Он направился к двери, но все хором просили его переночевать и набраться сил для путешествия; он действительно желал этого, будучи слабым, и когда ему дали поесть, он ел так, словно никогда не видел человеческой пищи; один человек сказал: - Ест он так, словно до этого щипал траву на полях. - И вот утренний свет набрал силу, и долгим казалось ему время промедления - скорее бы пойти к дому подруги сердца, Мэри Лавел. Но, придя к нему, нашел он дверь сорванной, солому сброшенной с крыши, и никого не было внутри. Когда он спрашивал соседей, что же случилось, все, что они смогли рассказать - что она покинула свой дом, и вышла замуж за работящего человека, и что они отправились искать заработок в Лондон или Ливерпуль или еще какой большой город. Нашла ли она лучшую долю или худшую, никогда не узнал он, ибо никогда не встречался с ней и не получал о ней никаких известий.
Плетение веревки
Ханрахан брел вечером по дороге близ Кинвары и услышал звуки скрипки из дома, стоявшего недалеко от обочины. Он свернул на ведущую к дому тропку, ибо не имел обыкновения пройти мимо места, в котором звучала музыка, шли танцы и можно было найти хорошую компанию, не заглянув туда. Хозяин дома стоял на пороге, и когда Ханрахан приблизился, он узнал его и сказал: - Приветствие тебе, Ханрахан, кто так долго был потерян для нас. - Но его жена подошла к двери и возразила мужу: - Я предпочла бы, чтобы Ханрахан не входил к нам этой ночью, потому как не имеет он доброго имени среди священников и среди разумных женщин, и не удивлюсь я, видев его походку, если он окажется пьяным. - Однако муж сказал ей: - Никогда не отошлю я Ханрахана - поэта от дверей моего дома, - и с этим пригласил его войти.
Много достойных селян толпилось в доме, и многие узнали Ханрахана; но некоторые из молодых, сидевших по углам, разве только слышали о нем, и один сказал: - Не тот ли это Ханрахан, что вел школу, а потом был унесен Теми? - Но его мать положила ему руку на уста и приказала молчать, не произнося подобных слов. - Ханрахан может разозлиться, - объяснила она, - коли услышит толки об этой истории или кто-нибудь спросит его об этом. - То один, то другой окликали его, прося спеть песню, но хозяин сказал, что не время просить у него песен, потому что он должен отдохнуть; он передал ему стакан виски, и Ханрахан поблагодарил, его, пожелал доброго здравия и осушил стакан.
Скрипач стал настраивать скрипку под иной мотив, и хозяин сказал молодым, что они поймут, что такое танец, когда увидят танец Ханрахана, ибо подобного ему не видывали здесь со времени его пропажи. Ханрахан сказал, что не хочет танцевать, потому что имеет лучшее применение ногам - странствия по всем провинциям Ирландии. И как только он вымолвил это, вошла в дверь Уна, дочь хозяина дома, неся в руках несколько кусков коннемарского торфа для очага. Она бросила торф в очаг, и огонь взвился, показав ее прелесть и ее веселую улыбку, и тотчас же двое или трое юношей подошли к ней, приглашая на танец. Но тут Ханрахан пересек комнату и отпихнув всех прочь, говоря, что только с ним должна она танцевать, ибо долгий путь выдержал он, прежде чем ее встретить. И, вроде бы, что-то еще он тихо сказал ей на ушко, потому что она не возразила, и на щеках ее засветился румянец. Тут встали и прочие пары, но когда танец уже было начался, Ханрахан случайно взглянул в низ, и увидел, что его сапоги грязны и рваны, и сквозь дыры выглядывают серые ветхие носки; тогда проворчал он злобно, что в доме плохой пол, да и музыка дрянь, и уселся с тени позади очага. Но когда он ушел, девушка села вместе с ним.
Зазвучала музыка, и когда кончился танец, был начат другой, и мало кто обращал внимание на Уну и Ханрахана, сидевших в углу. Однако мать ее стала тревожиться, и она попросила Уну подойти и помочь ей накрыть стол в другой комнате. Но Уна, никогда прежде не возражавшая матушке, сказала, что придет вскоре, но не сейчас, потому что она слушает, что он шепчет ей в ухо. Мать еще более встревожилась и стала подходить ближе, то словно чтобы поворошить очаг, то чтобы вычистить золу, и в этот миг подслушивала, что же шепчет поэт ее дочке. Один раз расслышала она, что он говорит о белорукой Дейдре, о том, как довела она до гибели сынов Уснаха; румянец ее щек поблек пред краснотой крови королевичей, пролитой ради нее, а горе с тех пор никогда не покидало ее души. И еще сказал он, что, возможно, память о Дейдре заставила звучать крик болотной ржанки столь же печально в ушах поэтов, как причитания юношей по погибшему товарищу. Но не осталось бы памяти о ней, добавил он, если бы поэты не сохранили ее красоту в песнях своих. В другой раз она плохо разобрала его слова, но насколько поняла - это были стихи, хотя и без рифмы, и вот что он говорил: - Луна и солнце - как дева и муж, они твоя жизнь и жизнь моя, и все бродят и бродят они по небу, словно накрыты одним капюшоном. Это Бог сотворил их друг для друга. Твою жизнь и жизнь мою сотворил он прежде создания мира, дав им силы пройти весь мир, сверху донизу, вот как два лучших танцора пересекают пол большого сарая, свежие и смеющиеся, тогда как все прочие, устав, оперлись на стены.
Старушка поспешила к мужу, игравшему в карты, но он не обратил на нее внимания, и тогда пошла она к соседке и сказала: - Есть ли способ оторвать их друг от друга? - и, не дожидаясь ответа, обратилась она к молодым людям, что толковали меж собой: - Что в вас достойного, коли не можете вы зазвать лучшую деву деревни в танец с собою? Идите же все, - продолжала она, - и посмотрим, сумеете ли оторвать ее от беседы с поэтом! - Но Уна не стала слушать их, только махнула рукой и прогнала всех прочь. Тогда они сказали Ханрахану, что лучше ему будет или самому танцевать с девушкой, или позволить ей танцевать с кем-либо другим. Услышал это Ханрахан и отвечал: - Точно, я хочу танцевать с ней; никто в этом доме не может танцевать с ней, кроме меня.
Тут же подступил он к ней, повел под руку, и многие молодые были огорчены этим, и они начали насмехаться над его драным плащом и прорванными сапогами. Он же не обратил внимания, и Уна не слушала насмешников; они глядели друг на друга, словно весь мир принадлежал им одним. И тут другие мужчина и женщина, сидевшие прижавшись, словно любовники, встали, подавая друг дружке руки и двигая ногами, чтобы поймать ритм танца. Тогда Ханрахан отвернулся от них, словно озлившись, и вместо того чтобы танцевать, запел, держа Уну за руку, и голос его все возвышался; смолкли насмешки юнцов, и замолкла скрипка, и ничего не было более слышно, кроме его голоса, имевшего силу ветра. То, что пел он, было песней, услышанной или сочиненной во время скитаний по Слив Эхтге, и слова, если переложить их на английский, были такие:
Старухи - Смерти коготь
Нас не достанет там,
Где льет Любовь сиянье
Подземным городам;
Там и цветы, и фрукты
Весь год доступны нам,
Там реки светлым пивом
Бегут вдаль по полям.
Старик в волынку дует,
Лес вырос золотой,
Царицы - очи-льдинки -
Идут плясать толпой.
И, когда он пел это, Уна придвинулась к нему и румянец покинул ее щеки, и глаза, всегда голубые, стали серыми от слез, и любой, на них взглянувший, подумал бы, что она готова следовать за ним повсюду от запада до востока земного.
Но тут вскричал один из юнцов: - Где та страна, о которой поет он? Опомнись, Уна, она далеко, и долго придется тебе брести, чтобы достигнуть ее. - А другой сказал: - Не в Царство Юности приведет он тебя, но в болота Мейо. - Уна взглянула на него, словно спрашивая, а он поднял ее руку и выкрикнул, прервав пение: - Очень близка от нас эта страна, и везде пролег в нее путь: она может быть под тем лысым холмом, или может она найтись в глубине леса. - И еще сказал он, очень громко и ясно: - Да, в сердце леса; о, смерть никогда не найдет нас в сердце чащи. Пойдешь ли со мной, Уна?!
Но в этот самый миг две женщины вошли с улицы, и одна из них - мать Уны - зарыдала: - Он наложил на Уну чары. Найдется ли смельчак, чтобы выгнать его из дома?
- Не надо делать этого, - возразила вторая женщина, - потому как он гэльский поэт, и сама знаешь - если выгнать Гэла из дома, он наложит проклятие, и то ли хлеб высохнет на полях, то ли молоко у коров пропадет; и эта порча будет висеть над домом семь лет.
- Сохрани нас Господь, - отвечала мать Уны. - И как могла я пустить его в дом, зная его дурную славу!
- Нет вреда в том, чтобы ушел он из дома, весь вред в том, чтобы гнать его силой. Послушай же мой замысел; я хочу, чтобы он вышел наружу по собственной воле, так, чтобы никто не гнал его вовсе.
Немного времени прошло, и две старухи вошли в дверь снова, и каждая несла в переднике груду сена. Ханрахан не пел, но говорил с Уной горячо и тихо, и слышалось: - Тесен дом, но мир широк, и тот не любит, кто страшится ночи, утра, звезд или солнца, или теней сумеречных, да и любой вещи земной. - Ханрахан, - заговорила мать Уны, хлопнув его по плечу, - помоги мне немного, а? - Помоги, Ханрахан, - сказала вторая женщина, - нам сплести сено в веревку, ибо ты мастеровит, а как раз сегодня ветер сорвал солому с крыши.
- Я помогу вам, - ответил он, и взял в руки палочку, а мать Уны стала давать ему сено, и он заплетал его, торопясь, чтобы скорее освободиться. Женщины все болтали и подавали сено, и ободряли его, и говорили, какой он хороший плетельщик, лучше всех соседей и любого, кого они встречали. Ханрахан увидел, что Уна смотрит на него, и начал плести быстро, высоко подняв голову, и хвастаться хваткой и быстротою рук, и мудростью, хранимой в голове его, и силою мышц. Так, плетя и хвастаясь, он отступал кзади, вытягивая веревку, шел к двери, бывшей за спиной его, не заметив пересек порог и оказался на тропе. Как только он встал на землю, мать рванулась вперед, выбросила веревку вслед за ним и захлопнула дверь, и нижнюю дверцу, и опустила засов.
Она очень обрадовалась, выполнив задумку, и громко рассмеялась, а соседи тоже смеялись и поздравляли ее. Но тут все услышали, как он стучит в дверь, и бранится снаружи, и мать едва успела удержать Уну, решившую откинуть засов и открыть дверь. Она дала знак скрипачу, и он начал наигрывать рил; один из молодцев, упрошенный матерью следить за Уной, подхватил ее и вовлек в гущу танца. Когда же кончился танец и смолкла скрипичная музыка, ни звука не доносилось снаружи, и дорога была пуста, как прежде.
Что до Ханрахана, то, поняв, что он изгнан и нет ему ни крыши, ни угощения, ни женского ушка на нынешнюю ночь, потерял он и гнев и смелость, и побрел туда, где волны бились о берег.
Сел он на большой камень и начал двигать тихонько правой рукой и напевать себе под нос - так он всегда поступал, чтобы согреться, когда всё иное изменяло ему. Не знаем, в этот ли раз или в другой сочинил он слова песни, и по сей день известной как "Плетение веревки", той, что начинается так: "Какой же драный кот завел меня сюда".
Но, как только окончил он напевать, туманы и тени словно скучились вокруг него, и что-то задвигалось в них. Ему показалось, что одна из теней была царица, которую видел он во сне на Слив Эхтге; сейчас не дремала она, но насмехалась, говоря сопровождавшим ее: - Он слаб, он слаб, у него не хватает смелости. - Он ощутил в руках своих конец веревки и побрел прочь, крутя ее, словно в ней собрались все обиды мира. Потом показалось ему, что веревка, как во сне, обратилась в вылезшего из волн водяного червя, и тот дважды обвился кругом и сжимал его все теснее и теснее, рос и рос, пока не обвил и землю и небеса, и сами звезды стали лишь сверкающими чешуйками его шкуры. Потом он освободился от червя и пошел дальше, нетвердо, пошатываясь, пошел вдоль морского берега, и серые тени мелькали тут и там вокруг. Вот что говорили они: - Какое несчастье для него, что он отверг зов дочерей племени Сидов, ибо не найти ему утешения в любви земных женщин до конца времени и жизни, и холод могилы воцарился навеки в сердце его. Смерть - вот что выбрал он; так пусть умрет, пусть умрет, пусть умрет.
Ханрахан и Кетлин, дочь Хулихана
Как-то, в хлопотливое время года, к северу странствовал Ханрахан, пожимая руку то одному, то другому знакомому фермеру, внося песенный вклад в поминки и свадьбы.
Однажды случилось ему столкнуться на дороге в Куллани с некоей Маргарет Руни, которую знавал он в Манстере, в молодые годы. Она тогда пользовалась дурной славой, и в конце концов священник сумел выжить ее из деревни. Он узнал ее по походке и по цвету глаз, и по тому, как откидывала она волосы с лица левой рукой. Она тоже бродила по округе - так рассказала она - торгуя селедкой и тому подобным, а сейчас идет в Слайго, в то место в Бурроу, где живет вместе с другой женщиной, Мэри Джиллис - у той прошлое почти такое же, как у самой Маргарет. Буду польщена, говорила она, если вы решите остановиться в нашем доме и станете петь свои песни бродягам и нищим, слепцам и скрипачам. Говорила она, что хорошо помнит его и давно желала встретить; а что до Мэри Джиллис - та хранит иные его песни в сердце своем, так что может он не беспокоиться о хорошем приеме; и что все бродяги и слепцы, которые услышат его, будут готовы делиться с ним частью выручки за истории и песни, сколько бы он не прожил у них, и разнесут его имя по всем провинциям Ирландии.
Он был рад пойти с нею, найти женщину, готовую выслушать историю его злоключений и обласкать его. Был тот миг вечера, когда в полумраке любой мужчина видится красивым и любая женщина прелестной. Она обняла его, когда он стал излагать неудачу с плетением веревки, и в неверном свете казалась она столь же хорошей, как любая другая.
Они проговорили всю дорогу до Бурроу, и когда Мэри Джиллис увидела человека, о котором столько слышала, то всплеснула руками, крича, что не надеялась приютить столь великого человека в своем доме.
Ханрахан был рад поселиться у них на некое время, устав от скитаний; с того дня, как нашел он маленький домик порушенным, и Мэри Лавел исчезнувшей неведомо куда, и крышу провалившейся, он не мечтал иметь свой собственный угол; нигде он не задерживался так долго, чтобы увидеть распустившиеся листья на тех же ветвях, на которых видел листья высохшие, или жатву там, где видел посев. Вот отличная оказия укрыться от осенней непогоды, посидеть вечерком у очага, съесть свою долю ужина без назойливых расспросов!
Многие его песни сочинились, когда он жил там, в покое и неге. Большинство из них - песни любовные, но были среди них и покаянные песни, и песни об Ирландии и горестях ее, под разными названиями.
Каждый вечер бродяги, нищие, слепцы и скрипачи спешили в дом и слушали его песни и его стихи, и сказания про старинные времена Фианны, и сохраняли их в своей памяти, не порченой чтением книг; таким образом принесли они его имя на каждую свадьбу, каждые поминки, каждый храмовый праздник в Конноте. Никогда не был он так известен и так почитаем, как в то время.
Одним декабрьским вечерком пел он песенку, которую, по его словам, услышал от зеленой горной ржанки - про светловласых парней, покинувших Лимерик, о том, как странствовали они по всем концам нашего мира. Много хороших людей собралось в доме той ночью, и двое или трое мальчишек пробрались тайком и лежали на полу подле очага, слишком занятые печением на углях картошки или чего-то подобного, чтобы обращать на него внимание; но и много позже, когда слава его прошла, вспоминали они звук голоса Ханрахана, и как помавал он рукой, и какой вид был у него, сидевшего на кровати, и как его тень падала на беленую стену, доставая до крыши, едва он начинал двигаться. Значит, все же понимали они, что смотрят в ту ночь на короля гэльских поэтов, на творца человеческих мечтаний.
Но вдруг оборвалось его пение, и глаза подернулись дымкой, будто взирал он на нечто очень далекое.
Мэри Джиллис в тот миг наливала виски в кувшин, стоявший на столе рядом с ним; она замерла и спросила: - Ты думаешь покинуть нас?
Маргарет Руни услышала, что говорит подруга, и не поняла, почему она сказала так, и сама заговорила поспешно, подходя к нему - словно жил в сердце страх перед близкой потерей такого чудесного поэта и такого хорошего приятеля, человека, исполненного столь глубоких дум и так много давшего ее дому.
- Ты же не покинешь нас, милый мой? - сказала она, хватая его за руку.
- Не об этом задумался я, - отвечал он, - но об Ирландии и обо всех бедах ее. - Тут склонил он голову на плечо и начал напевать вот такие слова, и голос звучал подобно вою ветра в пустыне.
На далеком брегу Каммер Странда треснул надвое древний тёрн,
Хладным, черным западным ветром был он кроны своей лишён;
Словно старое дерево ветер, наша трусость сломила нас,
Но остался огонь в нашем сердце, пусть погас в зрачках слабых глаз -
Пламя Кетлин, дочери Хулихана.В Нокнари сбираются тучи, грозно грома звенит напев,
Словно здешним камням проклятья посылает царица Мэв;
Гнев наш стонет, как злая буря, и сердца наши мучит он,
Но целуем мы стопы покорно, низкий, долгий творим поклон
Нашей Кетлин, дочери Хулихана.В Клот-на-Баре давно переполнен неспокойный и мутный пруд,
Ветры с моря соленого воздух бесконечно метут и метут;
Наши души и кровь в наших венах ненадежны, как моря вода,
Но святее свечи пред распятьем эта дева пребудет всегда.
Слава Кетлин, дочери Хулихана!
Не допел он, как голос его стал прерываться, и слезы потекли по щекам, и Маргарет Руни опустила голову на руки и зарыдала вместе с ним. Тут же старый слепец у очага вытер слезы рукавом, и никого не осталось в комнате, кто не рыдал бы горько.