– В порядке исключения… Нашлось место для вашей жены в первом корпусе в двухместном номере.
– Мне нужен отдельный номер на двоих, в новом корпусе и с окнами в лес. Необходимо, понимаете?
История умалчивает, просто ли лишился дара речи высокий кабинет от такой наглости или в голове у него мелькнула мысль, что, может, этот Он не так прост, как кажется, революция все ж, недавно вот интервью с Ельциным приволок, когда все остальные отлуп получили, – но кабинет буркнул: "Идите на рабочее место, с вами свяжутся".
– Нет, – ответил Он. – Я еду за билетами, а когда вернусь, буду ждать в вашей приемной.
История умалчивает и о том, размахивал ли Он в кассах Рижского вокзала журналистской ксивой, требуя купе в вагоне СВ, но вполне возможно, что все было именно так, хотя это шло бы вразрез с тем пониманием устройства Вселенной, в котором Он жил уже больше тридцати лет.
Известно, однако, как поражены были его сотрудники, когда он объявил им, что редактор-выпускающий может выпускать в эфир все, что душе угодно, а у него нет времени на глупости, потому что ночью он уезжает в Юрмалу на две недели. Известно и то, как не нашелся что сказать его главный редактор, заикнувшийся было, что по графику отпуск у него в ноябре… И тут же поперхнулся, ибо при новом понимании устройства Вселенной не было ничего удивительного в том, что Он послал главного к… матери.
Крайне удивилась и Она, когда, войдя в ее кабинет, Он сказал, что на сборы три часа, потому что завтра их ждут дюны, сосны и двадцать шесть километров песчаного пляжа.
Она смотрела в остолбенении, как Он вытаскивал из пепельницы горелые спички и ломал их на мелкие кусочки, а когда замолчал, то с озлоблением швырнул их на пол… Точно как герой рассказа Куприна "Куст сирени", небогатый офицер, слушатель военной академии Николай Евграфович Алмазов, когда он объяснял жене Верочке, что от усталости он посадил поганое зеленое пятно на чертеж инструментальной съемки местности, поставив тем самым крест на своей карьере. Увидев его насупившееся лицо со сдвинутыми бровями и нервно закушенной нижней губой, Она, подобно Верочке, в ту же минуту поняла, что произошло что-то гораздо более значимое, чем ночная кухонная разборка, и заговорила словами Алмазова, к которому Верочка сунулась было с утешениями.
– Ах, не говори глупостей. Неужели ты думаешь, я поеду… – Она твердила, что точки над "i" расставлены на кухне, и повторяла, как Алмазов: "Не делай, пожалуйста, глупостей".
– Нет, не глупости, – возразил Он, точно так же хрустнув пальцами, как Алмазов, и топнув ногой, совсем как Верочка. – Никто тебя не заставляет… Но у тебя издерганы нервы, тебе нужен покой, в конце концов, ты сама пилила меня все годы, что я не могу достать путевок в эту Юрмалу. Отдохнешь, а потом делай что хочешь.
На следующее утро всю дорогу в такси от Риги до Юрмалы Она плакала. От невозможности вынести две недели разлуки с Суперменом, от своего малодушия, позволившего поманить ее каким-то курортом и увезти против воли в момент, когда решалась судьба. Она плакала от злости на него – лучше бы расколотил машину Супермена или вскрыл вены, ничего, не помер бы, она уж как-нибудь усмирила бы его, зато смогла бы уйти с чувством собственной правоты – не жить же с психом… Она плакала от смутного ощущения, что ее собственное понимание устройства Вселенной пошатнулось и теперь она уж и не знает, как полагается уходить в таких случаях.
Упавши мертвым у печи, он опрокинул две свечи,
Попали свечи на ковер, и запылал он, как костер,
Погода ветреной была, ваш замок выгорел дотла,
Огонь усадьбу всю спалил, а с ней конюшню охватил,
Конюшня запертой была, а в ней кобыла умерла,
А в остальном, прекрасная маркиза…
В покосившемся мире, полном слез, упреков в его адрес, звонков с переговорного пункта Супермену, громоздивших между ними досаду и взаимную глухоту, Она прожила неделю. Не радовало ни солнце, ни запах хвои и моря, ни шедший по краю дюн подлесок, полный кустов черники, на которых уже завязывались жесткие крохотные ягодки. Не радовали ни новый корпус, отделанный с той прибалтийской тщательностью, которая превращала тогда Юрмалу в истинную заграницу для жителей Совковии, ни общение с легендарными зарубежными собкорами, единственными из смертных, обитавшими здесь по праву. Смятение девчонки, считавшей, что знает все, исполненной отваги шагнуть навстречу той самой, заветной любви и споткнувшейся о неведомое…
Зато всю вторую неделю Он и Она смеялись, бегали по мелководному ледяному морю, согревались в бесконечных кофейнях пахучим черным кофе, который умели варить только в Юрмале. Она изумлялась своему узнаванию его, по сути первому подлинному узнаванию человека, с которым прожила в любви почти десять лет, Она изумлялась ощущению, что сидит за столиком кафе с суперменом и что… все хорошо, прекрасная маркиза. Все то, что будило ее по утрам предвкушениями и радостью, сбывается… Вот тут, посреди подлеска, полного кустиков черники, посреди бесконечного серо-желтого пляжа, в аромате хвои и моря… Ведь все действительно хорошо!
По возвращении Она не отвечала на звонки того, другого, который приезжал под ее окна на не разбитой машине… Когда тот, другой потребовал расставить точки над "i", Она, правда, вышла в скверик у дома, чтобы поговорить. Но что тот, другой мог, в сущности, сказать ей? Разговор был бессмысленным, и Она с облегчением вздохнула, когда дверь лифта закрылась и Она поехала вверх, к нему, туда, где Он слушал французский шансон на кухне и одновременно жарил вырезку, пока жена вышла прогуляться в скверике у дома.
Уже не Он, а Она вспоминала "Куст сирени", не понимая, кто из них Верочка, а кто – Алмазов. Бесхитростный, в сущности, рассказ о женщине, заложившей драгоценности, чтобы среди ночи посадить куст сирени на том месте, которое было отмечено жирным зеленым пятном на судьбоносном чертеже мужа…
Пыльным городским вечером они шли по своему хрущобному микрорайону из магазина "Продукты", Он нес авоськи, а Она опять вспоминала Куприна: "Они шли домой так, как будто бы, кроме них, никого на улице не было: держась за руки и беспрестанно смеясь. Прохожие с недоумением останавливались, чтобы еще раз взглянуть на эту странную парочку…"
Лет через двадцать они почему-то поехали в гости на дачу к тому, другому. Тот давно женился на весьма достойной девушке, теперь уже совсем взрослой. Долгое застолье на четверых, водочка, малосольные огурчики, картошка с укропом и селедкой за шершавым столом из бревен, закат, пробивающийся сквозь сосны. Обсуждение предстоящих выборов в России, анекдоты из революционной юности, нещадные комары. Жена того, другого, уставшая от бесконечного, становившегося все более пьяным разговора, отправилась спать в два часа ночи, а троица переместилась в дом: мужчины, куря сигары, беседовали, глядя то в телевизор, то на нее… Она, то и дело затягиваясь сигаретой, выстукивала что-то чрезвычайно важное на лэптопе, но было видно, что она чувствует, как смотрят на нее мужчины… Хотя бы потому, что когда они смотрели на нее, то замолкали…
В наступившей паузе хозяин дома произнес, обращаясь к нему:
– Ты все-таки великий человек! Смотрю я на эту женщину и думаю: какое счастье для всех, что я тогда не женился на ней.
– Да. Это действительно счастье, – сказал Он серьезно и тут же усмехнулся: "Tout va tres bien, Madamе la Marquise…"
Цыпленок из "Хэрродса"
"На месте королевы отменила бы в Лондоне Рождество. Пять лет тут живу, но привыкнуть невозможно. В России Новый год – нормальный праздник, все сидят по домам, готовят, друг к другу в гости ходят, а тут – дурдом. В метро и магазинах – ни войти, ни выйти, по улицам не пройти. Мне-то, ясное дело, надо в Россию подарки везти, а этим-то что неймется? – Галя проталкивалась к выходу из метро на улицу. – Завтра стрижка, краска, маникюр, потом собраться. Значит, подарки надо все сегодня… А еще ужин готовить… Чего я на работе так долго сидела? Уже три часа, день, считай, прошел. Черт, я ж остановку проехала, мне теперь назад к "Хэрродсу" с километр на каблуках шкандыбарить".
Галя махнула рукой кэбу… Усевшись, принялась рыться в бездонной сумке в поисках кошелька, но тут где-то зазвонил телефон. В сумке его не было, на сиденье тоже. Где он звонит, дрянь такая? Ой, он, оказывается, в кармане был… Так, а перчатки тогда где? Ладно, перчатки где-то тут, никуда не денутся, сейчас эту стерву на телефоне надо погасить…
– Galina, – задребезжал в телефоне голос секретаря их отдела. Англичанка, стерва редкостная. – Я правильно вас поняла, что завтра на работу вы не собираетесь? А послезавтра едете в отпуск? А где заявление на отпуск? Я вам о нем всю неделю говорила.
– Сами за меня написать не можете, что ли?
– Как? И подписать за вас тоже?
– Ну… А даже если подписать, что, трудно разве?.. Ладно, завтра заеду, сейчас не могу говорить. – Кэб уже остановился у "Хэрродса". Сунув таксисту деньги, Галя ринулась ко входу, но тут же метнулась назад:
– Погодите, телефон забыла! А на сиденье его нет, где же он? Вы не брали? Ой, а он в сумке… странно… Зато перчатки вот, на полу, так я и знала!
Она ступила на эскалатор, едущий вниз. "Сыну – джинсы, сестре – видно будет, мужу – скажем, одеколон. Еще этим двум…"
– Джонатан, это я. Что тебе подарить?
– Галя, милая, твой подарок – это сегодняшний рождественский ужин.
– Ужин – само собой. Но подарок есть подарок. Не знаю, как у вас, а у нас в России просто невозможно на Рождество не сделать подарок близкому человеку…
– У вас в России делают подарки на Рождество? Никогда бы не подумал… Мне ничего не нужно, Галя!
– Ну, Джо-о-натан…
– Раз ты так настаиваешь… Любую мелочь, только не перчатки.
– Поняла. Все, пока, – Галя уже подошла к прилавку с джинсами.
– Мне для сына, двадцати лет. Самые модные, какие молодежь носит. Он в Канаде живет, представляете? Там фасоны – просто жуть, "Праду" от "Дизеля" не отличить. Мне размер "тридцать два". Вот эти, черные, "Прада"? Какие вставочки кожаные прикольные… Только они велики будут. А это правда "тридцать два"? Большие какие-то…
– Напротив, они очень узкие. Может, вам размер "тридцать"?
– Что, я размера своего сына не знаю? Дайте "тридцать один".
– У "Прады" нет размера "тридцать один".
– Ну, вы представляете? А у кого есть?
– Только у "Баленсиаги", – сказал продавец, выкладывая на прилавок узкие джинсы серого цвета.
– Ой, какая бахрома! – воскликнула Галя. – Прям обе пары хочется взять, представляете? Я так и сделаю, пожалуй. А ту, что не подойдет, я могу сдать через месяц?
– Конечно. Возврат покупок в Рождество продлен как раз до месяца.
– То есть до пятнадцатого января? – спохватилась Галя. – А я в Лондон вернусь только семнадцатого, мне после Канады еще в Россию надо съездить, представляете? Можете мне продлить срок обмена? Всего на три денечка.
– У вас вип-карточка, попробуйте договориться в клиентской службе.
– Я сбегаю туда, а вы джинсы отложите, – бросила Галя уже на ходу.
– Вы пальто забыли! – крикнул ей вдогонку продавец.
– Сейчас вернусь, пальто тоже отложите…
Менеджер клиентской службы был приветлив. "Две пары джинсов – четыреста шестьдесят фунтов. Это, вероятно, не все подарки? Если вы потратите восемьсот на все подарки, я продлю вам возврат до двадцатого января".
– Восемьсот – это запросто, спасибо, – Галя вспорхнула со стула.
– Беру обе пары, представляете? – заявила она продавцу. – Только быстрей, мне в аксессуары надо бежать.
– Первый этаж, мэм. Спасибо за покупку.
На первом этаже Галя прокладывала себе путь через толпу. "Чудные кашемировые свитера, – подумала она, бросив взгляд направо, – надо купить. Кому, там решим, в крайнем случае себе оставлю". На примерку свитеров ушел час. Галя смотрела, как продавцы заворачивают ей два свитера, один – просторный с вырезом, другой – облегающий с кнопочками на рукавах.
– Подождите, мне еще блузочки племяннице и девушке сына надо…
Выбор блузочек затянулся, все были слишком маленькими. "По улицам ходят люди нормальных размеров, а в магазинах – будто на ужей шьют". Наконец, уже с тремя пакетами, Галя добралась до аксессуаров.
– Одеколон "Крид", шарф кашемировый, портмоне и еще… Что же еще? Ах да, перчатки! Черные, размер "девять с половиной".
– А портмоне какое? – спросил продавец, выгружая на прилавок кучу всего.
– Шарф вот этот. Эти перчатки. Ну и портмоне у вас, я вам скажу… Кошмар какой-то, а не портмоне… Разве такие можно носить, как вы себе это представляете? – Галя схватила третий пакет и двинулась к продовольственному отделу, раз уж обещала Джонатану ужин. Продавец окликнул ее:
– Мэм, вы забыли пальто!
– Опять? – Галя вскинула свою бездонную сумку на плечо, перебросив через нее пальто, и стала пробираться по указателям Food Hall. Там она надолго задумалась перед полкой с вареньем: сын так любил, когда мама привозила ему английский оrange marmelade. Выбрав мармелад и побросав в корзину салат, картошку, яблоки, Галя увидела, что в мясном отделе очередь, а на часах уже шесть. На прилавке лежал цыпленок в упаковке. Сойдет и цыпленок, главное же – своими руками приготовить. А если его еще мармеладом обмазать… м-м-м… Джонатан язык проглотит.
Поиск кассы привел ее обратно в отдел мармелада. Теперь Галя искала в сумке телефон, чтобы сообщить Джонатану, что опаздывает.
– Цыпленка надо оплачивать в мясном отделе, – сказала кассир.
– Да? – Галя стала искать свою черную скидочную карточку "Хэрродс". – Ой, я карточку в клиентской службе забыла. Отложите это все, я быстро…
– Хорошо, только цыпленка заберите.
Галя сгребла пакеты, пальто, цыпленка и сообразила, что эскалатор вниз рядом, а до мясного отдела надо бежать через два зала. Значит, сначала карточку, а потом цыпленка…
– Карточку забыли? – спросил менеджер.
– Спасибо! – крикнула Галя уже на бегу к эскалатору, но тот почему-то привез ее не в продовольственный отдел, а прямиком к прилавку "Луи Виттон". "Так мне же еще портмоне надо купить, чуть не забыла!"
Выбор портмоне требовал обеих рук. Галя сунула в один из пакетов и пальто, и цыпленка, плюхнула пакет на пол, бросив поверх него пальто.
– Ни один мужчина не стоит таких денег, – объявила она продавцу. – Не надо портмоне, покажите кошельки для ключей. Только покрепче, у него ключей больно много.
Продавец паковал кошелек в коробочку, а Галя переминалась с ноги на ногу в нетерпении. Схватив все пакеты, побежала назад в отдел мармелада, получила там еще пакет с едой, отерла пот со лба и двинулась к выходу. Ну и день, как только люди выживают в Рождество в этом Лондоне. Она на работе и то меньше устает.
У двери кто-то тронул ее за плечо. Обернувшись, она увидела женщину средних лет в джинсах и свитере.
– Мэм, служба безопасности. Прошу пройти со мной.
– Что случилось? – спросила Галя, оторопев, а женщина уже вела ее через магазин, снова вниз по эскалатору, по служебному коридору. Они вошли в пустую комнату, где стоял обшарпанный стол и стулья вдоль стены.
– Вы все покупки оплатили?
– Конечно.
– Попрошу пакеты, – минуя шарфы, джинсы, блузки, свитера и кошелек для ключей, женщина уверенно выудила из пакетов цыпленка.
– Я сейчас найду чек, – пролепетала Галя, холодея от мысли, что цыпленка-то она забыла оплатить.
– Не трудитесь, его у вас нет. Мы ведем видеонаблюдение с тех пор, как вы спрятали цыпленка среди покупок, прикрыв его пальто.
В комнату вошла вторая женщина, а вслед за ней мужчина, по виду менеджер.
– Нелепость полная, – кинулась к нему Галя. – Она что, с ума сошла? Вы посмотрите, какой шопинг! Джинсы – почти пятьсот, свитера и блузки – еще триста, кошелек, шарф, – она выкладывала на стол чеки. – Такой стресс, эти карточки, обмены, очереди. Я больше тысячи фунтов у вас в магазине потратила, зачем мне цыпленка за три фунта красть, сами подумайте? Как вы сами-то себе это представляете?
Менеджер и первая женщина удалились, а вторая осталась охранять Галю. "Теперь точно опоздала к Джонатану", – обреченно подумала Галя, но тут вернулась первая женщина:
– Менеджер решил передать вопрос полиции.
– Какой полиции, вы что? Зовите его обратно, он, наверное, меня не понял…
– Вы совершили кражу. Менеджер посмотрел запись, как вы бегали по магазину, пряча цыпленка. Полиция будет в течение часа.
– Я не могу ждать час! – На это женщина, не сказав ни слова, вышла. Галя стала рыться в сумке в поисках телефона, чтобы позвонить Джонатану.
– Телефоном пользоваться нельзя, – произнесла та, что ее охраняла.
Галя откинулась на спинку стула, ее била дрожь. Полная задница… Снова нырнула в свою бездонную сумку. Где-то на дне должна быть пластинка феназепама, только где…
Она выкладывала из сумки книгу, зонтик, файлы с бумагами, косметичку, кошелек, очечник с темными очками, второй – с очками для вождения, туфли: "Черт, на одной набойки нет… Ой, а на дне, оказывается, сигареты поломанные… Когда это они просыпались?" На дне сумки нашлась облепленная крошками табака пластинка с таблетками.
– Прием медикаментов запрещен, – женщина вцепилась ей в руку. – Что это?
– Это… Мой транквилизатор…
– Откуда это? На каком языке тут написано?
– На русском, – тихо ответила Галя, понимая, что дело может обернуться и ввозом наркотиков в Англию, но тут в комнату вошли два полисмена. Галя подняла на них глаза, в которых еще не угасла надежда.
– Они тут с ума сошли… – она пересказала свою историю. – Вы представляете? Пусть подавятся своим цыпленком. Мы можем и в ресторан сходить, раз уж я все равно опоздала…
– Мэм, вы отрицаете кражу?
– Конечно.
– Значит, ваши показания расходятся с показаниями службы безопасности. Придется ехать в полицию, заводить дело. Только суд сможет решить, кто прав: вы или магазин "Хэрродс".
– А это долго?
– Что именно?
– Ну, в полицию?
– Пока отпечатки пальцев снимут, показания возьмут, может и до ночи затянуться, – почему-то заржали полисмены. – Но если вы признаете кражу, тогда просто штраф, и вы свободны.
– Признаю, – обреченно сказала Галя, – только побыстрее, я опаздываю.
– Вот квитанция. Сорок фунтов, поскольку это первый случай воровства…
– Как вы можете так говорить! Это не воровство!
– Я не понял, мэм, вы признаете, что совершили кражу, или нет?
– Признаю, – второй раз обреченно вздохнула Галя.
Полицейские переглянулись, тот, что постарше, протянул Гале квитанцию.
– Galina… Вы не забудете оплатить штраф в течение двадцати дней? Не забудьте, пожалуйста. Если не оплатите, вы совершите уже уголовное преступление, ясно?
– Ясно, – вздохнула Галя в третий раз, и полицейские повели ее по опустевшему магазину к выходу, причем один держал ее за запястье, видимо, чтобы она по дороге не украла что-то еще. Это было невыносимо.
На темной улице Галя села прямо на тротуар, в ужасе от всего, но больше всего от того, что забыла, куда сунула квитанцию для оплаты штрафа. На тротуаре появились книга, зонтик, косметичка, телефон, файлы, очечники, туфли… Квитанция нашлась в косметичке. Когда она сунула квитанцию в косметичку, она же только что держала ее в руке? Собрав свой скарб, Галя замахала рукой кэбу.
Джонатан прохаживался перед подъездом, держа в руке маленький саквояж: наутро он летел на Рождество к родителям жены.