– Что мы знаем о времени? Помнишь, что сказал Соломон: "Человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие улавливаются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них". Дух Создателя – на все времена. Во всём… Слышишь, во всём!.. Или ты, полковник, сомневаешься?
Полковник не ответил.
– Если сомневаешься, то это зло! – прошептал раввин.
– Зло?
– Зло! – твёрдо проговорил раввин. – Зло – это то, что не позволяет приблизиться к Богу. Разве можешь ты, сомневаясь, пребывать в Его мире?
– Я живу в моём мире, – сказал полковник.
– В мире, где еврей готов прогнать еврея? А ведь Он уже наказывал нас… – раввин опустил голову, словно стыдясь неблаговидного поведения самых близких ему людей; пальцы нервно сжались в кулак.
Пытаясь собраться с мыслями, полковник отвёл взгляд в сторону.
– Второй храм? – сказал он.
– Не только…Однако ответ на нашу распущенность и постыдно потерянную память бывал всегда жёстким…
– Возможно, Он и сейчас решил нас наказать…
– Сейчас мы себя сами… – проговорил, запинаясь, раввин. Страшная судорога исказила его лицо; оно стало белым, словно внезапно лишилось тока крови.
Полковник опустил голову, проговорил:
– Поэтому вы призываете молодёжь воевать с нашими солдатами?
– Не с солдатами, – голос раввина то и дело прерывался, – и не воевать…Я лишь прошу не допустить Это…Я требую…Ведь речь идёт о тех, кто в эту землю врос… А теперь их задумали из неё… Люди – не сорняки… А ты, полковник, где будешь завтра ты?
– Там я буду, – ответил полковник, – где будет НУЖНО!..
– Ты ещё не решил, где нужно? – раввин заглянул в глаза полковника и горько усмехнулся.
Полковника смущали и дрожь в крепких, широких плечах раввина, и звучание старческого голоса, который, срываясь на тонкие выкрики, неожиданно глухо, вдруг потерянно оседал, пока, наконец, на полуслове, не пропадал вовсе.
Перебирая педалями трёхколёсного велосипеда, мимо проехала девочка. Она звонко смеялась и махала ручкой.
"Надеюсь, Он не допустит!.." – проговорил полковник.
Раввин снова внимательно посмотрел на полковника и, махнув рукой, сказал: "И мы не допустим!.."
…Теперь полковник недоумённо посмотрел на свои руки, но тут же взгляд отвёл в сторону; он давно открыл для себя, что если разглядывать что-либо долго, то обязательно увидишь желаемое, а если желания нет, то лучше не разглядывать… "Сейчас, – решил он, – лучше не разглядывать…"
Пальмы и крыша синагоги остались в стороне…
"Завтра… – думал полковник. – Завтра… Разве еврей посмеет придти в дом еврея, чтобы?.. А что, если завтра – и есть конец света? Завтра…Судить можно будет завтра… Но… Разве я судья?.. Пускай мой племянник, Виктор, судит… Он – философ… Пускай он… Мне выйти вместе с молодёжью?.. Только не на крышу синагоги… Кому это нужно?.."
Полковник вспомнил, что Виктор обещал позвонить вечером, а пока он решил побеседовать с внуком Идо, который, поджав под себя ноги и задумчиво понурив голову, сидел на полу террасы.
– Неприятности? – спросил полковник.
– А то ты не знаешь? – Идо поедал из керамической кружки черешни.
– Знаю!
– То-то…
– Бывает…
– Что бывает? – не понял внук.
Полковник посмотрел на дюну, в которую вошло солнце, и попросил:
– Рассказывай!
– Учитель сказал, что на нас надвигается несчастье.
– Вот как? Он так сказал?
– У нашего учителя был очень грустный голос, и он сказал: "То, что надвигается на нас, выглядит как несчастье".
Полковник продолжал смотреть на дюну, в которую вошло солнце, только теперь он смотрел молча.
И тогда Идо спросил:
– Как выглядят несчастья?
Полковник повернул встревоженное лицо.
– По-разному… Кажется, без них, мир не может…
Идо тоже посмотрел на дюну, в которую вошло солнце.
– Моей школы здесь больше не будет? – спросил он потом.
– Не будет, – отозвался полковник.
– Это несчастье, да?
– Вроде бы…
– Мне хочется заплакать, – сказал Идо.
– Я знаю.
– Знаешь?
– Такое бывает со всеми…
– И с тобой?
– Такое бывает со всеми, – повторил полковник. – Потом проходит…
– Я знаю, что у меня не пройдёт.
– Заранее знать нельзя.
– Мне страшно, – сказал Идо. – Наверно, я глупый, да?
– Глупым страшно не бывает…
– Выходит, я не глупый?
Полковник покачал головой.
– А тебе страшно бывает? – спросил Идо.
– Бывает…
– Правда?
– Правда!
– А чего ты страшишься больше всего?
– Заглядывать в себя…
– Разве можно заглядывать в себя?
– Иногда это нужно… Это так, как если, подходя к чужому дому, не знаешь, с какой стороны входная дверь, а если отыскать удаётся, то не знаешь, заперта ли она или нет; а если не заперта, то не знаешь, ждут ли именно тебя, а не кого-либо другого, и, если ждут именно тебя, то не знаешь, насколько ждут…
– Ты так многого не знаешь? – спросил Идо.
– Да уж… А ты?
– Я знаю, что моя школа, наверно, будет не здесь?
– Да, Идо, твоя школа будет, наверно, не здесь.
– Где-то?
– Да, где-то…
– И мои учителя тоже будут где-то?
– Тоже.
– И мои товарищи?
– Да, Идо! И наш дом тоже…
– Зачем?
– Так НАДО, – сказал полковник.
– Кому?
Полковник пристально посмотрел на Идо, вдруг подумав о том, что всегда любил внука, но ещё никогда не испытывал ощущения, что любит его так сильно, как в эту минуту, и что больше всего на свете он хочет, чтобы Идо был счастлив.
– Дедушка, ты храбрый? – спросил Идо.
– А ты как думаешь?
– Я думаю, что ты храбрый.
– Ладно, так и думай.
– А мама и папа?
– Они, я думаю, даже очень храбрые, – сказал полковник.
– А я пока ещё так себе?
– Да, ты пока ещё так себе.
– А когда стану взрослым, буду храбрым?
– Придётся!..
– Я ведь стану взрослым?
– Конечно!
Издали донёсся запах моря.
– Я не хочу, чтобы на нас наступало несчастье, – сказал Идо. – Даже если так НАДО…
Полковник горько улыбнулся.
– Если так надо, то ничего тут не поделаешь… – сказал он.
Идо отодвинул от себя кружку с черешнями и, на всякий случай, переспросил:
– Ничего?
– Ничего!
– Потому что я ещё маленький?
– И поэтому тоже…
– Я ведь выросту, правда?
– Конечно, твоё время придёт…Оно приходит всегда… Только потом оно… – полковник вдруг замолчал.
Высоко над пустыней показалась большая чёрная птица и сразу скрылась.
Идо перевёл взгляд на дедушку. Тот продолжал молчать, словно запамятовал, о чём шла речь.
– Что случается со временем потом? – напомнил Идо.
Полковник покачал головой.
– Потом оно проходит… – сказал он.
Идо рассмеялся.
– У времени нет ножек, чтобы приходить и уходить, – сказал он.
Полковник тоже рассмеялся:
– Ты прав, у времени нет ножек…Об этом я не подумал…Ты обязательно вырастешь и станешь взрослым…
– И тогда я смогу вернуть наш дом?
Вздрогнув, полковник молча отвернулся.
Идо сказал:
– Теперь у тебя лицо такое же грустное, как у нашего учителя, когда он говорил, что на нас наступает несчастье.
Полковник попытался улыбнуться, даже немного посвистел, но лицо его не слушалось.
– Но ты-то уже взрослый! – проговорил Идо.
– Уже… – отозвался полковник.
– Тогда почему ты не воюешь?
– С кем, Идо? – не понял полковник.
– С несчастьем.
Полковник посвистел ещё.
– Думаешь, мне с ним справиться? – спросил он.
– Ведь ты – полковник! Разве ты не настоящий полковник?
Полковник не ответил. Он стал молча следить за тенью, которая, медленно покинув одну дюну, потянулась к другой.
– Знаешь, что в жизни самое трудное? – наконец, проговорил он.
Идо сказал:
– Решать задачки по математике.
– А ещё? – спросил полковник.
– Больше ничего.
– Бывает ещё… Кроме задачек по математике, бывает…
– Что?
Полковник задумчиво посмотрел туда, где виднелась крыша синагоги.
– Ещё узнаешь…
– Ждать долго?
– Не торопись, Идо…Человек должен пройти в жизни три круга: вначале готовиться к жизни, потом просто жить, а в самом конце – готовиться снова, только на этот раз к тому, чтобы из неё уйти… Не торопись…
– Три круга? – Идо поднялся с пола и, подойдя к дедушке, потёрся лицом о жёсткое плечо.
– Три!
– Я пока ещё в первом круге?
– Ты – ещё в первом…
– А когда человеку под семьдесят, тогда он проходит третий?
– Думаю, что да…
– Тебе под семьдесят?
– Да, Идо.
– Выходит, ты готовишься к тому, чтобы…
– По ночам я стою возле окна и смотрю на звёзды, – сказал полковник.
– Зачем тебе? – спросил Идо.
– Они весёлые и светлые, как ты.
– Я не весёлый, – сказал Идо.
– Сегодня ты не весёлый. Это пройдёт…
Идо коротко вздохнул и вдруг спросил:
– А что в жизни самое лёгкое?
– Задавать вопросы! – сказал полковник.
Идо рассмеялся.
– У тебя старые волосы, – сказал он.
Полковник тоже рассмеялся.
– Они всего лишь седые.
– Они очень седые!
– Да, очень.
– Почему?
– Так уж…
– Не понял!
– Что ты не понял?
– Ты сказал "так уж…" Что означает "так уж…"?
– Долго рассказывать…
– Ладно, – проговорил Идо, унося с собой кружку с недоеденными черешнями, – в другой раз…
Полковник вернулся в комнату и сел в кресло возле письменного стола. Просочившиеся в окно вечерние тени ложились на пол, на мебель, на колени полковника.
Боль. Снова. Только теперь в плече и коленях. "Всё же не там, где сердце… – подумал полковник. – В суставах – не смертельно…Просто, сейчас я чуть-чуть ограничен в…". Полковник старательно перебрал несколько слов для того, чтобы выразить состояние, в чём именно он ограничен, но ни одно из этих слов его не устроило. Он снова стал следить за тем, как тени ложатся на потолок и стены, а потом, закрыв глаза, подумал: "Если бы можно было заглянуть в будущее. Если бы…"
Полковник беспомощно улыбнулся: "Туда – никак…" И тогда он заглянул в прошлое – это напоминало просмотр старых фильмов с затёртыми кадрами на беспрерывно рвущейся киноплёнке…
… Судный день. Синагога…
Белые одеяния…
В дверях синагоги два солдата, размахивая руками, что-то выкрикивают…
Не досказав молитву, мужчины выбегают на улицу…
Солдатские ботинки на антресоли…
"Ничего не забыл?" – спрашивает жена.
"Мы скоро! Мы им… И тут же вернёмся!.."
По городу Беер-Шева, на ходу снимая с себя белые одежды, бегают люди…
Танкисты генерала Шарона…
"Второй взвод, к понтонному мосту!" – командует капитан Амир Шац.
"Живее, ребята… Ещё!.. Ещё!.."…
С невероятной силой колотится сердце…
Телефонный звонок домой…
Открытка из дома…
Горький вкус дыма…
Пересохшие губы…
На ногах мозоли…
Стоны раненых…
В раскрытых глазах убитых изумление…
Суэц…
В раскрытых глазах живых отражение канала…
"НАДО… – сказал генерал Шарон. – НАДО ОЧЕНЬ…"
И вдруг – тишина…
В песках, под палящими лучами солнца, раздутые до невероятно огромных размеров трупы. То тут, то там искорёженные пушки и бронетранспортёры, а рядом остывающие холмы почерневших гильз противотанковых снарядов.
101-ый километр…
На девятый день перемирия, подобрав сиротливо торчавшую в двухстах метрах от египетской траншеи гильзу артиллерийского снаряда, ребята решили приспособить её под душ. Бенци сверлил дырочки, а Сами, который считал себя лучшим плотником в городе Димона, соорудил виселицу, на которую под общий восторг бойцов вздёрнул замечательно продырявленное тело артиллерийской гильзы. Прищурив глаза в ожидании райского блаженства, под гильзу встал голый Иешуа и, обращаясь к Сами, который с полными ведрами воды взобрался позади на пустой ящик из-под снарядов, скомандовал: "Наливай!" Сверху побежали тонкие струйки воды.
– Скребись, скребись, Иешуа, – приговаривал Сами, – пользуйся трофейными дарами.
Иешуа громко сопел носом, и его лицо светилось, как у ребёнка, которому только что подарили велосипед.
– Давай, давай! – подгонял его Бенци, опасаясь, что Иешуа простоит под гильзой слишком много времени, и тогда воды на всех не хватит.
– Ну, что ты всё живот трёшь? В уши пробирайся! Пальцем! Ну да, не танковым же шомполом… Господи, какой в твоих ушах скрип? И в ноздри тоже!.. В нос говорю…Тоже… Тоже пальцем… Только другим… Постарел ты на войне… Вон как с тебя песок сыплется!..
Потом под гильзу встал Ицхак, а на ящик – Давид. В отделении он был самым молодым.
– Ночью мне снилась кошка с котятами, – сообщил Давид. – К чему бы это?
– К миру! – не задумываясь, ответил Ицхак. В Ашкелоне у него осталась жена и трое детей. – Сейчас бы тебе самый раз жениться!..
– А не рано? – усомнился Давид.
– В самый раз! В Писании сказано: "Время на танки взбираться, и время на…"
Леон заметил: "Женщины – это жизнь!.."
Ицхак, протерев глаза, сказал:
– Жизнь – она разная… Ночью иная, нежели днём, а на улице Алленби иная, нежели здесь, в песках, а если на самом деле вдуматься, то жизнь – это когда ты дома, и нет войны…
А потом, подсохнув, ребята возвратились в траншею, чтобы немного перекусить, и лишь Давид остался сидеть на мешках с песком, которые укрепляли выступы траншеи. Судя по направлению его взгляда, внимание Давида привлекло повисшее над каналом белое облачко.
– Ты чего там? – спросил из траншеи Леон.
– Думаю…
– О женщинах?
– Не знаю я никаких женщин…
– Тогда и думать не о чём!
– Врёшь! – улыбнулся Давид и, вдруг привстав и сладко потянувшись, крикнул в тишину пустыни: "До-мо-о-ой!.. Х-о-о-чу до-мо-о-ой!.."
Не мешкая, пустыня ответила глухим усталым эхом: "мо-ой, о-о-ой!..", а со стороны канала раздался одинокий сухой щелчок. Неестественно качнувшись, Давид, вдруг медленно изогнулся и повалился в траншею.
"Ты что это?", – едва успев подхватить безвольное тело на руки, вскрикнул Леон.
Недвижный Давид лежал на спине и смотрел большими странными глазами.
"Ты что?", – погасшим голосом повторил Леон, но внезапно лицо Давида изменилось настолько, что казалось, будто лицо не его.
Возле остывающего тела лежал автомат. Он, как и сам Давид, тоже казался омертвелым.
Кто-то прикрыл Давиду глаза и, оторвав рукав гимнастёрки, подвязал им подбородок.
Позже Ицхак спросил;
– Капитан, помнишь, что сказал Иов?
– Иов сказал много чего…
– "Бог дал, Бог взял", – сказал Иов.
– Да, Иов сказал и это тоже….
– А ещё он сказал: "Неужели доброе будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?"
– Да, Иов и так сказал.
– Ну, вот, – подсказал Ицхак, – Куда же нам от зла?..
Автобусы компании "Эгед"…
Домой!..
"Устояли!" – думали те, у кого голова осталась целой…
Измождённое от усталости лицо генерала Элазара.
Митле…Бирт-Маде…Рефидим…
Пустыня… Ящерицы… Пыль…
Свесив на грудь головы, люди пытались уснуть…
В голове шумело: "Спать!.. Господи, можно, наконец-то, поспать!.."
Не спалось…
Запылённые окна автобуса…
Облака, похожие на выпущенные из разодранной перины бесформенные клочья пуха…
Теперь уже всё!
Мы выстояли…
Мы отстояли…
Можно поспать…
Не спалось…
Думалось…
Теперь уже всё!
Позади тревожные вести с Голанских высот…
Позади и разное другое…
Линия Бар-Лев…
Грохот, огонь…
Дым, пепел…
Друзья, оставленные в песчаных могилах, и друзья, сгоревшие в танках…
Отчаянная атака на Суэц…
А впереди? Что впереди?
Судьба…Как будет угодно ей…Пусть…
Только бы не повторились могилы, траншеи, атаки…
Возвратится трёп политических партий…
Отыщут друг друга те, кто отложил свои свадьбы…
Оживёт криминальный мир…
Закружится хоровод торговых сделок…
Возобновится звон бокалов и рюмок в ночных барах.…
Прошлому можно помахать рукой, или двумя руками, в случае, если остались обе…
А чем машут будущему?
Научусь завязывать галстук.
Буду спать в своей кровати.
Вернётся запах травы…
Эйлат… Прогулки на пароходе…
Вернёмся на базу, сдадим автоматы и тогда…
Тогда что?
Не знаю…
Как-то в третьем классе, девчонка назвала меня ослом…
Почему пауки не запутываются в собственной паутине?
Не знаю…
Теперь я не осёл, а капитан армии обороны Израиля…
А Мессия придёт?
Не знаю…
Может, теперь я стал бараном?
Мы выстояли…
Я смогу перед сном принять ванну?
Почему люди иногда, словно нелюди?
Буду спать в своей постели!
Почему дни сменяются ночами, а зной – холодами?
Что предпочтительнее: ощущать себя обманутым или обманщиком?
О чём напишут в газетах завтра?
Что если оказаться в австрийских Альпах или на крыше резиденции Папы Римского?
Как терять, не страдая?
Надо бы остановить автобус и помочиться на проклятую пустыню?
Нельзя – погибшие не поймут…
– Как думаешь, – спросил я у сидящего рядом майора, – после всего Этого, партия "Авода" власть удержит?
Майор ответил:
– Сказать "да" – глупо, а сказать "нет" – ещё глупее…
– Это не ответ!..
По губам майора скользнула улыбка, а глаза наполнились тревогой.
– И всё же? – настаивал я.
– Наша демократия, – сказал майор, – даст возможность проявить на выборах выборов своё безумие…
…Открыв глаза, полковник тихо вздохнул, послушал тишину. За окном, едва заметно покачиваясь, уходил дневной свет. "Свет приходит ниоткуда и уходит в никуда, а вот люди…" – полковник подумал о погибшем под Суэцом Давиде; в памяти всплыла фраза из какой-то книги: "О войне имеют право рассказывать только павшие – они прошли её до конца. Но их-то как раз и заставили умолкнуть навеки". Полковник вздохнул снова. На этот раз тяжело, протяжно. Память…Полковник любил свою память, вернее, он её уважал, а ещё вернее, боялся её, потому что порой она имела обыкновение возвращаться непредсказуемой, словно морская волна, от которой ждёшь, что она выбросит на берег обронённый в воду мяч, а, вместо него, она кидает к твоим ногам склизкое, безликое тело медузы.
"Ещё не завтра…" – облегчённо вздохнул полковник.
Тишина.
На небо лёг тонкий слой фиолетовой краски.
Сверкнули первые звёзды.
На окне отражение недоумённого лица.
Громкий стук сердца.
Мерзкая боль в затылке.