– В детдоме над рекой. Вас было трое…
– Было дело… – сказал Виктор. – Нас от школы посылали… По разным объектам…Как живётся?
– Потихоньку! Как же ещё жить?
– Можно в припрыжку! – объяснил Виктор.
– В припрыжку живёт лошадь, – сказала девушка, – или тот, кто блохой укушенный…
Водитель выключил мотор, закурил сигарету и, явно подчёркивая чувство брезгливости, вызванное, видимо, звучанием непонятной ему речи, стал разглядывать Виктора в упор. Взгляд Виктор выдержал, пытаясь угадать, кто перед ним: удав или козлик.
– Он – кто? – спросил Виктор у девушки.
– Близкий знакомый.
– Насколько близкий?
– На расстоянии пушечного выстрела, – ответила девушка.
Виктор кивнул.
– Теперь мы не в Вильнюсе, а тут… – сказала девушка. – Как тебе тут?
– Отлично!
– Врёшь, наверно?
– А тебе как?
– Терпимо… – девушка пожала плечами. – В Димоне у меня знакомая… Вот, к ней этого аборигена-козла везу… Лоток у него в Кирьят-Гате… Соленья, шварма и всякое такое…
Виктор взглянул на водителя: широкоплечий мужчина лет сорока с кирпично-красным лицом и огромным животом. Просунув в раскрытое окно голову, он громко сопел, а его лицо было покрыто пятнами недоверия и тревоги.
"Отчего это у него?" – подумал Виктор, но поймал себя на мысли, что в последние недели он и сам поглядывает на окружающих с некоей долей недоверия и тревоги.
– Это нормально! – вырвалось у Виктора.
Не выпуская изо рта сигарету, водитель опасливо огляделся по сторонам и сквозь зубы процедил:
– Что-то не понял…
Виктор улыбнулся.
– Нормально, – повторил он, – всё нормально!
– Оставь ты его, – сказала девушка, – пускай себе пасётся…
– Весёлая ты! – сказал Виктор.
– А тебе кто мешает?
Виктор молча развёл руками.
– Не бери в голову, – сказала девушка.
– Ладно!
– Моя приятельница говорит: "Не бери в голову, бери куда надо!.."
– Замечательная у тебя приятельница, – Виктор вдруг рассмеялся.
– Ты чего? – спросила девушка.
– Прости! – с трудом подавляя смех, сказал Виктор. Ему вспомнился Дулько, его сменщик с заправочной станции, который любил повторять: "Если женщина отдаётся мужчине за деньги, выходит, она вовсе не подарок!"
– Ты чего? – повторила девушка.
– Ценная у тебя приятельница, – сказал Виктор.
– Ну, да…Сунь-и-вынь зовут.
– Китаянка, что ли?
Девушка весело покачала головой:
– Кореянка…Умница… На днях сказала, что очень скоро, с Божьей помощью, в Димоне осядет сотня-две приличных клиентов. Солидная прибыль…
– Чего так?
– Газеты читаешь?
– А что?
– Завтра правительство сотрёт Гуш-Катиф в пыль, ну и…
Отступив на полшага в сторону, Виктор проговорил:
– Не дождутся! Ни правительство, ни твоя знакомая…А тебе удачи!
– И тебе! – отозвалась девушка.
Сплюнув окурок на землю, водитель торопливо крутанул ключ зажигания. Машина, словно испуганная коза, сорвалась с места.
"У Анны вещи заберу послезавтра", – решил Виктор.
Прислонившись к стене кирпичного сарая, стоял старик-бедуин и жевал лепёшку.
– Мир тебе! – сказал Виктор.
Продолжая жевать, бедуин приподнял голову.
– День отработал? – спросил Виктор.
– А ты?
– Моя работа ночная!
Бедуин достал изо рта то, что осталось от лепёшки, и засмеялся.
– Ты чего? – спросил Виктор.
Бедуин не ответил. Только рот прикрыл.
Виктор прошуршал газетой.
– Правительство хочет, чтобы мы завтра убрались из Гуш-Катифа… Что ты на это скажешь?
Бедуин молчал.
– Наше правительство нас прогоняет…
Бедуин вернул остаток лепёшки в рот.
Виктор спросил:
– Как тебе такое?
Бедуин жевал лепёшку.
– Прогоняет правительство! – повторил Виктор.
Бедуин жевал лепёшку, закрыв глаза.
– Тебе понятно, о чём я говорю?
Бедуин не ответил.
"Уж он-то понимает!" – подумал Виктор и спросил:
– Почему молчишь?
Бедуин приоткрыл беззубый рот и виновато улыбнулся.
– Жуй, папаша, питайся! – сказал Виктор и побрёл дальше.
С верхнего этажа жёлтого здания неслась песня "Эцли ха-коль бесэдэр", и Виктор, взглянув на распахнутое окно, подумал: "Кажется, на землю уже сошла благодать, осталось лишь, чтобы к нам и справедливость опустилась…".
Остановив несколько прохожих, Виктор представился журналистом. "Не подскажете, – спросил он, – где пребывает справедливость?" Прохожие на улицах Беер-Шевы отнеслись к вопросу Виктора со всей серьёзностью, более того, на какое-то время они погружались в глубокомысленную задумчивость, но точный адрес никто так и не указал.
* * *
Беер-Шева, 16-ое августа, 16–24.
– Где пропадал? – спросил Шульман, однокурсник Виктора по философскому факультету. – В Университете чешут всякое…
Виктор вкратце доложил о том, что делал он, и что делали с ним…
– Забавно! – отметил Шульман и добавил: "Пойдём ко мне в apartament, выпьем по drink, кондиционер включим, побеседуем. В apartament я теперь один…".
– А твоя невеста?
– Лея теперь не со мной, то есть, с тех пор, как на её лице появилось порочное выражение, я не с ней…
– Помню, Леино лицо тебе, вроде бы, нравилось.
– Нравилось…До тех пор, пока на нём не появилось порочное выражение.
– А как же с любовью?
Шульман сморщил нос.
– По-моему, данный предмет обсуждения не заслуживает! Этой штуке отдают слишком много чести и времени книги, фильмы, оперы, а ведь всего-то дел: две пары губ, четыре руки, четыре ноги и кое-что между… Разве не так?
– Я подумаю! – пообещал Виктор. – На досуге…
– Сильно занят?
Виктор загадочно улыбнулся.
– Бедняга… – сказал он.
– Ты о ком? – удивился Шульман.
– О тебе! О ком же ещё?
– Разве не об этом парне, который сейчас с Леей?
Виктор скорбно опустил голову.
– Бедняга… – сказал он снова.
– А о ком ты сейчас?
– Сейчас я об этом парне. Что если и он тоже заметит на лице Леи порочное выражение?
– Будет очень прискорбно, но думаю, что это неизбежно…
Квартиру Шульмана вскладчину оплачивали родители из Ашдода, дедушка из Ашкелона и две тёти из Димоны. Нормальный потолок. Нормальные стены. Нормальный холодильник. Два стула, заваленные умными книгами: "Бытие и время" Мартина Хайдеггера, "Диалог между философом, иудеем и христианином" Абеляра, "О ничтожестве и горестях жизни" Шопенгауэра, "Я и Ты" Мордехая Бубера.
Покончив с осмотром комнаты, Виктор сказал:
– Твои родичи – святые люди!
– Да уж…
– А потому так странно…
– Что именно? – насторожился Шульман.
– Генетики утверждает, будто в глубинной сути индивидуума заложен некий код, передаваемый по наследству, но тогда почему в твоей личности не наблюдается даже намёка на святость?..
Шульман пояснил:
– Видимо, на сегодняшний день с генетической наукой что-то не в порядке… Выпить хочешь?
– По вечерам всегда… – ответил Виктор.
– Вино?
– Лучше водку!
– Тогда уж с закусью, – из холодильника были доставлены картофельные оладьи, тарелка крупных чёрных олив и бутылка "Абсолюта".
После двух рюмок хорошо говорилось о науках вообще и о философии в частности, после следующих двух рюмок замечательно обсуждалась работа министра финансов, министра по культуре и образованию, правительства в целом. Позже перешли к положению дел во всём остальном мире, остановились на движениях антиглобалистов и "зелёных", посмеялись над работой метеорологической службы в Таиланде, а после очередной рюмки, Шульман спросил:
– Как с жильём?
– Три звёздочки, – отозвался Виктор, – хотя, по правде говоря, обслуживание на полторы…
Задумчиво опустили головы.
Виктор подумал об Анне. "Странно получается: была нужна, и вдруг не нужна. А может, вовсе и не вдруг?.."
Выпили ещё.
– Можешь пожить у меня, – сказал Шульман. – Переезжай хоть завтра…
Виктор покачал головой, проговорил:
– Завтра я буду с теми, кто обманут и поруган…
Выпили за обманутых и поруганных.
– К ним не присоединишься? – спросил Виктор.
– Нет!
– Нет?
– Не рационально… В конце концов, единственное, что останется после завтрашнего от Кфар-Даром, так это послезавтрашнее упоминание о нём в утренней газете, которую в тот же вечер можно будет обнаружить в мусорных ящиках…
– Заткнись! – попросил Виктор. – Ещё накаркаешь…
– Предвиденье – это проявление мудрости, а не карканье! – заметил Шульман. – Помнишь у Ницше: "Когда долго смотришь в бездну, бездна начинает смотреть на тебя".
Виктор мучительно задумался.
– Может, чтобы отвлечь себя от бездны, в штанишки написать?
– Да, да, – живо подхватил Шульман, – желательно в штанишки…
– Ни хрена!.. – внезапно оскалился Виктор. – Меня они достали… И меня, и сотни тысяч меня…
Шульман подставил ухо.
– Однако же, какая в твоём голосе агрессия! – отметил он.
Виктор кивнул, а для большей убедительности ещё и поскрежетал зубами.
Шульман ухо убрал, глотнул маслину и, закрыв глаза, будто католический духовник, выставил перед собой плотно сложенные ладони.
– Господи, прости овцу заблудшую! – попросил он.
– Ты чего? – нахмурился Виктор.
Голос Шульмана звучал торжественно и проникновенно: "И овцу и всех тех, кто её раздражает…". Господи, ведь Тобою сказано: "Да простится им, ибо они не ведают, что творят…".
– Ведают! – взорвался Виктор. – Ведают и ощущают! Боль знакома каждому… А творящий боль ближнему, непременно ведает… Я не овца… Я не стану жрать отраву, несущую в себе ложь и лицемерие.
– В чём же дело? – развёл Шульман руками. – Не хочешь жить во лжи – не живи! Другого блюда в меню планеты не предписано…
– А как же с правдой и справедливостью?
– Что с ними?
– Вот и я спрашиваю: "С ними что?
– А-у-у-у-у? – оглядываясь по сторонам, прокричал Шульман и вдруг сообщил: "А их тут нет!"
– И что с того?
– Глупо рассуждать о том, чего нет… – Шульман старательно прожевал маслину и добавил: "В шестом Санхедрионе Талмуда сказано: "Там, где есть правда, нет мира, а там, где есть мир, нет правды…"
– Не понял!
Шульман тихо вздохнул и посоветовал:
– Яблочный сок пей – улучшает сообразительность.
– Достали они меня! – повторил Виктор. – Не терплю, когда меня пытаются зачислить в стан дураков, ещё больше не терплю оказываться в дураках добровольно, и совсем уж не выношу, когда меня держат за сучку, которую каждый кабель норовит меня вые…
Шульман пошевелил носом.
– Так ведь обманывают тех, кто обманывать себя позволяет… – сказал он.
– Себя? – вскинулся Виктор. – Кто это позволяет себя?
– Ещё не перевелись те, кто верят в самую большую человеческую нелепость – в возможность переделать мир.
– К чёрту!
– Можно и так… Налить ещё?
– Налей!
Молча выпили.
– Не знаю, – заговорил Шульман, – не знаю, кого и как ты собираешься наказать, но знаю точно, что твоя смута кончится для тебя лишь новым наказанием… Ты этого хочешь?
– Всё, чего я хочу, так это то, чтобы нас не дурачили… Чтобы раз и навсегда перестали…
– Раз, возможно, и перестанут, но чтобы навсегда – такого быть не может…
Виктор заглянул в пустую рюмку.
– Налей ещё, – сказал он.
Шульман налил.
Выпили.
Помолчали.
– Не хочу, чтобы еврей еврея… – вдруг сказал Виктор.
– Что ж, не хоти!.. Возьми и вообрази, что лжи и несправедливости больше не осталось…Ну, что тебе стоит? Попытайся вообразить…
– Вообразить?
– Всего лишь вообразить…
– Воображение поможет?
Шульман кивнул.
– Старик Мишель де Монтень утверждал, что некоторые вылечиваются от одного лишь вида лекарств…
– Да? А где взять такое лекарство?
– Сейчас, – рассмеялся Шульман, – сейчас выпишу…
– К чёрту! – отозвался Виктор, пристально взглянув на стул, заваленный книгами. – А пока?
– Что пока?
– Кроме как заниматься самообманом, мы что-нибудь предпринять можем?
– А как же! – радостно заметил Шульман. – Сейчас мы с тобой можем выпить за оборону пространства Гуш-Катиф!
Тост был одобрен с поправкой Виктора:
– …И людей Гуш-Катиф! У моего деда была медаль за оборону Севастополя.
– Может, и тебе дадут? – предположил Шульман. – За защиту Кфар-Даром…
Виктор задумался, а, придя в себя, проговорил:
– На фига мне?
– Не хочешь, не бери… – уступил Шульман.
– Мой дед был настоящий мужчина! – сказал Виктор. – Мой дед был настоящий мужчина и никогда не плакал!
– Настоящие мужчины никогда не плачут? – спросил Шульман.
– Настоящие мужчины плачут совсем редко… Гораздо чаще – лишаются разума…
– Сходят с ума?
– Вроде того…
– Твой дед сошёл с ума?
– Сгорел в танке…Под Прагой…
Наполнив рюмки, Шульман предложил выпить за деда.
Выпили.
Помолчали.
Потом Шульман спросил:
– Говоришь, у мужчин часто такое?..
– Что? – не понял Виктор.
– Насчёт разума…
– Я про настоящих мужчин… Они слишком долго носят в себе что-то такое, от чего…
Больше пить не хотелось.
Шульман взглянул на часы.
– Вечеров в Израиле не бывает, – уныло проговорил он. – В 17,30 – светло, а в 18,30 – сразу темно. Сейчас 18,30…Уходят наши дни…Улетают, убегают, уносятся… Времени в резерве всё меньше, всё меньше…
– И их, и женщин… – сказал Виктор. – В юности я поклялся следовать знаменитому завету Пушкина: "Всех женщин не перелюбишь, но к этому надо стремиться!".
– Напрасно… – заметил Шульман.
– Что?
– Клялся напрасно…
Горестно вздохнув, Виктор признался:
– Теперь перед великим поэтом стыдно… Если бы можно было вернуться бы в детство снова…
– Ещё вернёшься! – пообещал Шульман. – Рано или поздно в детство впадают все…
В углу под потолком послышался шум спускаемой воды.
Вдруг Виктор спросил:
– Думаешь, справедливости больше нет?
Шульман громко зевнул.
– Разве она была? – сказал он. – Впрочем, когда наши далёкие предки делили мясо убитого мамонта, то…
Глаза Виктора застелила пелена растерянности.
– "Mundus vult decipi!", – придвинув к себе рюмку, сказал Шульман.
Виктор шумно вздохнул и тоже потянулся к рюмке.
– Ну, и пусть, если мир желает!.. – взорвался он.
– Я – как мир! – сказал Шульман.
– А я – нет! – кричал Виктор. – Когда нам на уши пытаются вешать лапшу, меня просто колотит… Где же правда, справедливость? Где это?
На лице Шульмана отобразилось изумление.
– Так ведь о том, "где это", уже давно сказано… – прошептал он.
– Кем? – насторожился Виктор.
– Евреями! Кем же ещё? Шестью нашими славными предками…
– Где?
Шульман, задумчиво посмотрев на рюмки, сказал:
– В анекдоте… Иисус Христос, воздев руки к небу, заявил, что "всё это" присутствует Там… Барух Спиноза, погладив себя по голове, сказал, что "всё это" – в ней… Генрих Гейне, ткнув пальцем себя в грудь, заметил, что "всё это" – в сердце… Карл Маркс, возложив ладонь на живот, заявил, что "всё это" – в желудке… Зигмунд Фрейд, подержав ладонь у себя под животом, заверил, что "всё это" не может быть ни в каком ином месте, кроме, как в этом…И лишь Альберт Эйнштейн, заломив руки за спину, смущённо, не совсем веря в то, что думает, пробормотал: "Всё – относительно…"
Виктор напрягся.
– А ты как думаешь? – спросил он.
– Я думаю, – ответил Шульман, – что без рюмки в этом не разобраться…
Виктор скорбно опустил голову.
– Во всём разобраться – и винного завода не хватит… – сказал он.
– Точно! – Шульман выпил. Виктор за ним.
Помолчали снова.
Потом Виктор спросил:
– Как тебе завтрашняя история?
– Ты про оборону Кфар-Даром?
Виктор кивнул.
– Какая же это история? – изумился Шульман, – Историю – историки делают… Напихали в школьные книжки всякого рода вымыслы, домыслы и легенды… Зло – не вновь, ложь – не вновь… Ничего в этом мире – не вновь…И завтра повторится то, что множество раз случалось… Оладьи подогреть?
– На фига? – отозвался Виктор.
– Тогда за правду и справедливость выпьем без закуси, – хмыкнул Шульман.
– Тебе не кажется, что мы пропойцы? – спросил Виктор.
– Не отвлекайся! – ответил Шульман.
Выпили безмолвно. Потом заговорили о главе правительства.
– Шарон, – сказал Виктор, – в последнее время говорит пугающе загадочно; так говорят, когда своим же словам не верят и верить не желают… Но говорит, говорит, словно пророк, ведающий страшной тайной… Иоель, Амос, Иона, Исайя… Прошло их время…Одно дело – бродить по пустыне и мудрствовать, а другое – возглавлять кабинет министров в Еврейском государстве…
– Опля! – отрезал Шульман.
Разговор переметнулся на цены на нефть и положение русских в Прибалтике.
– Завтра… – будто в забытье проговорил Виктор, но вдруг осекся. Всё же выпитое притупило чувство негодования.
– Очнись! – попросил Шульман.
Виктор проговорил:
– В последнее время я часто вспоминаю мать, отца, Вильнюс, Иосифа Бродского…
– Его?
– И его…
Шульман надул щёки.
Виктор продекламировал:
"Я сижу у окна.
Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь,
и уже не буду…"
Шульман поднялся, сказал, что обещал навестить приятеля, снимающего небольшую пристройку в соседнем доме. Поднялся и Виктор.
– Боря Рябов – одинокий и временно больной человек, – сказал Шульман, – и, к тому же, со вчерашнего дня – еврей…
Виктор округлил глаза.
– Русский человек в Израиле, – продолжал Шульман, – это безусловно таинственный феномен, никак не связанный с его национальной принадлежностью; скорее всего, это удивительная линия изгиба в человеческой Судьбе. Боря Рябов – добрый, интеллигентный человек, более того, потомок старинного дворянского рода. Разумеется, в советской России семья Рябовых этот факт старательно скрывала, в результате чего полностью рассосался стержень рода… В Израиле Боре Рябову пришлось кое-что предпринять…
В один из вечеров он выпил литр вина, полбутылки бренди и стакан водки, после чего с получаса бился головой об стену – всё без толку, и лишь ночью, во сне, созрело судьбоносное решение: "Дай-ка я в себе кое-что сменю…"
– Сменил?
– А как же!
– Что?
– Стратегическую точку!..
– Ты о чём?
– Пойдём, увидишь…
Спускаясь по лестнице, Шульман сообщил:
– Дверь в его пещеру постоянно открыта…
– Гостеприимный?
– Очень?