Папа, как всегда, в последний момент стал готовиться к установке в зале новогодней елки, усиленно почесывая свой затылок. Его уверения, что елка – это анахронизм языческих времен, не смогли переубедить ни маму, ни меня. И когда он стал зачитывать нам из медицинской энциклопедии выдержки о влиянии эфирных масел, выделяемых корнями, шишками и иголками вечно-зеленых деревьев, на слюнные железы подвида беличьих, я закрыл уши, а мама сказала:
– Тебе просто лень.
Папа надулся, как индюк, и, схватив ведро, пошел искать песок и елку.
Наконец елка стояла в нашей квартире. Правда, из-за того, что все приличные елки были уже раскуплены, папе досталась маленькая сосенка. Но папа сказал, что это такая порода елок из Голландии.
– Да и вообще, сынок, кто что заметит? Мы ее сейчас завесим игрушками и цветными бумажками – и все будет в порядке.
– А Деда Мороза обманывать нельзя, – заявил я.
– Нельзя, конечно, – опять почесал затылок папа. – Но давай так договоримся: если мама не заметит, то и мы ей ничего говорить не будем. А у мамы глаз о какой, по себе знаю. Она все замечает. Если уж она не заметит, то и Дед Мороз не заметит. Договорились?
Я посмотрел на папу, потом за окно, где уже гудела предпраздничная метель, и ре шил: "Бог с ним, мужик он все же не плохой, а елки и вправду наверняка все раскуплены".
– Ладно, – милостиво согласился я. – Но спать я лягу только когда захочу – тут же добавил свои условия.
– Договорились, – не раздумывая протянул мне руку папа.
Я хлопнул по ней и стал помогать ему наряжать нашу сосно-елку.
Мама, конечно, ничего не заметила. Она была очень взволнована, даже, пожалуй, сильнее, чем я.
Папа тоже почему-то волновался.
И они оба по очереди втихаря друг от друга выпили по целой рюмке коньяка.
Я тоже нервничал и выпил целый стакан крюшона.
Было уже десять часов вечера, а Мороз все не приходил. Как, впрочем и Снегурочка, Буратино и Карлсон.
Наконец папа, утомившись ожиданием предложил маме выпить за старый год. Мама согласилась.
Мне налили крюшона, а мама с папой выпили шампанского.
Потом мама предложила папе выпить за то, чтобы все плохое осталось в прошлом году. Папа согласился, и, налив мне опять крюшона, они снова выпили шампанского.
Посидев еще немногу, папа предложил выпить за все хорошее, что было у них с мамой в уходящем году; Мне опять налили крюшона, а сами выпили уже коньячку. Папа подал маме дольку лимончика закусить коньяк, а мама папе – конфетку. Закусив, мама предложила выпить и за меня.
Я уже сам налил себе крюшона, чокнулся с родителями.
После очередной выпитой рюмки папа, не закусывая, сказал маме, что хочет попросить у нее прощения за все неприятности, которые он причинил ей в уходящей году, и налил себе целый фужер водки.
Мама всплакнула и, сказав, что она его прощает, тоже начала извиняться за что-то.
Папа простил, и они, обнявшись, выпили на брудершафт.
После этого они запели про миллион алых роз, и я им подпевал. Когда мне это дело надоело, я спросил, где же Дед Мороз со Снегурочкой.
А папа спросил у мамы:
– А нужны ли они нам, дорогая?
Мама отрицательно мотнула головой и добавила:
– Нет, не нужны.
– А как же я? – закричал я, опьяненный крюшоном и редкой идиллией в нашем семействе.
– А при чем здесь ты? – удивился папа.
– Деточка, – сказала мне мама, Буратино не самое главное в жизни.
"Вы – обманщики!" – хотел сказать своим родителям в лицо, но не успел, дверь позвонили.
– Кто это? – удивились помирившиеся мама и папа.
Слабо понимая, что происходит и какой сегодня праздник, они, может быть, впервые за много лет не ругались, а мирно обнимали друг друга.
Но я-то сразу понял – это Он, мой долгожданный Дед Мороз, со своими подарками. И я, выскочив из-за стола, бросился открывать дверь.
– Кто там? – крикнул я.
За дверью хором несколько голосов ответили:
– Это Дедушка Мороз Красный Нос.
– Дед Мороз, Дед Мороз… – твердил я, отмыкая замки.
В этот момент я, кажется, уже забыл, что совсем недавно не верил в существование настоящих Дедов Морозов. Сердце мое учащенно билось от предвкушения радости.
Наконец дверные замки поддались, и я распахнул дверь.
На пороге два дяди – один, похожий на Карлсона, другой – на Буратино – держали под руки третьего, похожего на Деда Мороза, который громко икал, тыкаясь огромным красным носом в проем двери. За всей этой веселой компанией весело и легко прыгала женщина, похожая на Снегурочку.
– Здравствуй, Дедушка Мороз, – машинально сказал я и почему-то добавил: – Красный Нос.
– Здравствуй, здравствуй, деточка, – ринулась в нашу квартиру, оттеснив меня к стенке, вся эта экзотическая толпа.
Снегурочка, пробегая мимо, сунула мне в руки бумажный мешок со словами:
– Держи, деточка, это тебе из Лапландии от Деда Мороза.
Самого Деда Мороза протащили в мою комнату и бросили на кровать.
Снегурочка бросилась поздравлять папу, Буратино – маму, а Карлсон налил себе в фужер водки и залпом выпил.
Я, все еще стоя в прихожей, раскрыл подарочный пакет. Там лежали несколько карамелек, обкусанная шоколадка, два яблока, пачка сигарет, стакан из-под вина и зажигалка.
Я достал одно, приличное на вид, яблоко, обтер его от пакетной пыли и шелухи и, сунув остальное под тумбочку, сел на калошницу. Яблоко я есть не стал: оно было большое, плотное и красивое. Жалко.
А в зале, у елки, после радостных приветствий стремительно развивались события: папа оторвал нос у Буратино, а мама – у Снегурочки привязанные косы. Карлсон, выпив второй фужер водки, упал на елку и уронил ее. Тут все обнаружили, что это не елка, а сосна. Мама обозвала папу обманщиком и пригласила танцевать Буратино. Папа обиделся на маму и увел плачущую Снегурочку в мою комнату. Наверное, привязывать косы.
Очевидно, папа очень шумно привязывал косы Снегурочке, так как Дед Мороз проснулся и, выйдя на свет, громко запел:
В лесу родилась елочка…
Мимоходом он пнул в бок Карлсона, отчего тот очнулся, встал и сразу же налил себе новый фужер водки, но выпить не успел: его остановил Дед Мороз.
– А где же мальчик? – спросил он, увлекшуюся в танце маму.
Мама пожала плечами.
Тогда он вытащил из моей комнаты папу и приказал найти меня, при этом страшно тряся и шмыгая своим большим красным носом.
Папа, держа в каждой руке по оторванной косе, с криком: "Сынок, ты где?" – бросился меня искать. Правда, найти меня, сидящим на калошнице в нашей прихожей, было не так уж и трудно.
– Сынок, – перейдя опять на елейно-спокойный тон, сказал папа, – а к нам Дед Мороз пришел. – И видя, что я смотрю на его руки, радостно воскликнул: – А это косы. Косы Снегурочки. Она тоже пришла с Дедом Морозом поздравить тебя с Новым годом.
– А это Снегурочка принесла в подарок тебе.
И он протянул мне косы, оторванные мамой у Снегурочки.
Я тихо-тихо по стенке обошел папу.
Мама тоже искала меня. Она держала в руках нос Буратино, оторванный папой.
– Малыш, – закричала она, – к нам пришел Дед Мороз, и он принес тебе подарок.
С этими словами она протянула мне оторванный нос Буратино.
"Да, – подумал я, – а как же мое письмо?" Дед Мороз, увидев меня, вдруг громогласно закричал:
– А вот и он, ленинградский почтальон!
Затем захватил меня в свои объятия и стал тыкать своим красным носом мне в лицо.
Карлсон, опять лежащий на полу, заслышал наше радостное веселье и попытался приподняться, но смог только поскрести ногами по паркету. В итоге он так и остался в том же положении. И состоянии, конечно.
Наконец Дед Мороз выпустил меня из своих объятий и всем объявил, что сейчас мы все будем водить хоровод. Установили елку на место.
Буратино без носа, Снегурочка без кос, мама, папа, Дед Мороз и я встали вокруг елки-сосны. Но почтальона, о котором объявил Дед Мороз, нигде не было. Взрослые запели:
В лесу родилась елочка,
В лесу она росла…
Дальше все замолчали, так как слов больше никто не знал.
Кроме меня.
Я же продолжал петь.
Дальше весь хоровод пел я один.
После хоровода все сели за стол, тем более, что до наступления Нового года оставалось пять минут, разлили шампанское, мне – крюшона, и стали желать друг другу счастья, здоровья, а заодно и творческих успехов.
Все громко чокались и радостно гоготали.
У Деда Мороза даже отвалился нос, но это мало изменило его внешность: под отвалившимся носом оказался такой же не менее красный нос, да еще вдобавок в крапинку.
Тосты пошли один за другим.
Про меня забыли.
Я понял, что мой праздник, устроенный мне родителями, подошел к концу. Я тихо сполз со стула и ушел к себе в комнату, прихватив по дороге две косы Снегурочки, два носа и один ботинок. Закрыл за собой дверь и, свернувшись калачиком на кровати, заснул.
А засыпая, подумал о своих родителях. Хорошо, что я у них есть. Вон как здорово они веселятся на моем празднике. И Деду Морозу со Снегурочкой весело.
Жаль только Карлсона.
Он все время спал под столом.
А ему тоже, наверное, хотелось повеселиться в эту новогоднюю ночь, как и всем… вам… нам…
Квадрат Малевича
К своим тридцати семи годам в ее сексуальной жизни был один-единственный мужчина.
Ее муж.
С которым к тому же Вера "разошлась" полгода назад. Вернее, "разойтись" она не могла, они с ним жили незарегистрированные, так сказать, в гражданском браке: вместе решили, что регистрация в загсе – это немодно.
И вот однажды утром он встал и сказал, что уезжает. Она подумала, что, как всегда, в командировку.
Спросонья и не поняла, куда и зачем, только протянула к нему губы для поцелуя, которые он впервые за десять лет совместной жизни не поцеловал, что и было самым странным в это утро. Но странность эта тогда ее не взволновала, и она, зафиксировав, что дверь захлопнулась, снова уснула.
А муж уехал навсегда в другой город к какой-то девице, о существовании которой она даже и не подозревала, туда, оказывается, он и ездил в командировки.
То, что он уехал насовсем и надолго, она поняла, когда обнаружила, что вместе с его походной сумкой исчез и их большой чемодан из желтой кожи, а также все его вещи. Единственное, что осталось, это его опасная бритва "Зингер". Почему он ее не взял, было непонятно, хотя он ею не брился и она у него была больше как сувенир, доставшийся от деда.
В итоге от мужа у нее осталась бритва, двухкомнатная квартира, в которой они только год назад сделали евроремонт, и старенький "Москвич".
После такого страшного ухода она полгода плакала, ходила к мужу на работу, откуда он, как оказалось, давно уволился, обзванивала знакомых, а когда поняла, что это серьезно, успокоилась. А затем у нее стали появляться новые подруги. В основном эти подруги просили попользоваться ее квартирой, пока она была на работе, а в благодарность иногда приглашали ее посидеть в кафе или сходить в спортивный зал "размять кости".
Ей нравилось ходить с подругами в рестораны и спортивные клубы. Их посещали какие-то особенные люди: красивые, раскрепощенные. "Это потому, что богатые", – объясняли ей подруги. И ей тоже страх как захотелось стать такой же раскрепощенной и богатой.
А как сорокалетней женщине без высокооплачиваемой работы и своего дела стать богатой?
Как говорили подруги, путь был один – завести богатого любовника. И когда у нее после таких разговоров загорались глаза и вдруг начинало постукивать сердечко, подруги быстро останавливали ее волнение: "Тебе уже поздно, всех богатых расхватали молодые".
А еще ее очень смущали эти встречи подруг, в основном замужних, у нее на квартире со своими кавалерами и обсуждения с ней достоинств этих кавалеров: какие они в сексе, кто тратит, а кто зажимает деньги, кто злой, а кто добрый.
Особенно ее удивляла интенсивность сексуальной жизни ее подруг. Каждый день, а некоторые и по нескольку раз: днем – с любовником, а вечером или ночью – с мужем.
У нее с ее бывшим мужем это было гораздо-гораздо реже. И не из-за того, что не мог, а оттого, что ей так часто было не надо.
Но подруги так смачно и интересно рассказывали ей и друг другу, как, сколько, где и с кем, что она стала задумываться, почему они так могут, а она нет. И ей тоже захотелось этого же, и столько же, и так же.
Захотеть-то захотелось, а "этого" как не было, так и не было, как бы она этого ни хотела.
Помыкалась она, помыкалась в поисках своего будущего сексуального партнера и поняла, что поиски безуспешны в силу ее робости, серости и скудности средств.
Но желание это, однажды пробужденное ее подругами, так и жило у нее внутри, по ночам спускаясь вниз, отчего руки пальчиками тянулись к нежному лобку. И что самое странное, эти прикосновения вместе с ее новыми воображениями как-то по-новому волновали ее кровь и душу. Ей было интересно, ново и необычно.
Промучившись так в своих грезах, она решила поговорить со своей лучшей подругой, которая наиболее активно "пользовала" ее квартиру.
Света, выслушав, загорелась и рьяно взялась за ее сексуальное образование и обустройство ее интимной жизни.
– Во-первых, – сказала она, – тебе нужен партнер молодой, а не старый. Старики, они и есть старики, форсу много, а пороху – пшик. Но и молодой партнер, желательно, чтобы был женатым, а то холостые быстро начинают чувствовать себя хозяевами и неизвестно что выкинут.
– А что ты имеешь в виду? – поинтересовалась Вера.
– А то, что некоторые сразу начинают жениться или, еще хуже, приходят пожить. А я думаю, что тебе смешить людей ни к чему.
– Но у тебя же неженатый?
– Да, у меня неженатый. Но то я, а это ты.
– Как это понять? – робко и тихо спросила Вера.
– А так, что я в этих делах уже давно купаюсь. Со мной эти номера не пройдут. А ты… – и она скептически обвела взглядом Веру. – Ты можешь влипнуть, и крепко.
Вера сникла.
– Ну что? – все так же по-хозяйски спросила ее подруга. – Будем начинать?
– Угу, – мотнула головой Вера.
– Если угу, то завтра часов в шесть я приду к тебе со своим другом Виктором и его другом Лёней. Лёне где-то лет двадцать пять. Женатый, но глупый, как пенек.
– Глупый? – переспросила Вера.
– А тебе что с ним, романы обсуждать? Трахнешь его – и по домам.
– Как "трахнешь"?
– Как-как, обыкновенно.
– Да я же для него старуха.
– Не бывает старых баб, бывает мало водки, как говорит мой Витя. Так что приготовь закуски по-скромному и три бутылки водки.
– Хорошо, – опять очень тихо прошептала Вера.
– Но сначала мы произведем осмотр твоего девственного тела, – заявила Света. – Раздевайся.
– Как?
– Молча.
Вера покорно разделась.
– В общем, ничего, – обойдя ее вокруг, констатировала Света. – Бедро высокое, грудь упругая, тяжелая. Вот только… – сказала она и скептически посмотрела на густой светлый треугольник у основания живота Веры.
– Что "только"?
– Смотри.
И подруга, задрав юбку, приспустила свои трусики.
Там, где у Веры был густой пролесок, у Светы было выбрито аккуратное темное сердечко.
– Мужики от этого просто балдеют, – констатировала Света ошарашенной Вере. – И тебе что-то подобное надо придумать. Пошли.
После получасовой кропотливой работы в ванной у Веры вместо ее дикого светлого пролеска появился аккуратный квадратик, причем уже черного цвета.
– Красота! – воскликнула Света. – Прямо "Квадрат Малевича".
Когда Света ушла, Вера разделась, долго смотрела на свой новый узор. На молочно-белом теле этот темный шелковистый квадратик и точно был похож на картину великого художника, только ее квадратик был более нежным и таинственным. Вера смотрела, смотрела и не заметила, как заулыбалась. А когда увидела в зеркале, что улыбается, то вдруг засмущалась и, прикрыв руками свой художественный шедевр, бросилась надевать халат.
На следующий день она отпросилась на работе с обеда и, пробежавшись по магазинам, стала, волнуясь, роняя ножи и вилки, приводить кухню в состояние полной готовности к встрече с неведомым.
В седьмом часу, хоть и ждала, она вздрогнула от звонка. Одернула юбку, застегнула кофту еще на одну пуговичку и пошла открывать дверь.
Первой вошла Светка и мимоходом расстегнула у Веры только что застегнутую пуговичку на ее кофте.
Следом вошли два молодых парня. Тот, что повыше, как оказалось, был Светкин, а тот, что пониже, значит, был предназначен ей, Вере.
Светка сразу всех друг другу представила и сразу за стол, и все хохотала да болтала что-то. Парни молчали.
Вера тоже, лишь изредка отвечала на Светкины вопросы односложно: да или нет.
Сели за стол. Выпили.
Парни молчали.
Выпили еще.
Причем Светка заставила и Веру выпить две рюмки.
Вера сразу же спьянилась и тоже стала хохотать от каждого глупого слова или шутки.
А парни молчали.
После того как выпили две бутылки, парни заговорили. Отрывисто и как-то плоско и неинтересно.
Вере стало грустно. Она отозвала Светку в другую комнату и сказала, что ей что-то не хочется с "этим".
– Ты что, дура? – спросила ее Светка.
– Нет, – сказала Вера.
– А раз нет, то для того, чтобы трахаться, и такого достаточно. Давай не ломайся, тебе не восемнадцать.
А ему двадцать пять. У тебя был такой?
– Был.
– Кто? – удивилась Светка.
– Муж. Когда мы познакомились, ему как раз было двадцать пять.
– Верка, ты чего, дура или прикидываешься?
– Нет, не прикидываюсь, наверное, просто дура.
– А раз дура, то давай вперед. Я сейчас уйду в ту комнату, а ты давай с ним в спальню.
– Нет, – сразу заартачилась Вера, – я так не могу. Вы лучше совсем уйдите, а то я не буду.
– Что не будешь?
– Ну, с ним не буду.
– Да, тяжелый случай, – почесала себе затылок Светка и крикнула: – Витя, пошли, я забыла, что нам надо в одно место.
И она почти силком выволокла Витю из-за стола.
Друг тоже хотел встать, но Светка его резко остановила.
– А ты посиди, водочки попей.
И, подмигнув им обоим, пошла к двери, а напоследок шепнула Верке:
– Я тебе позвоню через полчасика.
– Ты что, рано.
– Ничего не рано. Его на первый раз и на пять минут не хватит. Верь мне, уж я-то знаю.
Они ушли.
Вера сидела за столом с парнем, который молчал и разглядывал обои на потолке. Потом он налил, и они выпили. Вера уже только пригубила. Помолчали, еще выпили. Так просидели полчаса.
Парень постепенно разговорился и стал рассказывать о каком-то бригадире, который его зажимает и недоплачивает за работу.