- Теперь уж, конечно, как хочет, так пусть и поступает. Не маленький, сам уже успел стать отцом. - Потап Сидорович припомнил, что Тиша вроде бы действительно как-то обмолвился о том, что собирается учиться заочно, - он и на это внимания не обратил. И вновь - теперь уже окончательно протрезвев - почувствовал внятное, как толчок, желание немедленно увидеть сына. И, почувствовав, не затаился, как всегда:
- Мне его надо найти, сейчас же найти. Он ведь только недавно был тут. Ушел с Директором.
Подивившись, Радичева догадалась: "Видимо, повздорили с сыном, наговорил ему лишнего, тот и ушел из дома".
Слова Потапа Сидоровича еще в большей мере - в самое сердце - поразили Олду. До сих пор молча слушавшая разговор между мужем и Верой Петровной, она возбужденно вскочила.
- Ий-а, когда приходил? Почему молчал?
- Когда ты в погреб ушла, тогда и заходил, - признался Потап Сидорович.
- А я пришла, почему молчал? - наступала жена.
Потап Сидорович развел руками, - виноват, дескать.
- Что молчишь? Где теперь Тиша? Куда его увел Кузьмич? - Олда чувствовала себя глубоко оскорбленной. - Почему ты не удержал?
- Так уж случилось… Обиделся на меня…
- За что обиделся? Опять выгнал? Если не переменишь свой иродовый характер, уеду к Тише жить! Оставайся один, если тебе тесно с нами! - Олда накинула на голову платок и выбежала из дома, возмущенно хлопнув дверью.
В избе воцарилась такая тишина, что Вере Петровне стало не по себе; она в растерянности думала, как ей быть: и уйти нехорошо, и оставаться неудобно. Как неловко, тягостно видеть ей и Сурайкина, опять сокрушенно склонившего над столом седую голову.
- Видите, что натворили, Потап Сидорович? - как можно мягче спросила она. - Теперь что, идите и вы.
- А-а! - безнадежно махнул рукой Сурайкин. - Мне сейчас там и делать-то нечего. Если Олда там. Он же и приходил-то к ней, а не ко мне.
Голос Потапа Сидоровича жалко дрогнул.
4
Олда торопливо шла, почти бежала по улице. Навстречу попадались люди, снимали фуражки, либо кивком головы здоровались, с удивлением смотрели ей вслед: куда это так спешит жена председателя? Что с ней стряслось?
От дома Сурайкиных до Кузьмы Кузьмича далековато, около двух километров. Олда шла так быстро, что вскоре устала. Она сняла с головы платок, дышала отрывисто, но шаг не убавила, поочередно оказываясь то в полосе света от уличных фонарей, то будто окунаясь в загустевшую вечернюю темень.
У дома Демьяновых она едва перевела дух и, хватая пересохшими губами воздух, постучала в дверь - казалось, не она сама стучит, а сердце ее стучит. И уже тревожилась: не ушел ли Тиша в такую темень один в совхоз? Хотя и не так уж далеко, однако - поля, лес надо пройти, речку, не случилось бы чего по дороге!..
За дощатыми дверьми сенок, в темноте, раздался голос Кузьмы Кузьмича:
- Как учил наш старшина, в разведке прежде всего надо спросить пароль.
- Хватит тебе, Кузьма, с твоими паролями! - сердито и нетерпеливо сказала Олда. - Тиша у вас?
Сердце ее сразу успокоилось, когда в ответ услышала:
- Военный совет в полном сборе. Заходите, товарищ генерал!
У Демьяновых, кроме Тиши, оказалась и Таня Ландышева; сидя на диване и не обращая внимания на включенный телевизор, они оживленно разговаривали.
Попала сюда Таня, можно сказать, не собираясь: увидела идущего с Кузьмой Кузьмичом Тишу, бросилась к нему.
- Вай, мамоньки, кого я вижу, Тишок, ты откуда это взялся? Вот уж не ожидала тебя здесь в такое время встретить! Дай-ка хоть взгляну на твою мордашку! - Она по-дружески обняла Тишу. - Шумбрачи! Откуда это вы, куда? А я вот хожу по селу и никого не встречаю - ни в правлении никого нет, ни в клубе, ни Потапа Сидоровича и ни вас, товарищ Директор! Ну, хоть шаром покати! Словно всех с квасом съели!.. А у меня радость!
"Уж не хлебнула ли где эта птаха, больно язык у ней нынче словно на подшипниках!".. - насмешливо подумал Директор. "Никогда такой не видел", - отметил про себя и Тиша.
- Что за радость, поделись с нами, - немедленно полюбопытствовал Кузьма Кузьмич.
Таня весело рассмеялась.
- Одну радость, товарищ Директор, я сама привезла - из Атямара. И никто теперь ее не подменит на вашем складе: у себя дома держу. Знаете, какие острые ножи привезла для своего комбайна? Увидите на уборке! А вторая радость… - Таня сделала вид, что она проговорилась, испуганно прикрыла рот ладошкой. - Э-э-э, нет! Про это вам ни словечка не скажу!..
Перешучиваясь, они незаметно дошли до "директорского" дома - ничем он, конечно, от соседних не отличался. Кузьма Кузьмич зазвал попить чайку и Таню. Он знал, что она и Тиша - школьные друзья, выросли оба на его глазах, и, бездетный старик, кажется, одинаково и любил их.
Усадив их в горнице на диван и включив телевизор, Кузьма Кузьмич отправился на кухню ставить самовар и помогать жене готовить ужин - хлопотали старики с удовольствием.
Когда Таня и Тиша остались одни, девушка выложила и свою вторую главную радость: от Феди Килейкина пришло первое письмо.
- С самой границы, Тишенька! - Таня прыснула: - А уж глупенький, Тишок, ты только послушай, что он пишет. Сейчас я тебе одно местечко прочитаю, - Таня вынула из нагрудного кармашка куртки письмо, пробежала по нему взглядом: - Вай, вай, вот оно! "Вокруг тебя, Танюша, теперь, наверно, как вокруг цветка крутятся и вертятся, словно пчелы, наши парни-альгачи. Смотри, приеду - все узнаю!.." - Таня, розовея, засмеялась, глаза ее сияли. - Ну, что скажешь, не глупенький?
- Да ведь его понять можно, - объяснил Тиша, сдержанно усмехаясь и стараясь, чтобы Таня не заметила его огорченного вида: в мыслях он, конечно, по-прежнему был дома, откуда отец его, по существу, выгнал и куда его, наперекор всему, тянуло. - Я по себе, Танюш, знаю, тоже служил: вдали чего только не надумаешь. Зря он, конечно, о тебе беспокоится. Так ему и отпиши. От меня привет не забудь передать.
- Обязательно, Тиша!..
Хозяева и их молодые гости ужинали, когда в дверь громко постучали.
Жена Кузьмича, тихая, славная старушка, вскочила, Кузьма Кузьмич придержал ее:
- Сиди, непоседа, сам открою.
Добродушно бормоча что-то о своем старшине, он щелкнул щеколдой и вернулся в горницу с Олдой Сурайкиной.
- Тишенька! - всплеснула Олда руками, никого, вероятно, кроме сына, не разглядев за столом.
Тиша бросился к матери, прижал ее к себе одной рукой, а второй гладил ее простоволосую, рано побелевшую голову.
Хозяева начали уговаривать Олду присесть к столу, выпить чашку чая. Она, взволнованная, счастливая, наотрез отказалась:
- Нет, нет, спасибо за ласку. Мы с Тишей домой. - И веско, заведомо отвергая любые доводы-уговоры, пояснила: - Отец ждет!
Глава четвертая
1
Председательствующим на партийном собрании избрали Кузьму Кузьмича Демьянова. Первым вопросом в утвержденной повестке было рассмотрение двух заявлений о приеме в партию - Ландышевой Татьяны и Назимкина Михаила.
На партбюро оба заявления были рассмотрены неделю назад с решением: Ландышеву принять кандидатом в члены партии, а Назимкина - в члены партии, кандидатскую карточку он получил еще в университете.
Вступающие в партию - односельчане, выросли на виду у всех. Да и Тане с Михаилом знакомы все, кто сидит сейчас в этом зале - вместе живут, работают, делают общее дело. Больше того, некоторые из них по работе даже находятся в подчинении у Ландышевой и Назимкина, хотя и намного старше их по годам. Все так, и все же Таня и Михаил чувствуют себя сейчас, среди этих людей, словно учащиеся среди своих учителей. Ощущение такое, будто все эти давно и хорошо знакомые люди внимательно и строговато разглядывают их; щеки у Тани от волнения розовые, Михаил Назимкин поспокойнее, но и он, без надобности, то поправляет воротник рубахи, то закидывает спадающие на лоб волосы… О том, что их нынче принимают в партию, знает и весь Сэняж…
Председатель предложил обсудить первым заявление Ландышевой, потом - Назимкина; с места сразу несколько человек внесли встречное предложение: нечего, дескать, затягивать время, оба дела решить одновременно, а протокол написать так, как положено по форме.
Кузьма Кузьмич немного растерялся - он не знал, как быть в этом случае, вопросительно посмотрел на секретаря партийной организации Радичеву. Та усмехнулась.
- Что смотришь, Кузьма Кузьмич? Поступай так, как желают коммунисты.
- Оно, конечно, куда клонят все, туда и мы, - теперь уж сам осмелел Кузьмич, разрешив себе напомнить: - Как, бывало, на фронте принимали в партию? В окопе соберутся коммунисты, не успеют открыть собрание - атака, хватай оружие! Меня самого принимали - аж трижды откладывали из-за этого. По боевым делам и принимали, как и Михаила нашего с Татьяной…
Предложение коммунистов было принято единогласно.
Демьянов огласил заявления поступающих, зачитал рекомендации и решение партийного бюро. Нужно было начинать обсуждение, но все молчали. Кузьма Кузьмич, снова немного растерявшись, предложил заслушать биографию вступающих, - мгновенно проявив активность, зал дружно запротестовал:
- И без этого знаем их!
- Чать, не с неба упали!
- Свои люди!
- Принять, принять!
Таня прижала к горячим щекам руки, перевела дыхание.
- Дай-ка мне слово, - раздался сухой, какой-то даже скрипловатый голос Потапа Сидоровича Сурайкина, сидящего в президиуме.
Сердце у Тани снова екнуло; выпрямился, застыл на своем месте Назимкин; по залу прошелестел настороженный шепоток: крутой нрав председателя колхоза, старого коммуниста, все знали…
Украдкой, искоса наблюдая, как медленно, очень медленно встает Сурайкин, Таня лихорадочно прикидывала: ох, напомнит он ей сейчас о комбайновых ножах, при всех ни за что осрамит! И Назимкин Михаил с тревогой подумал: все село знает, что он неотступно ходит за своей Верой, что они встречаются, а о свадьбе пока не объявляют. Нет, за себя Михаил не беспокоился, - не задел бы мрачный Потап имени секретаря парткома, расчетливо ударив тем самым по ее авторитету. В опасениях своих и Таня, и Михаил забыли даже, что рекомендации им написал именно Сурайкин.
Начало выступления Потапа Сидоровича на самом, деле ничего хорошего не обещало.
- Хочу напомнить, что дела о приеме в партию должны рассматриваться в индивидуальном порядке, а не списками, - сухо, наставительно сказал он, и в зале стало необычно тихо. Пожевав тонкими поджатыми губами, Сурайкин почти неразличимо усмехнулся, почти неуловимо смягчился и его голос: - А коль скоро так решили все коммунисты, тогда так пусть и будет. Только голосовать обязательно надо раздельно…
В зале по-прежнему было тихо, но теперь тишина стала как бы другой - не напряженной, а живой, отзывчивой, доброжелательной.
- Что касается наших вступающих, - продолжил Сурайкин, - то, мы не ошибемся, приняв их в свои ряды. Толковые работники. За Назимкина и Ландышеву я уже, можно сказать, проголосовал: дал им рекомендации.
Голосование, как и положено по Уставу, прошло раздельно. Таня, да, вероятно, и Назимкин, не видели, не слышали, а скорей чувствовали, как неуловимый ветерок от дружно вскинутых рук прошел по залу.
- Единогласно, - дважды подряд, с удовольствием басовито объявил Кузьма Кузьмич Демьянов. - Как на фронте!
Таня и Миша переглянулись, Михаил ободряюще подмигнул, кто-то из сидящих рядом крепко, поздравляя, пожал ей локоть…
- Второй вопрос повестки дня, - вел дальше собрание Кузьма Кузьмич, - план массово-политической работы на период уборки. Доложит, стал быть, секретарь парткома Вера Петровна, товарищ Радичева…
Несмотря на пережитые волнения и радость, Таня одновременно испытывала и некоторую неудовлетворенность: очень уж все быстро, буднично, по сути никто о них с Михаилом ничего не сказал - ни доброго, ни худого. Не считая, конечно, Сурайкина, к которому, к некоторому своему удивлению, Таня чувствовала сейчас не только горячую благодарность - уважение, с каким-то щемящим оттенком сожаления, понимания его трудного характера, его возраста. "Даже о том, как работает комсомольская организация, слова не сказали, - опять, с некоторой обидой, вспомнила Таня, продолжая перебирать только что пережитое. - Вроде - ни то ни се! А может, и я тоже - ни то ни се?.."
И спохватилась, начала слушать Радичеву, невольно любуясь ею: красивый у них секретарь парткома!
2
Хлеба в нынешнем году уродились тучные, высокие, рожь, пшеница, ячмень стояли сплошной стеной, изо дня в день все гуще отливая спелой желтизной. Убрать все это богатство без потерь - первая самая большая забота Потапа Сидоровича. Для обсуждения этой важнейшей задачи и собралось сегодня правление и весь актив колхоза.
Обстоятельно, заинтересованно, иной раз и погорячившись, до позднего вечера "обкатывали" колхозники план уборки. С рожью, пшеницей, ячменем, овсом все наконец стало ясно: намечено, расписано, где и какой комбайновый агрегат будет работать, закреплены по бригадам и комбайны, и автомашины, уточнены сроки косовицы, обмолота и вывозки хлеба,
- Вроде бы ничего не забыли, только горох остался, Потап Сидорович, - второй раз напомнила Вера Петровна Сурайкину. - Он ведь попрежде всех подойдет.
Нет, не случайно откладывал Потап Сидорович разговор о горохе, тем и выделив его: горох - особая забота. Гороховый клин в "Победе" четыреста гектаров, не шутка! А уж какая капризная это культура - всякий знает. Не сумел убрать вовремя, за считанные дни, прощайся с ним. На корню или в валках, в жару либо в непогодь полопаются зрелые стручки, и покатятся из них градинки-горошинки. Попытай, собери их потом, - это, батенька, горох! Тем более что нынче, после дождей, так он переплелся, так и к земле приник, что и не разберешь.
- О горохе надо подумать… Хочу послушать, что другие скажут, наши специалисты… - Сурайкин окинул взглядом собравшихся.
- А что тут думать? - подал голос один из бригадиров. - Пустить комбайны, словно коровы, эти четыре сотни гектаров и слижут.
Его поддержали: спорить-то вроде не о чем, дело яснее ясного. Но Потап Сидорович нахмурился. Не было у него желания пускать комбайны на горох. Председатель во время уборки - что командующий армией. Но каким он окажется командующим, если у него не будет резервов? А главный резерв на уборке - те же комбайны. Поспеют рожь да пшеница впритык к гороху, либо одновременно - кричи караул, их не четыре сотни гектаров. "Нет и еще раз нет, - проверяя себя, думает Потап Сидорович, - нечего гонять комбайны по гороху. Горох - не голая солома, он травянист, созревает не равномерно, нынче, вдобавок, он сильный и полеглый, словно сплошное покрывало, при комбайновой уборке потери неминуемы. Чисто его не срежешь: у техники нет чуткости рук; очень низко, вровень с землей ножей не пустишь - они быстро притупятся. А без низкого среза получится вроде бы стрижка - верхние, еще зеленые, стручки снимешь, а низкие, самые спелые, литые и гремучие, останутся, не попадут в сусек. Походил он нынче по гороховым полям, и так и эдак прикидывая: лучший маневр - скосить вручную. Когда же валки прочахнут, подсохнут, - пустить комбайновый подборщик, за три-четыре дня весь горох будет в амбаре государства. Пусть потеряю на этом пять тысяч целковых, выручу же - сто…"
Играть в молчанку было нельзя, люди ждали. Потап Сидорович негромко и убежденно сказал:
- Я всех выслушал, спасибо за советы… Только вот что вам скажу: горох будем убирать вручную - косами.
Все с недоумением посмотрели на Потапа Сидоровича. "Смеется или действительно так решил?" - удивилась Вера Петровна, а вслух сказала то, о чем и другие подумали:
- При такой технике, да косами? Как-то не вяжется, Потап Сидорович. Соседи засмеют…
- На сей счет есть хорошая пословица: смеется тот, кто смеется последним. - Потап Сидорович усмехнулся: - Посмотрим - увидим. Как бы они плакать не стали, твои умные соседи. И заплачут, если и они свои косы не навострят. - Год-то вон какой, все разом подкатывает.
- Да вы что, Потап Сидорович? На самом деле, что ли, думаете заставить людей в наше время махать косами? - запальчиво бросил главный агроном.
- Не только колхозников, - и тебя, и себя заставлю, - пообещал Сурайкин. - Выйдем всем колхозом - с косами да граблями. Кто будет косить, а кто валки укрупнять, сдваивать, чтобы потом, при подборке, комбайнам было не тесно.
Получалось так, что Сурайкин все уже обмозговал, многие уже понимали его.
- С века атома - обратно в век Тюшти! От комбайна - к серпу, - насмешливо, с места, сказала Таня Ландышева; на правлении она присутствовала как секретарь комсомольской организации.
Потап Сидорович смолчал, только покосился в ее сторону - молода еще… Замолкли в раздумье и остальные: то, что поначалу показалось несуразным, оборачивалось умом да толком.
- Соберем ли достаточное количество косцов и кос? - нарушила тишину Вера Петровна,
- Это уж забота твоя, товарищ секретарь; - сразу же отозвался Сурайкин. - Как среди колхозников проведете агитацию, как сумеете поднять людей, так и будет. Надо всем хорошенько разъяснить, что это даст колхозу и самим колхозникам. Ребятишек, что повзрослее, и тех можно привлечь. Насчет же кос - пускай наш Директор побеспокоится. Время еще есть.
Потап Сидорович пригладил седую голову, словно и себя окончательно убеждая, привел еще один довод:
- Учтите и материальный стимул. Все выйдут, лишь бы целковый на солнце хорошо блестел, так у нас говорят? Почему, к примеру, косцу за день не получить десять - пятнадцать рублей, если он перевыполнит норму?
Кто-то выразительно крякнул, все засмеялись.
- Это смотря какая будет норма, - подал наконец голос Кузьма Кузьмич. - И какая оплата.
Директор до сих пор сидел молча, подсчитывая и прикидывая, пока не убедился: прав председатель.
- Норму косьбы и оплату нужно установить и утвердить сразу, - кивнул Сурайкин. - Можно и сейчас. - Ну, предположим, двадцать пять соток. Можно, Авдей Адеевич, столько уложить за день? - спросил Потап Сидорович почетного колхозника, старика-пенсионера, который - приглашай не приглашай - не пропустил еще ни одного заседания правления.
- Это, Потап, смотря на то, елки-моталки, какие будут харчи. Что под зуб положишь, то и сробишь. Какая крепость в жилах будет, - не заставил ждать с ответом Авдеич, весьма довольный тем, что про него не забыли.
- Об этом беспокоиться нечего, - заверил Сурайкин. - Колхозная столовая будет всех кормить бесплатно, прямо в поле. Думаю, и против этого никто не станет возражать. Тут же, в поле, сразу после окончания рабочего дня, - получай и денежки. В Атямаре автолавку закажем - чтоб, значит, и пиво было. Вечерком после работы хлебнуть холодненького пивца - плохо разве.
- Это если так, да еще с пивком - совсем гоже. Тут и толковать нечего, елки-моталки, - под общий смех подытожил Авдеич и погладил свою реденькую бородку.