- Строить-то они будут, только спрос будет с меня. Надейся на этих горе-строителей! Разве не знаешь, что за контора у Килейкина? - пренебрежительно сказал Сурайкин и о строительной организации и, получилось, о самом ее руководителе.
Весть о строительстве откормочного комплекса была для Кузьмы Кузьмича полнейшей неожиданностью, которой вроде бы надо только радоваться. Он рассуждал: "Если Совет Министров принял такое решение, то, выходит, в столице их колхоз считают крепким, поэтому и не обошли вниманием, это лестно". С другой стороны, Потап вон выложил новость, не ахти как радуясь. Почему? Может, потому, что дела у них в колхозе и без комплекса идут так, что нечего роптать? Хлеба родятся, неплохой доход дает животноводство, мало-помалу строятся. Комплекс же, этого, как ни верти, а шею натрет: супонь все одно придется натягивать, а натянешь - колхозная касса беспременно зазвенит, что твой барабан! Хотя никуда и не денешься, коль постановили. Да и то - сверху виднее… Что-что, а колхозные дела Кузьма Кузьмич всегда принимал близко к сердцу.
За разговором мужчины и не заметили, как хозяйка накрыла на стол и с деревянной миской вышла на погреб.
Не дожидаясь ее, Потап Сидорович налил по рюмкам и недовольно оглянулся: скрипнула дверь, на пороге стоял его сын Тиша - в запыленных сапогах, в заправленной под брюки черной рубашке, успевший загореть так, что и щедрые его веснушки были незаметны.
При виде отца и гостя за накрытым столом он сразу смутился и, поздоровавшись, нерешительно переминался, мял в руке кепку. Никак он не предполагал, что отец в это время будет дома.
Насупился, помрачнел и Потап Сидорович.
Пришел сын, его единственный сын Тиша, которого он не видел более двух месяцев. Надо бы его немедля усадить за стол, расспросить, как он живет-может, как сноха, внук, которому исполнилось уже два годика. Как надо бы и хотелось бы спросить, почему до сих пор не везет к ним внука? Вместо всего этого грубовато сказал:
- Ты словно нюхом чуешь! Мы за стол - и он тут. Если уж угодил, - проходи, что там столбом стоишь?
У Кузьмы Кузьмича из рук выпала вилка с куском селедки, - будто не Тишу, а его самого, бывшего сержанта, огрел по лбу Потап Сидорович! Обескураженный Кузьма Кузьмич не узнавал своего старого друга-товарища: полно, он ли сидит перед ним? Он или не он ляпнул эти стыдные, оскорбительные слова? Поднялся, намереваясь что-то сказать, Тиша опередил его.
- Я не обедать пришел, отец. Пришел наведать мать. Где мама?
- Ушла куда-то, - опять грубо, при Кузьме Кузьмиче, соврал Сурайкин: они-то оба знали, что пошла она в погреб за квашеной капустой и солеными огурцами.
Уличить отца при сыне Кузьма Кузьмич не мог, но и оставаться ему тут было невмоготу. Покряхтывая, он поднялся:
- Извиняй, Потап. Совсем забыл, что на складе ждут меня. Как только забыл, а?
Нет, не только неловкость подняла старого солдата с места, заставила отказаться от привлекательной рюмочки-другой, побоялся, что не сдержится, выдаст Потапу на полную катушку и навсегда разругается с ним.
- Это как же, уйдешь? - встав за Кузьмой Кузьмичом, спросил хозяин. - Теперь что, одного меня оставишь? Тогда зачем за стол садились?
- Не знаю, не знаю, Сидорыч, - обескураженно ответил Директор. - Как говорил наш старшина - атака захлебнулась. Захлебнулась по вине командира причем. - Он мимоходом снял с деревянного штыря свою соломенную шляпу, тихонько, проходя мимо, шепнул парню: - Пойдем со мной, Тишок…
У Кузьмы Кузьмича за долгую семейную жизнь была одна дочка, не прожившая и годика. Поэтому Тиша, сын его друга, был для него с женой словно сыном родным. Случалось, мальчонка кое-когда и ночевал у них, загостившись.
Сперва они с Тишей решили зайти в колхозную столовую - Кузьме Кузьмичу хотелось угостить-накормить его, но столовая была уже закрыта. Тогда, не слушая возражений Тиши, повел к себе, не особо беспокоясь, есть ли что-нибудь дома. Он так и не сказал, куда вышла его мать: не хотел подводить друга, усложнять и без того их сложные с отцом отношения. Больше того, покривив душой, сказал-предположил, что Олда скорее всего к ним и зашла.
Шли, словно по договоренности, помалкивая: Тиша - огорченно вздыхая, время от времени вороша пятерней волосы; Кузьма Кузьмич - посапывая, пытаясь постичь, как так можно отвернуть от себя единственного сына, и невольно припоминая, что давным-давно ожесточило Потапа и что давно бы уж надо забыть ему. Нет, не забыл, выходит, сухарь сушеный, кремень каменный!..
2
Уже после войны, когда Тиша заканчивал среднюю школу, отец как-то спросил его:
- Ладно, Тиша, среднюю школу заканчиваешь неплохо. Что думаешь делать дальше?
- Учиться, папа.
- Где, на кого? - в вопросе отца звучало одобрение.
- На тракториста или комбайнера. В школе механизации, в Кичалках.
- Где, где?
- Я уже сказал: в Кичалках.
- Ты что, белены объелся? - вознегодовал Потаи Сидорович.
- Нет, папа, ничего я не объелся. Я уж давно надумал.
На фронте Потап Сидорович был офицером, командиром, солдаты выполняли каждый его приказ. Беспрекословно слушались его и как директора школы, он уже привык к этому. И уж, во всяком случае, не ожидал, что поперек его желаниям пойдет родной сын. Коса, как русские говорят, на камень нашла. Сурайкин трахнул по столу кулаком:
- Замолчи, желторотый! Ты забыл, что я директор школы, хочешь опозорить меня? Разве не вам вдалбливают, чтобы шли в университеты, в институты, получали высшее образование?
Тиша вздрогнул - и от крика отца и от стука по столу, однако робко возразил:
- Все помню, папа. Только ты рассказывал нам и о другом…
- О чем - другом? - насторожился отец.
- Рассказывал, как во время войны женщины, старики, ребятишки на коровах пахали, бороны на себе таскали… Я чуть не плакал, когда слушал. А ведь тогда ты призывал учиться на трактористов, на комбайнеров. Я все это не забыл и никогда не забуду. Вот тогда мальчишкой еще я и решил.
- Пойми меня, глупый, - чуть сбавил тон Потап Сидорович, - время-то изменилось! Другое оно. Сейчас нам нужны инженеры, врачи, агрономы, разумеется, и комбайнеры тоже. Ты хорошо учишься - твоя дорога прямо в университет. На инженерный факультет. Ты у меня единственный сын, и мое желание - дать тебе высшее образование. Экзаменов побаиваешься - помогу, есть у меня в Саранске люди.
- Нет, папа, - стоял на своем Тиша, - пусть идут другие. Я в Кичалки поеду.
Потап Сидорович наорал на сына, перестал с ним разговаривать. Тиша настоял на своем. Осенью он уехал, попрощавшись только с матерью и Директором.
По мнению Кузьмы Кузьмича, давно привязавшегося к смышленому пареньку и мысленно одобрившего его намерение, с тех пор Потап Сидорович и стал таким сухим, хмурым, не терпящим возражений, замкнутым, хотя и прежде разговорчивостью не отличался. "А может, и высокие должностя портят", - иной раз, по простоте сердечной, думал Кузьмич…
Как сын жил и учился в Кичалках, Потап Сидорович как следует не знал. По делам ему туда ездить не приходилось, незачем было, а езда без дела - дорога длинная. Письма Тиша присылал редко, и только на имя матери. Та иной раз давала их мужу, а чаще всего умалчивала о них, так как Потап Сидорович относился к ним совершенно равнодушно, иной раз и читать отказывался.
Во время каникул Тиша приезжал домой, но и тогда отец старался не общаться с ним, словно и не замечал. Правда, однажды Тиша попытался по душам, как взрослый, поговорить с ним - ничего не получилось. Конечно же, больше всего семейные эти неурядицы переживала мать, и слез несчетно пролившая и безуспешно пытавшаяся умягчить неуступчивое сердце мужа. Тайком переводила деньги, с любой оказией посылала деревенские гостинцы - домашние лепешки, масло, яйца, а уж когда сын приезжал на каникулы, не знала, чем и порадовать его.
Школу Тиша окончил с отличием, стал механизатором широкого профиля - трактористом и комбайнером, хорошо знал слесарное дело, мог работать и токарем, и шлифовщиком. Практику он проходил на казахстанской целине, хорошо заработал и, вернувшись в Кичалки, женился.
Конечно, он поступил неосмотрительно, не известив о женитьбе родителей, но что поделаешь, раз уж так случилось. Гулять большую свадьбу они не собирались - у невесты родных не было, она воспитывалась в детском доме, - и после скромного торжества сразу же поехали в Сэняж, к Тишиным родителям. Если будут настаивать, свадьбу можно справить и дома.
…Потап Сидорович закрыл за собой калитку и нос в нос столкнулся с сыном. Он сперва не понял, кто этот молодой, в модном сером костюме человек с перекинутым через руку плащом, и только тогда, когда тот, широко улыбаясь, сказал: "Здравствуй, папа, вот мы и приехали!" - узнал, и его словно холодной водой окатили. В голове сразу же мелькнуло: "Как это - приехали? С кем?" В следующую секунду, все поняв, полоснул колючим взглядом по симпатичной нарядной девушке, стоявшей за спиной сына.
- Вы что, на практику к нам? - насмешливо, сдерживая гнев, осведомился Потап Сидорович. - Смотрите, у нас здесь ни на сигареты, ни на губную помаду не заработаете. Да и не просил я практикантов - своих хватает!
Тиша добродушно и радостно объяснил:
- Нет, папа, на практике я уже был, на целине. Приехали сюда жить, работать, вот и направление. Он вынул из кармана конверт. - А это Маша, моя жена. Работала в Кичалках в больнице, медицинская сестра…
На голоса из дома вышла Тишина мать, всплеснула руками.
- Ва-ай! сыноче-ек! - растягивая слова, почти выпевала она. - Приеха-ал, наконец-то дождали-ись! - Она вытерла концом платка глаза, повисла на шее у сына.
- Погоди, Олда, не мешай, - Потап Сидорович грубо отстранил ее. - Видишь, не один он, с женой.
- Ва-ай! на радостях-то и незамети-ила! Это совсем уж гожа-а, если с женой! Одним ухом слышала, будто женилси-и… - Мать метнулась к невестке: - Скажи-ка, дочка, как звать-то тебя?
- Маша, - смущаясь, сказала та и тут же оказалась в объятиях этой доброй простосердечной женщины.
Олда увела ее в дом; проводив тяжелым взглядом незваную невестку, Потап Сидорович обрушился на сына:
- Ты что, поганец, нас с матерью и за людей уже не считаешь?
- Почему, папа, не считаю? Если бы не считал, тогда и не приехал бы сюда, - напряженно улыбаясь, пытался разрядить обстановку Тиша.
Гнев Потапа Сидоровича пылал уже, как сухие дрова в жаркий день; яростно сузив глаза, он наотмашь хлестнул обидными жестокими словами:
- Лучше бы совсем не приезжал!
- Отец, опомнись! - бледнея, вскрикнул Тиша. - Ты же отец!
Неизвестно, чтобы еще мог натворить стиснувший кулаки Потап Сидорович, но выскочившая на крыльцо Олда громко и радостно позвала их домой.
- Некогда мне, - угрюмо бросил Потап Сидорович и быстро зашагал вдоль порядка.
Уступая горячим настояниям матери, доходящим до слез, Тиша с молодой женой прожил в родительском доме недели две. За это время он списался со своим другом из соседнего совхоза, с которым вместе учились в школе механизации, и вскоре получил оттуда вызов.
Приняли их отлично, почти сразу предоставили квартиру; Тиша получил новый комбайн, Машу определили работать в совхозную больницу. Через год у них родился сын, и вот сейчас, по пути из Атямара, Тиша опять заехал навестить родителей. Нет, ничего не изменилось в родном доме, не изменился и отец. Поэтому и шел Тиша с Кузьмой Кузьмичом, надеясь, что, может быть, у них увидится с матерью.
3
Олда внесла полную миску солений и удивилась: за столом не было Кузьмы Кузьмича, стоявшая перед мужем бутылка почти опустела.
- Ий-а, куда дел Кузьмича? - ничего не понимая, спросила Олда мужа.
- Ушел!.. - махнул тот рукой.
- Как это ушел? Зачем отпустил?
- Что ж теперь, веревками, что ли, привязывать его к столу? Сказал, на складе ждут, и ушел.
Обычно после выпивки Потап Сидорович становился разговорчивее. Когда-то, вот так же вернувшись из Атямара, он сам признался, поторопив жену и сына: "Говорите же, говорите, покуда я немного выпил. Пройдет - опять буду молчать". А нынче отмалчивался, хотя был выпивши больше, чем всегда.
- Ну что молчишь, что молчишь? - осмелев, наседала на него Олда.
- Отстань… Не говорун я сегодня. - Потап Сидорович хотел налить еще рюмку, но раздумал. Он встал из-за стола, из передней прошел в заднюю избу, тяжело опустился на стул.
Душевное состояние у него было сейчас поганое, какие уж тут разговоры! И мысли черней черного. До чего докатился, даже ближайший друг сбежал от него, оставив одного за накрытым столом. "Врет, конечно, что на складе его ждут. За Тишку обиделся, факт… Хорош, хорош, нечего сказать, родному сыну такое ляпнул! Чуть ли не куском хлеба попрекнул!.." В горле у Потапа Сидоровича словно яйцо застряло - не проглотишь; не зная, куда девать себя, что сейчас делать, он только тяжело вздыхал. А в голове, затуманенной вином и горечью, еще сильней сердце растравляя, мелькало, виделось будто совсем недавнее: как Тиша родился, как радовались они с Олдой, как сын стал делать первые неуверенные шаги, а потом уж пошел, пошел…
Потап Сидорович, поморщившись, приподнял голову и снова опустил ее. Все новые и новые воспоминания наплывали на него, садня душу. Эх, Тиша, Тиша! Как Потапу Сидоровичу хотелось, чтобы сын с малых лет был понятливым, умным, лучше всех! Ему еще и до первого класса было далеко, а отец на прогулках или дома, в свободную минуту, спрашивал: "Тишок, если к двум мальчикам придут еще два их друга - сколько всего будет?" - "Шесть", - не задумываясь, отвечал сын, и отец-преподаватель мрачнел. "Ничего не понимает, - думал он, - и, наверно, оттого, что когда-то расшиб лоб, похоже, у него сотрясение мозга. А если останется таким - что тогда? Как будет учиться?.." Опасения, конечно, были напрасными - Тиша рос и развивался не хуже своих сверстников, учился же получше многих, хотя математику особо не жаловал. Привлекали его всякие железки, что опять же огорчало, сердило Потапа Сидоровича. Случалось, он пинком раскидывал железо-проволочные поделки и, сорвавшись, кричал. Тогда, вероятней всего, Тиша и начал отдаляться от отца, побаиваясь его.
В мальчонках Тиша очень любил ходить с отцом на рыбалку до тех пор, пока не произошел один дурацкий случай, и об этом случае, оказывается, не забыл Потап Сидорович!
На зорьке они уселись на берегу тихой реки, забросили удочки. Тиша - было ему лет десять, пожалуй, - только примостился неподалеку от отца, как поплавок у него занырял, запрыгал. Тиша взмахнул удилищем, на кончике лески сверкнул большой, с варежку, карась. Рыба, описав дугу, угодила в лицо Сурайкина. Ай, какая радость была в то время на сердце у мальчика! Он ликовал - первая рыбина попалась на его крючок - и смех разбирал его, когда увидел, что карась шлепнулся отцу в лицо. А отец, взрослый человек, вздрогнув, обеими руками оттерев с лица рыбью склизь, кинул свою удочку и, ругаясь, - словно взбесившись, - шагнул к нему. Вскрикнув, Тиша со всех ног пустился прямо домой.
После этого на рыбалку с отцом Тиша не ходил, видно, ребячье сердечко и вовсе остыло к нему. Единственной радостью в доме у парнишки была мать, никем не заменимая родная мать, от которой никогда он не скрывал и сейчас не скрывает ни радостей своих, ни огорчений!..
…По лицу Потапа Сидоровича бежали слезы, он стыдился их, не вытирал и, скорее всего, даже не замечал. Эх, встать бы сейчас, пойти разыскать сына, привести домой, обнять и повиниться перед ним - за все и навсегда! Причем и искать-то особо не надо - конечно, к Директору ушел.
Кто знает, может, так бы Потап Сидорович и сделал, он даже пошевелился, порываясь подняться, не зайди в эту минуту Радичева.
Вера Петровна зашла к Сурайкину с одним желанием: узнать, с какими новостями вернулся из Саранска председатель. Но когда перешагнула через порог, все ее намерения словно ветром унесло.
Обычно приветливая, говорливая Олда, стоя у газовой плиты, явно чем-то расстроенная, махнула лишь рукой, показывая на горницу: туда иди. Ничего не понимая, Радичева вошла и в замешательстве остановилась, пораженная тем, что увидела: Потап Сидорович почти лежал на столе, обхватив руками голову.
- Потап Сидорович, что с вами? - с тревогой спросила она. - Уж не заболели ли в дороге? Слышала, приехали, а в правление не заглянули…
Сурайкин тяжело поднял голову, мутными глазами взглянул на гостью и безразлично, неопределенно махнул рукой.
- Не беда ли какая? - еще больше встревожилась Радичева. - Что с вами, Потап Сидорович?
- Ничего со мной не случилось, сейчас пройдет, - хрипло ответил Сурайкин.
Только теперь, по голосу его, Вера Петровна догадалась: Потап Сидорович пьян. "Видно, из-за этого с Олдой и поссорились, я вошла, они и притихли, неудобно ругаться при постороннем человеке…"
Оставаться дольше было неудобно, Вера Петровна извинилась.
- Вы уж простите, что не во время зашла. Завтра поговорим - расскажете, что там нового, с чем приехали из Саранска.
- Нет уж, сиди, секретарь, - покачнувшись, Потап Сидорович встал, подвинул Радичевой стул и сам сел напротив нее. - Мы с тобой, Вера Петровна, давно уж в одной пристяжке ходим. Сперва в школе, теперь - в колхозе. А поговорить - вечно некогда. Да и желания, надо сказать, не было. А вот сейчас в аккурат - надо. Знаешь, что у меня тут творится? - Он постучал по груди. - И тебе никакого дела до этого нет. Да и я сам в этом виноват: тоже ведь чихал - у кого что на душе…
- Правда ваша, - заметила Вера Петровна и замолчала, как бы приглашая, подталкивая Сурайкина высказаться.
- Ты вот согласна, что душа человеческая, как говорят, потемки?
- Не у всех, Потап Сидорович. У кого она за семью замками, тогда, конечно, потемки. А у других ведь - нараспашку, все, как в открытой книге. - Стараясь поймать ускользающий взгляд председателя, Радичева задала вопрос, давно интересующий и беспокоящий ее: - Потап Сидорович, ну скажите мне, пожалуйста, почему вы с людьми такой черствый? Ведь так только хуже получается. Поверьте мне: честное слово - хуже! Люди вас не только побаиваются - сторонятся.
Вера Петровна видела, понимала - не по нутру Сурайкину такой прямой вопрос. Она бы не удивилась, если б он опять сейчас сгрубил, сорвался, но Потап Сидорович после долгой паузы тихо промолвил:
- Жизнь так меня обкатала, Вера Петровна. Жизнь…
Нелегко, наверное, дался ему ответ, пользуясь его редким настроем, Вера Петровна немедленно возразила:
- Как это - жизнь? Наша жизнь вроде бы, наоборот, облагораживает человека. И сердце его, и характер, и поступки…
- Да не вся жизнь, понимаю. Не ответишь на это одним словом, Вера Петровна. Скажу для примера: в семье вон я запутался. С сыном, с Тишей, дороги пошли врозь, - Потап Сидорович вздохнул.
- Слышала я немного о неурядицах между вами, - кивнула Радичева. - Но ведь, Потап Сидорович, славный парень ваш Тиша! Вот бы радоваться: не пьет, не курит, работник, говорят, безотказный. А если пошел своей дорогой - тоже правильно. Каждый и должен своей дорогой идти. Тем паче, что дорога его - не с горы в болото. Да что там - молодец он, ваш Тиша!
- Без высшего образования остался этот молодец, - пожаловался Потап Сидорович; хмель его проходил, говорил он сейчас сдержанно и рассудительно.
- Потап Сидорович, ну и что же? Кстати уж - захочет, и диплом получит. Ему не поздно.