг в друга мячом, и поняла, что ненавидит их. Грубые, агрессивные, неотесанные; от них исходило то, что для нее было неприятно физически. Она не представляла себе, как эти подростки могут быть для кого-то желанными, хотя знала, что есть женщины, которые считают иначе. В ее глазах они были вульгарными, таящими в себе опасность животными, дикарями.
К тому времени, когда она добралась до фермы, уже стемнело. Поднявшись на пригорок среди болотистой равнины, она увидела свет в окнах фермерского дома и помчалась туда, "притопив" педаль скорости и ударяясь бампером о дождевые рытвины, появившиеся на разбитой дороге. Как только она остановилась перед домом, в двери показался отец с огромным электрическим фонарем. Он направил свет на открытую дверцу автомобиля и пошел навстречу.
- Что-то случилось?
Отбросив со лба волосы, она вышла из машины. Почувствовала на коже налет белой дорожной пыли, отчего появилось нестерпимое желание принять ванну.
- Нет, все в порядке.
Отец направил луч фонаря внутрь автомобиля, чтобы увидеть, нет ли там еще кого. Он не сказал ни слова, но в воздухе повис немой вопрос.
- Майкл в Булавайо вместе с командой, - объяснила она. - Он не смог вырваться. Поэтому я решила сама заехать, вас повидать. Переночую, а завтра поеду назад.
Отец смягчился.
- Ты же знаешь, мы всегда рады, когда ты здесь. Оставайся до тех пор, пока можешь.
Она поняла, что такое приглашение означало нечто большее, чем сказано; если она захочет уйти от мужа, они радушно примут ее - вот о чем он говорил. На какой-то миг она почувствовала негодование оттого, что ее брак терпит неудачу. Но тут она заметила в дверном проеме силуэт матери и представила картину, когда по вечерам они одни в своем беспорядочно выстроенном доме, и им ничего не остается делать, кроме как думать о покойном сыне и дочери, которую удается видеть один раз в месяц.
Она больше ничего не сказала о причине своего приезда. Вряд ли родителей удовлетворит ее объяснение, но это не имело значения; она не хотела обсуждать эту тему, пусть держат свои сомнения при себе. Это вполне подходит для тех отношений, которые сложились между ними, тех отношений, что никогда не предполагают равенства взрослых людей. Как и прежде, ребенком, она скрывала от них истинное положение дел, так и сейчас, продолжала гнуть ту же линию. Обе стороны об этом знали и стремились поговорить, но соглашались с тем, что такое откровение немыслимо.
Они уже поужинали и, пока она ела, сидели вместе с ней в гостиной за столом. Говорили о ее доме, о перестановках в нем, о друзьях семьи - беседа, не содержащая никаких свежих новостей, если и впрямь что-нибудь не случится; потом перешли к делам на ферме. Начался этот разговор еще раньше, и теперь они вновь вернутся к нему за завтраком. Она знала, что отец любит порассуждать о политике, но последняя речь Веленски или действия Уайтхеда мало волновали ее, и потому она не могла сказать что-нибудь такое, что заинтересовало бы его.
После ужина лучше всего сразу принять ванну и лечь спать. Около получаса она лежала в теплой дождевой воде из резервуара, размышляя о том, что же Майкл подумает, вернувшись, когда обнаружит пустой дом. Вдруг он решит, что она попала в аварию, возможно, надо позвонить кому-нибудь из соседей, чтоб оставили записку в двери, но тут же сама отклонила эту идею. В конце концов у нее есть гордость; пусть удивится, пусть помучается.
На следующий день, возвращаясь домой, она переживала о том, что он ей скажет, и приготовилась защищаться. Противостояние всегда вызывало у нее неприязнь, поэтому обычно она предпочитала идти на компромисс или отступала, но в этом случае готова была бороться. Мысленно все отрепетировала; если он начнет с претензий, ну, тогда она сможет ему ответить.
Она припарковала автомобиль возле дома и вошла через черный ход. Ни в гостиной, ни в спальне - ни малейшего признака присутствия Майкла. Постель на кровати была смята и открыт платяной шкаф, но больше - ни намека на его местонахождение. Было воскресенье, поэтому в школе ему нечего делать. Она приготовила себе чай и устроилась на веранде. Теперь она почувствовала беспокойство: неужели он ее бросил?
Она допила чай и решила пойти к соседям, чтобы расспросить, может, они его видели. Ее приветливость вызвала у них странную реакцию. Что-то было необычное в поведении соседа, оттенок удивления или даже уклончивости.
- Он вышел на прогулку, - сказал ей сосед. - По крайней мере, я так думаю.
Она почувствовала облегчение.
- Понятно.
Надо было дать хоть какое-нибудь объяснение.
- Этой ночью я осталась в Булавайо, точнее, поехала к родителям на ферму.
Сосед колебался.
- Так вас не было рядом с Майклом?
- Нет. Я же говорю, что ночевала на ферме. - Теперь она точно знала: что-то произошло. Она уже сожалела о своем гневе и думала только о Майкле. Неужели авария?
- Что-то случилось?
Сосед выглядел обеспокоенным.
- Вчера, - не терпелось ей, - он пошел с Джимом и Полом, они что, напились? - В этом не было ничего предосудительного. Все пили, порой слишком много.
- Он натворил много больше, чем просто напился, - покачал головой сосед. - Он взял ящик пива и отдал мальчикам.
Энни засмеялась.
- И все?
Сосед удивленно смотрел на нее.
- Все?
- Да. Конечно, ведь это не то, что… если бы он напал на кого-нибудь или совершил какое-то преступление.
Жена соседа пожала плечами.
- Только не думайте, что это пустяки. Директор разъярен. Мальчики пили пиво! Потом они начали буйствовать. Пришлось пустить в ход два огнетушителя, прежде чем их смогли усмирить.
Она слышала, как Майкл вошел в кабинет. Он должен понять, что я дома, думала она; он ведь увидит автомобиль. Несколько минут она продолжала сидеть в гостиной, а потом вдруг встала и стремительно направилась в его комнату. Он сидел за столом, играя с карандашом, и даже не взглянул на нее, когда она бросилась к нему, чтобы обнять.
- Ну, вот мы и вместе.
Он молчал, продолжая крутить в руках карандаш.
- Мне очень жаль, что все так получилось, Майкл. Правда.
Он посмотрел на карандаш, а потом спокойно спросил:
- Где ты была?
- На ферме. Я поехала туда, потому что тебя тяготило мое присутствие. - Она вздохнула. - Теперь сожалею, что уехала. Я не хотела оставить тебя одного в беде.
В его голосе не было досады.
- Я попал в неприятное положение, - сказал он через некоторое время. - Все превратилось в сплошной ад.
- Джоан рассказала мне. - Она сделала паузу. - На мой взгляд, это больше похоже на бурю в стакане.
- Вероятно, меня попросят уехать отсюда. Ты ведь знаешь, директор…
Возможно… Но потом она пришла к заключению, что даже такой напыщенный человек, каким был директор, должен заставить себя простить. Ну что за трагедия, если мальчики выпили несколько бутылок пива? Дома они делают это регулярно - незаметно стащат бутылку из кладовой и разопьют с отцом напополам. В жаркие месяцы вся страна налегает на холодное пиво.
Прошло нескольких неловких минут, она больше ничего не говорила, и ее рука все еще лежала на его плече. И тут, сначала почти незаметно, она почувствовала, как он осторожно высвобождается.
В тот же вечер он пошел к директору школы, не забывая ни на секунду о глазах, которые будут следить за ним и злорадствовать - как он подозревал - при виде его волнения. Словно школьник, который обещает вести себя прилежно, думал он.
Между тем прием был радушный.
- Я очень сожалею о том, что случилось вчера вечером.
Директор снял очки и стал излишне усердно протирать их.
- И я тоже. Боюсь, иначе, чем позором, это не назовешь.
- Знаю. Я слишком много выпил в Булавайо.
- Понятно. Но это, разумеется, не самое главное. Вопрос в том, смогут ли мальчики после всего случившегося вас уважать.
Он понял, какое будет принято решение - увольнение.
- Трудно работать на той же должности после того, как учитель скомпрометирован, - продолжил директор. - Мальчики почувствовали уязвимость…
Как и вы, думал он. И вдруг его охватила тревога: он осознал, чем чревато увольнение. В Булавайо ему не найти работу, вероятно, в Солсбери тоже; слишком маленькой была страна, чтобы позволить людям начинать все по новой. Он должен умолять о смягчении наказания; ему необходимо сочувствие этого человека.
- Я полностью во всем раскаиваюсь. Как вы понимаете, мне сейчас очень трудно.
Директор школы поднял бровь.
- Вам трудно? Откровенно говоря, меня это несколько удивляет. У вас было все для того, чтобы преуспевать - хорошая работа, перспективы, очаровательная жена.
Лицо Майкла приняло презрительное выражение; он почувствовал жалость к себе и не смог это скрыть.
- Видите ли, мой брак… немного пошатнулся.
Директор школы был в нерешительности.
- В вашем браке не все ладится?
- Да, - подтвердил Майкл.
- У всех в жизни бывают подъемы и спады, - заметил директор. - Вы должны это понимать. И надо спокойно переживать неприятности. - Он показал куда-то за окно. - Там во всех домах люди испытывают те или иные супружеские трудности. Это - жизнь.
Не подействовало. Майкл задумался на мгновение, а потом произнес:
- Есть кое-что хуже. Я… Понимаете, я не могу заниматься любовью с женой. Это неосуществимо.
Какой-то миг выражение лица у директора оставалось без изменения, но потом он потерял самообладание. Казался потерянным, как будто внезапно у него из-под ног ушла земля.
- Дружище… Поверь, мне ужасно досадно такое слышать. Ты понимаешь… Ты… - Он умолк.
Такого с ним не бывало, размышлял Майкл. Теперь инициатива полностью перешла в его руки.
- Речь не идет о чем-то физическом, думаю, вы понимаете, что я имею в виду. Что-то происходит у меня внутри, на уровне восприятия. Вероятно, это психологический барьер.
- Понимаю. - Директор притих, глядя в сторону. Стоя у окна, он что-то чертил по слою пыли на подоконнике, а потом снова заговорил: - Полагаю, это меняет дело. Должно быть, вы… Вы испытываете очень сильное напряжение. Или нечто подобное…
- Да, вы правы. Это так.
Директор сделал глубокий вдох и посмотрел Майклу в глаза, все еще борясь со смущением, но уже восстановив в памяти смысл разговора.
- Я готов забыть о вчерашнем случае, - сказал он. - При условии, что вы постараетесь разобраться со своими трудностями. Как насчет врача? Вы говорили с кем-нибудь об этом?
- Нет.
"Не говорил даже жене", - мысленно добавил Майкл.
- Да, кстати, я знаю одного врача в Булавайо. - Голос уверенный, чувствуется готовность руководить, бороться, ведь директор школы, столкнувшись с кризисной ситуацией, должен что-то предпринять. - Специалист в этих… проблемах с нервами. Я ему позвоню. Уверен, он вас примет. Доктор Либерман. Очаровательный парень. Еврей. Очень сообразительный.
Майкл не рассказал Энни о произошедшем разговоре, сообщил только, что его извинение принято и недоразумение исчерпано. Ни словом не обмолвился о враче; свою несостоятельность в роли мужа он не признавал: она заговорила с ним об этом, когда они вернулись из путешествия к водопаду, просто хотела узнать, что делает не так… но он вышел из комнаты. С тех пор она его больше не трогала, и все стало походить на не признаваемое пациентом заболевание раком - ничего не говоришь, но озлобленность растет и распространяется повсеместно.
Он уже сожалел о своей исповеди директору школы. Мысленно возвратившись к тягостным минутам в его кабинете, Майкл был поражен нелепостью результата. Если директор серьезно верил, что он пойдет на прием к врачу в Булавайо, тогда получается, что это условное наказание. Как будто его изначально осудили за преступление, но потом отпустили на свободу с условием принудительного лечения. Он читал, что в судах эту меру наказания применяют к таким людям, как извращенцы-вуайеристы или эксгибиционисты - ужасный, вызывающий презрение проступок оставляют без осуждения в обмен на курс шоковой терапии электрическим током, после которого у человека появляется отвращение к содеянному, или на медикаментозное лечение, подавляющее либидо. И он согласился.
Майкл решил не ходить к врачу, но ему принесли записку с номером телефона и адресом, и он позвонил туда исключительно из любопытства. Кто-то в приемной врача отрывистым, монотонным голосом, свойственным жителям Йоханнесбурга, сообщил о том, что его примут на следующей неделе.
Чем ближе был день назначенного визита к врачу, тем больше усиливалась нервозность Майкла. В то утро он проснулся в пять часов и помчался в ванную, где его стошнило. Он наклонился над унитазом, колени - на холодных каменных плитах пола, в носу - аромат сильного дезинфицирующего средства. Я не должен этого делать; я никому не должен об этом говорить. Я могу солгать. Можно все время лгать.
Он все-таки поехал к врачу, оставив автомобиль на Борроу-стрит возле здания, где проводились консультации. У двери кабинета хирурга он замедлил шаг. Еще не поздно остановиться, повернуть назад и пойти в бар отеля "Селбурн", но Майкл решился нажать на кнопку звонка - во всяком случае, он ничего не потеряет, если его осмотрит этот доктор Либерман.
Минут десять он провел в маленькой комнате ожидания, пока не открылась дверь и доктор Либерман не позвал его в свой кабинет. Доктор был слегка тучным мужчиной, седым, в старомодных очках без оправы. Он пригласил Майкла войти и жестом указал на стул возле его стола. Нет никакой кушетки, подумал Майкл.
Когда он сел, доктор ему улыбнулся и начал консультацию с вопросов о школе и работе. Вопросы были непринужденными и обезоруживающими. Майкл отвечал на них в форме диалога, заметив, как они постепенно перешли к его жизненному опыту и чувствам. К тому времени, когда долгий разговор близился к концу, он расслабился в компании доктора и говорил весьма искренне. Впрочем, о причине такой консультации ни слова не было сказано; особенно радовало, что все проходило в виде светской беседы, может, даже слишком светской, как он думал.
Они встретились на следующей неделе и той, что шла за ней. Во время второго визита была затронута сложная ситуация Майкла, хотя все еще косвенно. Он заметил, что доктор запомнил и использовал его собственные иносказания и не говорил напрямую о том, что на самом деле привело Майкла в кабинет психиатра. Шел разговор о его "опасениях" и "супружеских трудностях", однако ни о чем конкретно.
Но во время третьей беседы, как показалось Майклу, что-то изменилось. Доктора Либермана уже меньше, чем прежде, устраивали общие фразы, и он перешел к вопросам более прямым, более глубоким. Он захотел узнать, как Майкл относится к Энни - находит ли ее привлекательной? Ждет ли с нетерпением встречи с ней, находясь вдали? Что ожидал от нее, когда женился? Разумеется, эти вопросы остались без ответов, вернее, не было таких ответов, которые устроили бы доктора Либермана. Да, он считал ее привлекательной, но уже по тому, как Майкл это произнес, стало понятно, что его ответу недостает убедительности.
Доктор Либерман заметил нерешительность пациента и спокойно ожидал дальнейшего разъяснения.
- Она очень привлекательная женщина. Так часто о ней говорят. Мне повезло. - Майкл колебался; дольше, чем следовало. - У нее прекрасная фигура. Она в хорошей форме.
- Вы находите ее сексуально привлекательной?
- Конечно. - Он снова притих. Глаза врача, понимающие, пронизывающие, были прикованы к нему. Они видели, когда он лжет, Майкл знал это.
- И все равно вы не можете заниматься с нею любовью?
- Нет. - Это второе признание, в отличие от сделанного в кабинете директора школы, не было актом отчаяния. Оно прозвучало ровно, как бывает, когда мужчина признает свою неправоту.
- Вы думаете, что с другой женщиной смогли бы заниматься любовью?
Майкл резко встал. На какое-то мгновение доктор Либерман забеспокоился, подумал, что его пациент сию же минуту захочет сбежать, но он просто подошел к окну. И стоял там, глядя сверху на улицу. Они находились на пятом этаже, под самой крышей здания, а внизу бежала улица, широко раскинувшись, прямо к коричневой окраине города. Майкл заговорил очень тихо, но этого было достаточно, чтобы доктор услышал:
- Нет. Скорее всего, нет.
Ей он сказал, что провел эти дни в городской библиотеке, готовил новые курсы к следующему году. Она не верила ему; не было никаких записей или объяснения того, что представляли собой эти новые курсы. К тому же он давно уже не проявлял интереса к предметам умственного труда, ему больше нравилось быть учителем физкультуры, а все прочие обязанности он воспринимал как неизбежную рутинную работу. Тотчас на ум пришло предположение, что у него в Булавайо любовная связь и свою страсть, в которой ей было отказано, он проявлял где-то в другом месте. Она представила, как он проводит время в городе в каком-нибудь отеле вместе со скучающей женщиной из богатого предместья, возможно замужней, которая восхищается им, как красивой игрушкой судьбы.
Беседы с доктором Либерманом никак не повлияли на его отношения с женой. Они были вежливы друг с другом, но он явно скучал. Иногда разговаривали, но только по пустякам, а их брачное ложе оставалось таким же бесплодным, как и прежде. Он не предложил никакого объяснения и не проявил чуткости; оскорбленная, она замкнулась в себе, избегая компании других женщин, проводя свои дни за чтением или слушая радио, начиная писать, но редко заканчивая, письма школьным друзьям, с которыми давно уже не общалась.