– Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
– Никто никогда меня об этом не спрашивал. – Она внимательно посмотрела на меня. – А почему вы думаете, что я вырасту?
– А почему ты считаешь, что не вырастешь? Разве не для этого ты делаешь все процедуры?
Когда я уже было решила, что она не ответит, Кейт заговорила.
– Я всегда хотела стать балериной. – Ее руки взлетели вверх, словно она встала в позицию. – Знаете, что есть у балерин?
"Нарушение пищеварения", – подумала я.
– Абсолютный контроль. Когда речь идет о теле, они всегда знают, что произойдет и когда. – Потом, будто вернувшись обратно в палату, она пожала плечами. – В любом случае…
– Расскажи мне о своем брате.
Кейт рассмеялась.
– Как я понимаю, вы еще не имели удовольствия познакомиться с ним?
– Еще нет.
– Вы все поймете в первые тридцать секунд знакомства. Он постоянно лезет туда, куда не следует.
– Ты имеешь виду наркотики, алкоголь?
– Не только, – ответила Кейт.
– Вашей семье трудно с этим справиться?
– В принципе, да. Хотя не думаю, что он делает это специально. Это его способ обратить на себя внимание, понимаете? Представьте, что вы белка, живущая в клетке со слоном. Разве кто-то подойдет к клетке со словами: "Эй, смотри какая белка!"? Нет, потому что есть кто-то, которого замечают в первую очередь. – Кейт провела пальцами по трубке, выходящей из ее груди. – Иногда он ворует в магазине, иногда напивается. В прошлом году отправлял письма с сибирской язвой. Так Джесси и живет.
– А как Анна?
Кейт начала собирать одеяло на коленях в аккуратные складки.
– Был год, когда все праздники, даже День Памяти, я пролежала в больнице. Это, конечно, не было запланировано, просто так получилось. В моей палате на Рождество стояла елка, в столовой были пасхальные яйца на Пасху, мы переодевались в костюмы на Хеллоуин. Анне было около шести лет, и она закатила истерику, потому что в День независимости не разрешили приносить бенгальские огни. – Кейт посмотрела на меня. – Она убежала. Не далеко, ее поймали в вестибюле. Она тогда сказала мне, что собиралась найти себе другую семью. Я уже говорила, ей было только шесть, и никто не воспринял этого всерьез. Но я всегда думала, как это – быть нормальной? Поэтому я прекрасно понимала, почему она это сделала.
– Когда ты себя хорошо чувствуешь, вы с Анной ладите?
– Наверное, как и другие сестры. Мы ссоримся из-за дисков, обсуждаем хорошеньких ребят. Воруем друг у друга красивый лак для ногтей. Я кричу, если она трогает мои вещи, она поднимает на уши весь дом, если я беру ее вещи. Иногда она классная. Иногда мне хочется, чтобы ее не было в нашей семье.
Это звучало так знакомо, что я улыбнулась.
– У меня есть сестра-близнец. Каждый раз, когда я так говорила, мама спрашивала, могу ли я действительно представить себя единственным ребенком.
– И вы могли?
Я рассмеялась.
– Ну… конечно, иногда я могла представить себе жизнь без нее.
Кейт даже не улыбнулась.
– Видите, – сказала она. – Анне тоже приходилось представлять жизнь без меня.
Сара
1996
В восемь лет Кейт так вытянулась, что казалась сплетением солнечного света и длинных трубок, а не девочкой. Я уже третий раз за утро заглядывала в ее комнату и каждый раз видела ее в новом наряде. На этот раз в платье с рисунком из красных вишен.
– Ты опоздаешь на собственный день рождения, – предупредила я ее.
Кейт быстро сняла платье.
– Я выгляжу как мороженое с вишневым вареньем.
– Бывает и хуже, – заметила я.
– На моем месте ты бы надела розовую юбку или полосатую?
Я посмотрела на юбки, валяющиеся на полу.
– Розовую.
– Тебе не нравятся полоски?
– Тогда надевай полосатую.
– Я буду в вишнях, – решила она и повернулась, чтобы взять платье. У нее на бедре был синяк размером с пятак, и он, как вишня, просвечивался через ткань.
– Кейт, что это? – спросила я.
Изогнувшись, она посмотрела на свое бедро.
– Ударилась, наверное.
Уже пять лет у Кейт была ремиссия. Сначала, когда оказалось, что переливание крови от пуповины помогло, я все время ждала, что ее диагноз окажется ошибкой.
Когда Кейт жаловалась, что у нее болят ноги, я неслась с ней к доктору Шансу, уверенная, что боль – признак рецидива, а оказывалось, что ей стали малы кроссовки. Когда она падала и получала царапины, прежде всего проверяла, сворачивается ли кровь.
Синяк появляется из-за кровотечения в подкожной ткани, обычно – но не всегда – в результате травмы.
Я говорила, что прошло уже целых пять лет?
В комнату заглянула Анна.
– Папа говорит, что подъехала первая машина и пусть Кейт спускается, одетая хоть в мешок. А что такое мешок?
Кейт натянула через голову платье, одернула подол и потерла синяк.
– Вот так, – сказала она.
Внизу ждали двадцать пять второклассников, торт в форме единорога и студент, которого наняли, чтобы он делал мечи, медведей и короны из длинных надувных шариков. Кейт открывала подарки: блестящие бусы, набор для рукоделия, разные принадлежности для Барби. Самую большую коробку она оставила напоследок – ту, которую подарили мы с Брайаном. В стеклянном аквариуме плавала золотая рыбка с роскошным хвостом.
Кейт всегда хотела какое-то живое существо. Но у Брайана аллергия на кошек, а собаки требуют много внимания. Поэтому мы пришли к такому решению. Кейт была на седьмом небе. Она носилась с рыбкой до конца праздника. Она назвала ее Геркулес.
Когда мы убирали после праздника, я поймала себя на том, что наблюдаю за золотой рыбкой. Блестящая, как монета, она плавала кругами, счастливая в своем заточении.
Понадобилось тридцать секунд, чтобы понять: все планы, которые я самонадеянно записывала в календарь, рушатся. Понадобилось шестьдесят секунд, чтобы понять: как бы я себя ни обманывала, жизнь моя не была такой, как у всех.
Обычный анализ костного мозга, запланированный задолго до того, как я увидела синяк, выявил патогенные промиелоциты. Анализ полимеразной цепной реакции, который позволяет изучить ДНК, показал, что у Кейт сместились 15-я и 17-я хромосомы.
Все это означало, что у Кейт молекулярный рецидив, и это были далеко не все клинические симптомы. Возможно, у нее еще месяц не будет проблем с дыханием. Возможно, еще год в ее моче и стуле не будет крови. Но рано или поздно это случится.
Слово "рецидив" произносилось так же, как и "день рождения" или "срок уплаты налога". Помимо воли это стало частью твоего внутреннего календаря.
Доктор Шанс объяснил, что один из главных дискуссионных вопросов в онкологии – ремонтировать деталь, когда она еще не сломалась, или ждать, пока выйдет из строя весь механизм. Он рекомендовал Кейт пройти курс лечения третиноином. Это лекарство выпускается в таблетках размером в пол-пальца, а рецепт позаимствован в древнекитайской медицине, которая использовала его много лет. В отличие от химиотерапии, которая убивает все на своем пути, третиноин действует избирательно – на 17-ю хромосому. Поскольку смещение 15-й и 17-й хромосом препятствует нормальному созреванию промиелоцитов, третиноин помогает разъединить связанные гены… и останавливает патологический процесс.
Доктор Шанс сказал, что благодаря третиноину у Кейт, возможно, опять наступит ремиссия.
Или у нее может выработаться устойчивость к третиноину.
– Мама? – В комнату, где я сидела на диване, вошел Джесси. Я сидела так уже несколько часов, не в силах заставить себя встать и что-то делать. Зачем собирать завтрак в школу, или подшивать брюки, или оплачивать счета?
– Мама? – повторил Джесси. – Ты же не забыла, правда?
Я посмотрела на него, не понимая ни слова.
– Что?
– Ты говорила, что мы поедем покупать мне новые бутсы, после того как мне снимут брекеты. Ты обещала!
Да, обещала. Потому что тренировки по футболу начинаются через две недели, а старые бутсы ему уже малы. Но я не была уверена, что выдержу поход к стоматологу, где девушка в регистратуре будет улыбаться Кейт и говорить, как обычно, какие у меня красивые дети. А в самой мысли о том, чтобы пойти в спортивный магазин, было что-то откровенно непристойное.
– Я позвоню стоматологу и скажу, что мы не придем.
– Класс! – Он заулыбался во весь рот. – Мы пойдем сразу за бутсами?
– Сейчас не очень удачное время.
– Но…
– Джесси! Мы. Никуда. Не. Идем.
– Но я не смогу играть в старых бутсах. Ты же ничего не делаешь. Просто сидишь.
– Твоя сестра, – проговорила я ровным голосом, – серьезно больна. Мне очень жаль, что из-за этого пришлось отменить встречу со стоматологом и поход за бутсами. Но это сейчас не самое главное. Я думала, что в свои десять лет ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать: не все в мире вертится вокруг тебя.
Джесси посмотрел в окно, где Кейт висела на ветке дуба, показывая Анне, как надо лазать по деревьям.
– Да, конечно. Она больна, – сказал он. – Но почему ты не вырастешь? Почему ты не можешь понять, что весь мир не может вертеться вокруг нее?
Впервые в жизни я поняла, почему родители бьют детей. Потому что они смотрят в их глаза и видят свое отражение, которого лучше не видеть. Джесси побежал наверх в свою комнату и хлопнул дверью.
Я закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов. Вдруг я подумала, что не все умирают в старости. Людей сбивают машины. Люди гибнут в авиакатастрофах. Ни в чем нельзя быть уверенным, особенно если дело касается чьего-то будущего.
Вздохнув, я поднялась наверх и постучалась в комнату сына. Он недавно начал увлекаться музыкой, и тонкая линия света под дверью дрожала от грохота. Музыка резко оборвалась – Джесси выключил магнитофон.
– Что?
– Я хочу поговорить с тобой. Хочу извиниться.
Послышались шаркающие шаги, и дверь открылась. Рот Джесси был в крови, как у вампира. Изо рта торчали куски проволоки, как булавки у швеи. Я заметила вилку у него в руках и поняла, что с ее помощью он пытался вытащить брекеты.
– Теперь меня никуда не надо везти, – произнес он.
Кейт уже две недели принимала "ATRA".
– Вы знали, – как-то спросил Джесси, когда я готовила таблетки для нее, – что гигантская черепаха может прожить сто семьдесят семь лет? – Он как раз просматривал книгу Рипли "Верите или нет". – И что арктический моллюск живет двести двадцать лет?
Анна сидела за столом и ела ложкой арахисовое масло.
– А что такое арктический моллюск?
– Какая разница, – отмахнулся Джесси. – А попугай может прожить восемьдесят лет. А кот может прожить тридцать.
– А Геркулес? – спросила Кейт.
– В моей книге написано, что при хорошем уходе золотая рыбка способна прожить семь лет.
Джесси наблюдал, как Кейт положила таблетку на язык и запила водой.
– Если бы ты была Геркулесом, – сказал он, – то уже умерла бы.
Мы с Брайаном сидели в креслах в кабинете доктора Шанса. Прошло пять лет, но казалось, будто сидишь в старой бейсбольной перчатке. И старые фотографии на столе онколога – его жена в шляпе с широкими полями на каменистой отмели в Ньюпорте, шестилетний сын с пятнистой форелью в руках – укрепляли ощущение, что на самом деле мы отсюда никуда не уходили. Третиноин дал результаты: в течение месяца у Кейт была молекулярная ремиссия. А потом клинический анализ крови показал, что в ее крови стало больше промиелоцитов.
– Мы можем дальше поддерживать ее с помощью третиноина, – объяснил доктор Шанс. – Но тот факт, что он не подействовал в данном случае, показывает, что Кейт взяла от него все, что могла.
– Может, попробовать пересадку костного мозга?
– Это рискованно, особенно если у ребенка нельзя полностью исключить возможность клинического рецидива. – Доктор Шанс посмотрел на нас. – Мы можем сначала попробовать кое-что еще. Это называется вливание донорских лимфоцитов. Иногда переливание белых кровяных клеток совместимого донора помогает клонам кровяных клеток-предшественников бороться с раковыми клетками. Это как резервная армия, прикрывающая фронт.
– И у нее будет ремиссия?
Доктор Шанс покачал головой.
– Это превентивная мера. У Кейт, скорее всего, наступит рецидив, но у нас будет время подготовить ее к более агрессивному лечению.
– А сколько времени займет пересадка лейкоцитов? – поинтересовалась я.
Доктор Шанс повернулся ко мне.
– Посмотрим. Когда вы сможете привезти Анну?
Когда дверь лифта открылась, внутри оказался еще один человек: бродяга в ярко-синих очках и с шестью пластиковыми пакетами, где лежали какие-то тряпки.
– Закройте дверь, черт возьми, – начал кричать он, как только мы вошли. – Вы не видите, что я слепой?
Я нажала кнопку первого этажа.
– Я заберу Анну. Садик работает завтра до обеда.
– Не трогайте мои вещи, – заворчал бродяга.
– Я не трогаю, – ответила я спокойно и вежливо.
– Лучше этого не делать, – заметил Брайан.
– Я его не трогаю!
– Сара, я имею в виду пересадку лимфоцитов. Думаю, не стоит заставлять Анну сдавать кровь.
Лифт по непонятной причине остановился на одиннадцатом этаже, потом дверь закрылась. Бродяга начал рыться в своих пакетах.
– Когда у нас появилась Анна, – напомнила я, – мы знали, что она будет донором Кейт.
– Один раз. Она ничего не помнит о том, что мы с ней сделали.
Я подождала, пока он посмотрит на меня.
– Ты бы отдал свою кровь Кейт?
– Господи, Сара. Что за вопрос…
– Я бы тоже отдала. Я отдала бы ей полсердца, если бы это помогло. Когда дело касается тех, кого любишь, то делаешь все возможное, правда? – Брайан кивнул, опустив голову. – Тогда почему ты думаешь, что у Анны другое мнение?
Дверь лифта открылась, но мы с Брайаном не двигались, глядя друг на друга. Бродяга протиснулся между нами, шелестя своими пакетами.
– Перестаньте орать, – прокричал он, хотя мы стояли в полной тишине. – Вы не видите, что я глухой?
Для Анны это был праздник. Ее папа и мама будут с ней, только с ней одной. Он держала нас за руки все время, пока мы шли через парковочную площадку. То, что мы направлялись в больницу, было не важно.
Я объяснила ей, что Кейт себя плохо чувствует, поэтому врачи возьмут у Анны кое-что и отдадут Кейт, чтобы ее вылечить. Мне казалось, этой информации достаточно.
Мы ждали в смотровой, раскрашивая книжку с птеродактилями и динозаврами.
– Сегодня за обедом Этан сказал, что динозавры вымерли из-за простуды, – сообщила Анна. – Но ему никто не поверил.
Брайан улыбнулся.
– А ты как думаешь? Из-за чего они вымерли?
– Потому что, пап, им был миллион лет. – Она посмотрела на него. – А тогда уже праздновали дни рождения?
Дверь открылась, и вошла медсестра.
– Привет, ребята. Мамочка, вы будете держать ее на руках?
Я влезла на стол и усадила Анну к себе на колени. Брайан стал рядом, в случае надобности он мог схватить Анну за плечо и локоть, чтобы она не дернулась.
– Готова? – обратилась медсестра к улыбающейся Анне.
И тогда она достала шприц.
– Только маленький укольчик, – пообещала она. Услышав неприятное слово, Анна начала яростно выкручиваться. Ее руки били меня по лицу и животу. Брайан не мог ее удержать. Перекрикивая Анну, он прокричал мне:
– Я думал, ты ей сказала!
Я даже не заметила, когда медсестра вышла. Она вернулась в сопровождении еще нескольких медсестер.
– Дети и флеботомия никогда не совместимы, – сказала она, а медсестры успокаивали Анну ласковыми руками и еще более ласковыми словами.
– Не беспокойтесь. Мы профессионалы.
У меня было ощущение дежа вю, как в тот день, когда Кейт поставили диагноз. Нужно быть осторожной в своих желаниях. Анна действительно такая же, как и ее сестра.
Я убирала комнату девочек, когда щетка пылесоса зацепила аквариум с Геркулесом, и рыбка вылетела. Стекло не разбилось, но у меня ушло несколько секунд, чтобы найти Геркулеса. Он бился на ковре рядом со столом Кейт.
– Держись, дружок, – прошептала я и бросила рыбку обратно в аквариум. Потом наполнила его водой из-под крана.
Он всплыл на поверхность. "Не надо, – подумала я. – Пожалуйста".
Я села на край кровати. Как я скажу Кейт, что убила ее рыбку? Заметит ли она, если я побегу в зоомагазин и куплю другую?
Рядом со мной появилась Анна, вернувшаяся из детского сада.
– Мамочка, а почему Геркулес не двигается?
Я открыла рот, но слова застряли в горле. Однако в этот момент золотая рыбка вдруг повернулась, нырнула и снова начала плавать.
– Вот, – сказала я, – с ним все в порядке.
Когда оказалось, что пяти тысяч лимфоцитов недостаточно, доктор Шанс сказал, что нужно десять тысяч. Время, назначенное Анне для забора лимфоцитов, совпало с днем рождения девочки из ее класса, который праздновали в гимнастическом зале. Я разрешила ей пойти ненадолго, а потом должна была забрать ее в больницу.
Девочка была похожа на принцессу с белоснежными волосами – миниатюрная копия своей мамы. Я сняла туфли, прошла по застеленному матами полу, лихорадочно пытаясь вспомнить имена. Девочку зовут… Меллори. А маму… Моника? Маргарет?
Я сразу заметила Анну, которая сидела на батуте, а инструктор подбрасывала ее вверх, как попкорн. Ко мне подошла мама, сияя, как рождественская елка.
– Вы, наверное, мама Анны. Я – Митти, – сказала она. – Очень жаль, что Анне нужно идти, но мы, конечно, все понимаем. Это, должно быть, безумно интересно отправляться туда, куда никто никогда не попадет.
В больницу?
– Надеюсь, вам никогда не придется туда попасть.
– Да, я знаю. У меня кружится голова, даже когда я поднимаюсь в лифте. – Она повернулась к батуту. – Анна, солнышко! Мама пришла!
Анна побежала по застеленному матами полу. Я хотела сделать то же самое в своей гостиной, когда дети были маленькими: обить подушками стены, пол и потолок для безопасности. Оказалось же, что, даже если бы я завернула Кейт в вату, опасность уже находилась под ее кожей.
– Что нужно сказать? – напомнила я, и Анна поблагодарила маму Меллори.
– Пожалуйста. – Она дала Анне пакетик со сладостями. – Ваш муж может звонить нам в любое время. Мы с удовольствием возьмем Анну к себе, пока вы будете в Техасе.
Анна, завязывавшая шнурки, замерла.
– Митти, – спросила я, – что именно вам сказала Анна?
– Что ей нужно раньше уйти, потому что вся семья провожает вас в аэропорт. Поскольку, когда начнутся тренировки в Хьюстоне, вы сможете увидеться только после окончания полета.
– Полета?
– На космическом корабле…
На секунду я застыла от удивления, что Анна придумала такую нелепую историю, а эта женщина могла в нее поверить.
– Я не астронавт, – призналась я. – И не знаю, почему Анна вам все это рассказывала.
Я подняла Анну. Один шнурок у нее был все еще развязан. Я молча вытащила ее из зала, и мы пошли к машине.
– Зачем ты ее обманула?
Анна насупилась.
– А почему мне надо было уходить с праздника?