Он обернулся на мой голос - и полез в карман за зажигалкой, в то же время с интересом разглядывая мое серое пальто, короткую черную юбку и сапожки на высоких каблуках. Потом он перевел взгляд на сигарету, которую я по–прежнему держала в пальцах, и с веселым удивлением спросил:
- Простите, а вы всегда курите такие крепкие?..
Я покосилась на свою руку с сигаретой, будто бы она была чужой.
Впрочем, в каком–то смысле так оно и было.
- Да, всегда, - сказала я. А про себя подумала - вот смеху–то будет, если я сейчас вдохну немного дыма и раскашляюсь. Ни дать ни взять, глупая семиклассница, впервые пробующая с подружкой покурить за школой.
- А меня не угостите?..
- Пожалуйста, - я протянула ему пачку.
Он взял сигарету и галантно предложил мне прикурить, прикрыв огонь ладонями от ветра.
Выпрямившись, я глубоко, с неожиданным для себя самой наслаждением затянулась, чуть откинув голову назад. Наверное, что–то подобное должна чувствовать рыба, когда после долгих судорог на берегу глотнет трепещущими жабрами воды. Что ж, судя по тем снимкам, Джей была заядлой курильщицей. И мое тело помнило об этом.
Я еще немного поразмыслила об этом - и выдохнула дым в морозный зимний воздух.
- Лихо, - то ли уважительно, то ли обескуражено сказал мой случайный собеседник.
Я так и не поняла, что он имел в виду.
Теперь я изредка курила, останавливаясь в сквере по пути домой. И почему–то меня это не особо огорчало. Матери с отцом я ничего не рассказала, не желая лишний раз их беспокоить. Так прошло примерно две недели - и я перестала содрогаться при любом воспоминании о Джей. Наоборот, подумала, что было бы неплохо разузнать о ней побольше. Иначе не избежать новых "сюрпризов". Правда, оставалось совершенно непонятным, как мне подступиться к этому делу. Такой неожиданной удачи, как сентябрьская встреча с незнакомым парнем в сквере, ждать бессмысленно - значит, придется действовать самой. Идея осенила меня в тот момент, когда я в очередной раз срезала дорогу к колледжу через автостоянку. В тот же вечер я доехала до одной из центральных станций и отправилась в полуподвальный ресторанчик, где сидела после нападения грабителя. В прошлый раз ноги сами привели меня сюда - а это значило, что Джей уже бывала в этом месте. Возможно, там бывает кто–то из ее знакомых. Я спросила кофе и устроилась за угловым столом. В первый вечер мне не повезло, хотя я просидела в ресторанчике почти до самого закрытия. Но меня все равно не покидала странная уверенность, что я на правильном пути. Я приходила в это заведение еще несколько раз - то в выходные дни, то в будни, так что полутемный зал в конце концов начал казаться мне почти родным. Кстати сказать, кофе здесь делали вполне приличный, хотя остальные посетители обычно спрашивали пиво. То ли на шестой, то ли на пятый раз мне наконец–то повезло. Привычно обводя глазами зал, я обратила внимание на юношу за барной стойкой, который время от времени беспокойно косился в мою сторону. Со мной уже несколько раз пытался познакомиться кто–то из здешних посетителей, но сейчас у меня впервые появилось ощущение, что этот человек видит меня уже не в первый раз. Ладони у меня вспотели. Я не очень представляла, как подойду к совершенно незнакомому мужчине и заговорю с ним о вещах, которые я не могла доверить даже собственным подругам. Но выхода не было. Либо рискнуть - либо расстаться с надеждой что–то узнать о своем прошлом. Я встала из–за стола и на негнущихся ногах направилась в сторону барной стойки.
Незнакомец обернулся в мою сторону, и глаза у него слегка расширились. Я окончательно поверила, что не ошиблась. Язык почти не ворочался во рту, когда я все–таки заставила себя заговорить.
- Простите, если я вам помешала. Дело в том, что я хотела вас спросить… только не удивляйтесь! Вы, случайно, никогда не знали девушку, которую звали Джей?
Казалось, мой собеседник собирался что–то ответить, но потом его лицо застыло, а взгляд сделался пустым и отстраненным.
- Вы ошиблись, - сказал он.
Я коротко кивнула, развернулась и направилась к своему столику. Дрожащими руками вытащила кошелек, бросила на столешницу деньги за кофе и вышла на улицу, на ходу надевая на себя пальто. Давешний парень провожал меня глазами.
Оказавшись снаружи, я привычным жестом вытащила сигареты. Прислонилась плечом к шершавой стене дома, глядя на освещенные витрины магазинов и поток сигналящих машин. Ничего такого уж страшного как будто не произошло, но почему–то мне хотелось плакать. Я со злостью затянулась сигаретой. Кто–то осторожно тронул меня за плечо. Я обернулась и увидела парня из ресторанчика. Он так спешил, что даже не успел одеться - на нем была только черная рубашка.
- Вард, - представился он неожиданно, протянув мне сухую крепкую ладонь, которую я заторможено пожала. - Слушай, извини… давай вернемся, а то у меня сейчас кишки промерзнут.
Вокруг его головы клубился белый пар.
- Давай, - кивнула я, надеясь, что на этот раз мне повезло. Пару минут спустя мы снова вошли в зал. Мой провожатый сгреб в охапку свою куртку, сиротливо брошенную возле стойки, и провел меня за самый дальний столик, где было почти совсем темно.
- Два темных, пепельницу и картошку фри, - на ходу бросил он задерганной официантке. И переключился на меня. - Прости, что я тебя отшил. Я слышал, что с тобой случилась… неприятность. И поэтому решил… а, ерунда. Забудь.
Слово "неприятность" меня слегка покоробило. Это он об автокатострофе, полугодовом лежании в больнице и потере памяти?.. Ну ничего себе, понятия у некоторых! Однако спорить я не стала. Может быть, мой собеседник просто волновался и от этого так неудачно выразился.
- Значит, ты знал Джей?
- Даже не знаю, как сказать… Сначала мы с тобой пересеклись на паре акций, а потом еще на чьей–то вписке. Так, случайно знакомство. Но однажды мне было совсем хреново… так хреново, что я под конец чуть с крыши не спикировал. И обратиться было совершенно не к кому. Тогда я позвонил тебе. А ты сказала - жди, сейчас приеду. Мы с тобой всю ночь сидели в этом самом баре, он тогда еще был круглосуточным. Потратили все деньги, сколько у нас было. Но мне тогда правда полегчало… О, а вот и пиво! - сбился незнакомец. Нам действительно принесли две объемных кружки с пивом. Я хотела было отказаться, но потом подумала, что это поможет создать более непринужденную и доверительную атмосферу и обреченно отпила из запотевшей кружки. Сейчас я бы предпочла что–то горячее и сладкое, но, как ни странно, ледяное пиво мне тоже понравилось.
- Пожалуйста, расскажи что–нибудь еще, - просительно сказала я.
- А что тебя интересует? - настороженно осведомился собеседник.
Я невольно подосадовала на такую толстокожесть. Интересно, окажись он сам на моем месте, что бы он хотел узнать о своем прошлом?!
- Все, - решительно сказала я. - Ну вот хотя бы - почему вы звали ее "Джей"?
Вард явственно расслабился и даже улыбнулся - в первый раз с начала разговора.
- На Энигме у тебя был ник - "Jeneva". Но подписывалась ты обычно просто "J". Женевой тебя точно никогда не называли. И стихи ты тоже подписывала только инициалом.
- Ты хочешь сказать - _мои_ стихи?
- Ну да. Поищи в архивах "Стихотвари", вряд ли их оттуда удалили. На самом деле, там придраться не к чему, так что цензура до тебя не доберется.
- Цензура? - глупо переспросила я. Вард посмотрел на меня как–то странно.
- Разумеется. Ты почти все, что написала, посвятила Ладе. Ты не помнишь, да?.. Так звали твою девушку. Но там по тексту не поймешь, что это сочинял не парень. Вот цензура и не чешется. Обычные любовные стихи.
Любовные… час от часу не легче. "Кровь–любовь", "луна–одна" и всякое такое. Ладно, это разочарование можно оставить на потом. Пока что важно вытянуть из Варда все, что он способен рассказать.
- Значит, на "Стихотвари"? Я запомню. А как человек? Какой она была? - спросила я.
- Сложно сказать. Кое–кто из наших тебя сильно недолюбливал. Считал, что от тебя сплошные неприятности. А для других ты была настоящей героиней, кем–то вроде Жанны д" Арк. И твои лучшие друзья были точно такими же. Я недавно разыскал в Энигме видео с вашей последней акции, - поймав мой удивленный взгляд, Вард пояснил. - Вы заблокировали выход из суда, где шел процесс над несколькими активистами "Зеленых". Вы знали, что их все равно посадят… но вы перекрыли выезд, и остались там даже тогда, когда "пятнистые" пустили в ход электрошокеры и газ.
- Ты говоришь, мы знали, что тех активистов все равно посадят?
- Ну конечно. Будь вас десять тысяч - тогда, может быть, что–то и вышло… Но вас было всего десять.
- Тогда для чего мы это делали?!
- Не знаю, Джей… Наверное, поэтому меня с вами и не было. Но раньше ты сказала бы, что иногда что–нибудь очень важно сделать, даже если это совершенно бесполезно.
Мы проговорили еще несколько часов. И даже отыскали на Энигме стихи Джей. Вопреки всяким ожиданиям, вполне приличные. Придя домой, я вытащила с самого дна своего шкафа старые потрепанные джинсы и взяла футболку, в которой ходила дома - старую и выцветшую синюю футболку. Больше никаких вещей, которые понравились бы Джей, здесь не было. Я намочила волосы над раковиной и дала им высохнуть, не делая укладки. Потом затянула в хвост. Настало время посмотреть на свое Альтер - Эго.
Я подошла к зеркалу - и почти сразу испытала разочарование.
В большом, занимавшем почти весь простенок между дверью и комодом, зеркале все еще отражалась я. Только в разношенной футболке и потертых джинсах. Но, вне всякого сомнения, именно я.
У Джей было совсем другое выражение лица и взгляд.
Похожие, как близнецы, мы все же оставались разными. И эту разницу нельзя было исправить дырами на джинсах или стянутыми в узел волосами. Она приходила изнутри.
Пару недель назад подобное открытие меня только порадовало. Но, чем больше я узнавала о Джей, тем больше сомневалась в своем превосходстве.
Джей была неуправляемой и, вероятно, грубой. Джей курила и без всяких колебаний ввязывалась в опасные авантюры. Джей любила девушку - и это было противоестественно.
Но Джей никогда и никого не бросала в беде. Вард говорил, что она могла сорваться с места и приехать на ночь в другой город, чтобы поддержать попавшего в беду приятеля, с которым она виделась всего несколько раз.
Джей бесстрашно участвовала в акциях протеста, где людей били дубинками по головам или травили газом. Я могла считать все эти марши и протесты полной ерундой, но не могла не спрашивать себя - рискнула бы я поступать, как Джей, если бы верила в их справедливость?..
А еще Джей посвящала своей девушке стихи. Я стихов не писала вовсе. Впрочем, даже если бы писала, у меня бы точно никогда не получилось так, как у нее.
Когда я надевала старые разношенные джинсы, мне еще казалось, что можно собрать все лучшее от Джей и от меня - и удовлетвориться таким результатом. Но, стоя перед высоким зеркалом в дурацкой вытянувшейся футболке, я внезапно поняла, что "взять" что–то от Джей нельзя. Ей можно только быть.
Джей могла нравиться или не нравиться - но она, в отличие от меня, была невероятно цельным человеком.
Дома наверняка заметили, что со мной происходит что–то странное. От меня часто пахло табаком, и одевалась я теперь подчеркнуто небрежно. А еще я пару раз не ночевала дома, сообщая, что останусь у друзей. Но мать с отцом ни о чем не расспрашивали. Сейчас я думаю, что они просто–напросто боялись услышать то, что я могла бы им сказать. Ну, а тогда я удивлялась, что они молчат, старательно изображая, что ничего необычного не происходит. Это мои–то родители, которые еще недавно звонили мне с вопросами, где я и с кем, стоило мне на полчаса где–нибудь задержаться по дороге из колледжа! С Вардом я встречалась каждую неделю. Так закончился январь, потом февраль… со временем Вард познакомил меня со своим бойфрендом, Криппом. А где–то в середине марта мои новые - точнее, очень старые - друзья решили рассказать мне про "отформатированных". Это наконец–то объяснило мне, почему Вард держался так холодно и настороженно во время нашей первой встречи.
Да, теперь я знала, кого стали называть "отформатированными". Возникни у меня подобное желание - и я даже могла бы рассказать, каково быть одним из них. Но об "отформатированных" почти никогда не говорили. Все, что было как–то связано с этой опасной темой, окружало абсолютное молчание.
Все началось с законов против геев. Автостопщики и неформалы, не желающие признавать общественных порядков, вскоре тоже оказались за чертой закона. А потом туда попали левые, посмевшие вступиться за три первых группы.
Мы были социально–вредной, нарушающей всеобщее спокойствие прослойкой населения, и общество дало понять, что не желает нас терпеть. Нас не хотели видеть. Не хотели знать, что мы все еще существуем.
Много лет назад нацисты истребляли поголовно всех евреев. Нас никто не истреблял - нам всего–навсего заткнули рот. Надо сказать, что наши оппоненты искренне не понимали, чем мы недовольны - ведь в своих квартирах, за закрытыми дверьми, мы вправе были жить, как нам угодно. Нас лишили только права на публичность. Но для многих это оказалось равносильно праву быть собой.
Тогда и появилось нелегальное движение "Зеленых". Флаг правительства был бело–синим. Флаг социалистов - красным, геев - радужным, а неформалы, вероятно, предпочли бы черный. Во всем спектре цветов только зеленый не принадлежал ни одной партии. Возможно, именно поэтому мы выбрали именно этот цвет. А может, были и другие, более весомые причины, но о них я ничего не знаю, а строить какие–то догадки не хочу.
В первые годы жизни нашего движения, существовавшего уже шестнадцать лет, законы против геев и других антисоциальных элементов издавались массово. Потом их стало меньше. Главным образом из–за того, что тех, кто был готов идти на улицы и подпадать под эти самые законы, тоже стало меньше. Часть людей попала в тюрьмы и за зону изоляции. Другие постепенно приходили к выводу, что вести тихое и незаметное существование все же гораздо лучше, чем и дальше продолжать бесплодную борьбу за те права, которые нам уже не вернуть.
Но оставались - самые упорные. К тому же кое–кто из молодых ребят, взрослевших уже после первых охранительных законов, тоже пополнял ряды движения. Им было проще: они еще не успели испытать на своей шкуре разъедающей, бесплодной горечи этой борьбы. Именно к их числу принадлежала Джей.
Примерно в то же время был принят закон "О принудительном лечении", известный так же как закон Двенадцать - Тридцать шесть. Рассказывают, что систему самого лечения разрабатывали зарубежные врачи, уже давно работавшие над проблемой "исцеления" от гомосексуальности.
После издания закона нарушители общественного порядка и спокойствия, которых, как меня, не удержали первые судимости и штрафы, стали в массовом порядке признаваться недееспособными. Для этого требовалось немного - доказательства, что человек, вопреки чувству самосохранения, вел безнадежную борьбу с правительством, топорная психиатрическая экспертиза, больше напоминающая фордовский конвейер, и подпись (или подписи) кого–то из родных задержанного правонарушителя. Она официально подтверждала их готовность оплатить реабилитационный курс, который следовал за "излечением", и взять на себя все заботы о "больном" на время его полной амнезии. Государство рассудило, что в противном случае гораздо проще и дешевле будет отправлять подобных правонарушителей в тюрьму.
Закон "О принудительном лечении" был принят за два года до того, как меня задержали в третий - и последний - раз, но, тем не менее, я ничего о нем не знала, как и большинство из тех, кого он непосредственно касался. Правительственная газета, где каждый закон должен был быть опубликован до того, как вступить в силу, честно опубликовала и "Закон о принудительном лечении". А Комитет общественного спокойствия при Министерстве безопасности через сеть своих торговых точек выкупил ее тираж, как делалось всякий раз, когда КОСП или Министерство безопасности были не заинтересованы в широком обсуждении какого–нибудь резонансного закона.
Мне кажется, первое время о существовании этого акта знали только те, кто его применял. И, безусловно, родственники тех, к кому он применялся. Но у них были свои причины помалкивать о нем, и, вероятно, даже более серьезные, чем у сотрудников госбезопасности.
Этот закон не только отнимал у нас надежду - но еще и возвращал надежду тем, кто большую часть нашей жизни задавал себе вопрос "За что мне это?.. Почему мой сын (брат, дочь, сестра) не может быть таким, как остальные?!".
Что же, мы и вправду не могли. Но даже прежде - мы этого не хотели.
Со дня публикации "Двенадцать/тридцать шесть" нашего мнения никто уже не спрашивал.
Телефонный номер, который добыл для меня Вард, не отвечал весь день. Я пыталась успокоить себя тем, что Лада на работе или на занятиях, поэтому и отключила телефон, но в голову упорно лезли мысли одна другой хуже. Например, о том, что за прошедший год она вполне могла сменить свой номер. Или переехать в другой город. Или даже…
Стоп, - сказала я себе. Это уже ничем не обоснованная паранойя. Вард довольно ясно дал понять, что Лада не участвовала в наших акциях, а в этом ему можно было верить.
Было уже около шести, когда набранный номер наконец–то отозвался длинными гудками.
- Слушаю, - раздался в трубке совершенно незнакомый голос. В горле у меня внезапно пересохло. Идиотка! Я даже не удосужилась подумать, что я ей скажу…
- Лада? - хрипло спросила я, закрыв глаза. - Это я.
- Кто? - вполне резонно спросили в трубке. Видимо, мой голос тоже сильно изменился. Или просто интонации были совсем не теми. Но прежде, чем я успела что–нибудь сказать, Лада спросила уже совершенно другим тоном - Джей?!
- Да. То есть нет. Она… ее "отформатировали", - быстро произнесла я. Я чувствовала, что, если не объясню произошедшее прямо сейчас, у меня просто не останется решимости продолжить этот разговор. - Я вообще не так давно узнала про нее. Почти случайно - просто встретила старых знакомых. Они кое–что мне рассказали. Еще я нашла альбом… с нашими фотографиями. И попросила друга разыскать твой номер.
В трубке несколько секунд молчали.
- Ты в порядке?.. Тебе есть, где жить?
- Да, я живу с родителями. У меня все хорошо. Ну, не считая памяти.
Мне показалось - или Лада в самом деле с облегчением вздохнула? Знать бы только, отчего. Оттого, что беспокоилась за меня, или, наоборот, боялась, что я попрошу ее о помощи?
Как бы там ни было, голос у Лады стал гораздо суше - видимо, теперь, когда ситуация несколько прояснилась, она вспомнила о нашей ссоре (вспомнить бы еще, в чем она заключалась, эта ссора!).
- Ясно. И чего ты хочешь от меня?..
- Мы можем встретиться? Я хочу понять, кем была раньше. Друзья уже рассказали все, что знали. Но этого недостаточно.
Лада молчала. Пауза затягивалась.
- Слушай, я даже не знаю, из–за чего мы расстались, - добавила я, немного погодя.
- А это важно? - отрывисто прозвучало в трубке.
Мое горло сжало странным спазмом.
- Да.
- Допустим, - неохотно согласилась Лада. - Ну, тогда… ты помнишь "Кофе–паб"? Скорее нет. Тогда записывай… - Она продиктовала адрес.