- Ты и так все сделаешь. Можно поцеловать тебя… Колетта?
Колетта сидела как каменная, позволив парню наклониться к ней. Горячие и влажные, слегка дрожащие губы коснулись ее губ, отодвинулись, прильнули снова, и его рука обняла ее за плечи. Колетта закрыла глаза.
- Ты возбуждена, - сказал он, выпрямившись. - Ты хочешь меня. Разреши потрогать тебя здесь, только потрогать. Ты когда-нибудь хотела мужчину?
- Нет.
- Я не стану тебя насиловать. Предпочитаю, чтобы это было по-человечески, чтобы это было прекрасно. Я должен получить тебя, Колетта, сейчас, сегодня. Когда мужчина заводится, он уже не может остановиться. Но мы не станем спешить, если не хочешь. Это будет лучше. Мне просто нравится трогать тебя. Ты такая красивая, такая красивая… у меня никогда не было такой, как ты… Колетта, ты ведь хочешь меня, хочешь? Ведь ты чувствуешь, чувствуешь?
Колетта тяжело дышала. Подрагивал застывший танцовщик, комната вибрировала, гремя беззвучно. Из глубины ее плотского существа, которое она никогда еще не ощущала так мучительно, вырвался вздох. Неприязнь, отвращение, смятение, испуг, возбуждение охватили ее.
- Позволь потрогать тебя здесь.
- Нет.
- Не сопротивляйся. Покажи грудь, не противься. Ты скоро тоже заведешься, как я.
- Джо, давай успокоимся, - сказала Колетта. - Я хочу, чтобы мы стали друзьями, я не стану отбиваться, только… еще не… Джо, обещаешь вызволить Катона?
- Да.
- Обещаешь?
- Чертов Катон! Да, да. Ох, какая ты дивная, ты - блаженство!
Она позволила ему проникнуть за пазуху. Заведя руки за спину, расстегнула лифчик.
- Так-то лучше. Погоди. Ох, Колетта… - Джо резко выпрямился и стащил с себя рубаху. Расстегнул молнию на джинсах. Потом очень нежно снова положил руку ей на грудь, - Видишь, я могу быть спокойным. Я не дикий зверь какой-нибудь, пока, знаешь? Тебе ведь приятно, правда? Приложи ладонь сюда, - Он взял ее руку, прижал к своей груди, и она почувствовала под золотистыми зарослями волос, спускающимися до талии, невидимые соски и бешено бьющееся сердце, - Ты чувствуешь мое сердце, я чувствую твое. Ты возбуждена.
- Джо, где Катон? Джо, дорогой Джо, ты поможешь нам?
- Сказал же, помогу. Ты назвала меня "дорогой Джо". Я тебе нравлюсь?
- Да, - ответила Колетта.
И это было правдой. Она чувствовала неодолимое раскаяние, неодолимое волнение.
- Я хотел бы рассказать тебе о своей жизни, только не сейчас. Потом. Потом будет так хорошо, Колетта, словно побывал в раю и чувствуешь себя таким расслабленным, обессиленным и в то же время так чудесно, лежишь вместе - и такая нежность…
- Расскажи о своей жизни… сейчас… я бы хотела услышать…
- Отец бил меня, братья били, мать… Боже! женщины - дерьмо… о тебе я не говорю… Колетта, дорогая, сними колготки, просто чтобы показать, что ты согласна. Я не буду торопить тебя, не буду насиловать, знаю, у тебя это в первый раз. Никакой другой девчонке я бы не поверил, но тебе верю. Колетта, ты знаешь, что будет немножко больно в первый раз, знаешь?
- Да.
Она медленно скинула туфли и стала снимать колготки. Отчаянно дрожа. Бросила их на пол, спустила юбку до колен.
- Ты похожа на маленькую девочку.
- Джо, а другие, которые здесь… они придут? Я так боюсь, не тебя, боюсь других.
- Других? А, тех! Слушай, Колетта, я тебе выдам секрет. А потом займемся любовью. Хочу тебя обрадовать. Нет здесь никого другого, только я.
- Только… ты?
- Да, я заставил их поверить в банду. Просто сказал, а они и поверили. Господи, как я смеялся! До чего ж это было легко. Теперь у них поджилки от страха трясутся. Генри Маршалсон несет все эти деньги, а твой брат до смерти напуган, притих, как мышь! Господи, люди такие трусы! Стоит показать нож, и они согласятся на все, что хочешь.
- То есть… ты говоришь… нет никакой банды, вообще никого, что ты сделал все это один, схватил Катона, заставил его написать то письмо, получил выкуп?..
- Да. Я гигант, скажи?
- А негр, ты говорил…
- Нет никакого негра, никого нет… Видишь этот транзистор, я его включаю иногда, какую-нибудь иностранную станцию, и кажется, будто люди разговаривают. Смехота!
- Значит, все это розыгрыш, шутка?
- Я этого не говорил…
- Где Катон? Ты должен рассказать ему, должен выпустить его немедленно… где мы?..
- После, после, не зли меня, я могу и разозлиться, ты это знаешь.
- Ты должен вернуть деньги и…
- Заткнись, дорогуша, не вякай. Никаких денег я возвращать не собираюсь, и лучше ему даже не заикаться об этом. Я их заработал. Теперь я богатый, сам разбогател, без чьей-то помощи. Пришлось чертовски понервничать, я же не знал, что это будет так легко. Я опасен, а он может обойтись без них, может? Я вольный человек и буду жить как хочу.
- Джо, ты ничего не сделал с Катоном? Позволь увидеть его…
- Не беспокойся, просто напугал до потери сознания. До чего ж люди могут быть глупы. Я обязан был с ним рассчитаться за то, что он украл мой револьвер, бросил его в реку, с этого все и началось. Но я не знал, что его так легко запугать. Если б он хоть немного сопротивлялся, я рассказал бы ему, не мучил бы, я его люблю, он мой друг. Но он был такой глупый и смирный, кроткий, как агнец. Я заставил его написать Генри, чтобы он прислал деньги с тобой, а потом подумал, что просто не могу дольше ждать, поэтому заставил его написать тебе, и ты сразу прибежала, я знал, что прибежишь! Видишь, ты для меня важней денег. Понимаешь ты это? Колетта, снимай, снимай все, милая, милая… и посмотри на меня, посмотри. Вот и вся история. Колетта, ты будешь моей девушкой, да? Я буду добрым, пойду работать ради тебя. Он хотел, чтобы я поехал с ним на север, так давай поедем все вместе, будем жить на эти деньги, почему бы нет, и ты будешь моей девушкой.
Колетта закрыла глаза и легла на кровать. Платье поехало вверх, потом порвалось.
- Колетта, ты будешь моей девушкой, будешь? Милая, дорогая, скажи - да.
- Да.
- И мы поедем жить на север, я стану работать, стану учиться, как он хотел, я умный, я все сделаю ради тебя…
- Да.
- Расслабься, расслабься же. Посмотри на меня. Я хочу, чтобы ты все видела.
Колетта открыла глаза. Тело сжалось от отвращения, она казалась себе тонкой и жесткой, как лоза. Она увидела лицо Джо, разгоряченное и искаженное гримасой, мокрый раскрытый рот, блестящие глаза.
- Колетта, Колетта, дорогая, скорей… ты уверяла, что ни с кем не была до меня?
- Ни с кем.
- Расслабься, черт, не сопротивляйся, или хочешь, чтобы я тебя порезал?
Колетта неожиданно забилась под ним, уперлась коленом ему в живот, схватила за волосы, пытаясь оттащить от себя горящее слюнявое лицо. Он рукой тяжело придавил ей рот, и она впилась в нее зубами. Вдруг она увидела, как лезвие ножа описало над ней сверкающую дугу, небывалая предельная черта протянулась через ее щеку, как нить, затем ожгла боль. Она дико закричала.
―
Катон поднялся и сел на кровать. Он долгое время пролежал на полу. Болел подбородок, которым он опирался об пол. Дрожа от холода, он машинально натянул на плечи одеяло. Тьма. Вся та тьма, которую он знал прежде, была серой. Пустота. Любая другая пустота полна тайной жизни, космическая пустота - небесных тел. Все разрушено или предано, осталась пустота, какой нет даже в космосе. Катон сидел, слушая свое дыхание. Сидел, и последняя искра неугасшего духа теплилась в нем, ждала. Он был напряжен, вибрировал, как бы растянутый на галактике своего существа, чтобы быть пустым, бесчувственным, быть - здесь.
И вдруг ослепительная вспышка, только он мгновенно понял, что это не свет, а звук. Где-то не очень близко, но ясно - женский вопль. Он без труда понял, что это кричит Колетта. Вскочил, неуклюжий, бестолковый, безумный, что-то дико бормоча себе под нос. Брюки съехали до колен, и он отшвырнул их ногой. Рванулся к двери, грохнул в нее, толкнул и в первый раз за время своего плена закричал. Он царапал дверь, гремел ручкой, потом попытался найти трещину, чтобы просунуть пальцы. Бегом вернулся к кровати и принялся отчаянно искать кусок трубы, но он оставил ее где-то на полу. Наконец он наткнулся на нее, поднял и снова бросился на дверь, по-прежнему крича, рыча, теперь уже без слов, а как обезумевший от ярости зверь. Стал бить свинцовой трубой по замку, по дереву вокруг замка. Потом безотчетно, бешено сунул узкий конец трубы в зазор между дверью и косяком и надавил, используя трубу как рычаг. Ослабленное тело напряглось, острая боль пронзила нутро. Он упал, снова встал, надавил на трубу, ведя толстый конец к стене. Раздался треск расщепляющегося дерева, и он почувствовал, как посыпалась штукатурка и косяк начал отходить от стены. Он просунул трубу дальше в образовавшуюся щель, нашел опору для пальцев, и косяк с частью перемычки отошел от стены вместе с дверью и запертым замком. Уже не крича, но подвывая от тревоги и страха за сестру, Катон скребся, пытаясь пробраться в образовавшуюся дыру, но не мог. Штукатурка крошилась под ногами. Он протиснул плечо, надавил, потом просунул ногу. Дыра расширилась, и он с трудом пролез в нее. Держа трубу за тонкий конец, он побрел в темноте, которая была уже не такой густой. Рука нащупала угол, завернул за него и увидел свет далеко впереди. Снова закричала Колетта.
Добравшись до комнаты, Катон сперва увидел странную вертикальную пятнистую серую полосу и не сразу понял, что это стена, видимая в полуоткрытую дверь. Свет свечи ослепил его. Он едва не упал, увидев перед собой что-то вроде пульсирующего розового шара, в котором боролись, извиваясь, два тела. Катон разглядел лицо Колетты, залитое кровью, ее рот, раскрытый в крике. Услышал чей-то вопль - свой вопль. Увидел человека с ножом. После он не мог сказать, узнал ли его в тот момент. Со всей силы он обрушил толстый конец трубы на затылок Джо. И рухнул на пол.
―
- Между прочим, я нашел те эскизы Лэндсира,- сказал Генри. - Они были в сундуке, что стоит в галерее. Я положил их в папку, в которой хранятся рисунки Орпена.
- Замечательно, - сказала Герда и поставила галочку в своем списке.
В окна бального зала, где за столом сидели Генри и его мать, било солнце. Зал был заполнен аккуратно рассортированными вещами: картинами, составленными к стене, свернутыми коврами, предметами мебели, обеденными сервизами и множеством малых objets d'art.
- Нэцкэ в той коробке.
- Ты каждую завернул отдельно?
- Да. Хочешь оставить какую-нибудь себе, мама?
- Нет, спасибо, Генри. Почти все уже пронумеровано. Списки готовы?
- Да, в трех экземплярах.
- Лучше передай их мне.
- У тебя изумительная деловая хватка, мама.
- Фургон от "Сотбис" придет во вторник, все остальное останется здесь для местного аукциона. Весь садовый инструмент - в гараже. Ты будешь здесь завтра утром? Снова придут люди от аукциониста.
- Да, знаю. Они до сих пор не распечатали брошюру о продаже дома. Не хочешь ли еще чего из этого, мама? Да, у тебя достаточно мебели, но как насчет мелких вещей, вот тех очень милых зверюшек из мейссенского фарфора и того хрусталя?..
- У меня будет не так уж много места, и, потом, думаю, мне приличествует жить скромнее. В этом доме у нас всегда было слишком много всего. В конце концов, Роды, чтобы стирать пыль, у меня не будет.
- Ах, да… Рода… значит, она не?..
- Она поступила на службу к дочери миссис Фонтенэй, ну, ты знаешь, в…
- Ты имеешь в виду… она уже уехала?
- Да.
- Я собирался подарить ей что-нибудь.
- Еще не поздно это сделать.
- А кто готовил вчера обед?
- Я.
- Рад, что в конце концов ты решила переехать в Диммерстоун. Хочешь забрать с собой какие-то растения из сада? Беллами наверняка…
- Нет, предпочитаю начать на голом месте. Мне так интересней.
- Когда намереваешься переезжать? Я договорюсь насчет фургона.
- Не беспокойся, Джайлс перевезет на своем грузовике, а его рабочие придут и помогут.
- Джайлс? А, ты имеешь в виду Гослинга.
Генри встал и лениво подошел к большому арочному окну, выходящему на юг. Прямо напротив над узкой долиной плыл черный гранитный обелиск, над которым в синем небе бежали золотые облачка. Порывистый ветер раскачивал деревья в леске за обелиском, а еще дальше волновались зеленые травы лугов. Две маленькие фигурки, как на картине Клода, двигались по сияющей траве вдоль белого мерцания ручья: Люций и Стефани. Ослепленный светом, Генри вернулся к матери, задев по дороге и свалив на пол картины Котмана.
- Черт!
- Хорошо бы тебе сходить в Пеннвуд, навестить Колетту…
- Нет времени, - отмахнулся Генри.
- Необязательно оставаться у них долго. Сходил бы просто из вежливости.
- У Колетты все хорошо?
- Разумеется. Если не считать шрама, который останется на всю жизнь.
- Ну, вряд ли это может иметь большое значение.
- Для молодой девушки может. Да и пережить насилие не слишком-то приятно.
- Ее не изнасиловали.
- Все равно для нее это было потрясением.
- Согласен. Ты не представляешь, как было ужасно той ночью: стоять в том жутком месте, в темноте и прислушиваться, а потом никто не появился, и полиция сказала…
- Полагаю, Катона тоже следует навестить.
- Он в Лондоне. Как бы то ни было, сомневаюсь, что он захочет видеть меня. Я бы на его месте не захотел.
- Ты знаешь, что тот гнусный парень умер?
- Да.
- Кто тебе сказал?
- Люций. А тебе кто?
- Джон Форбс. Полагаю, он сказал и Люцию. Генри…
- Что?
- Пожалуйста, уделяй Стефани немножко больше внимания.
- Мама, оставь Стефани в покое.
- Я ее и не трогаю. Просто я думаю, тебе нужно быть добрее к ней.
- Нет у меня на нее времени.
- Похоже, у тебя ни на кого нет времени.
- Я добр к ней. Со стороны не всегда видно, насколько я добр. Стефани знает, что я беспокоюсь о ней, с ней все в порядке, она крепче, чем ты думаешь. Ты не представляешь, в каком напряжении я нахожусь, внешне это незаметно. Та кошмарная ночь в темноте, а полиция сказала…
- Я считаю, тебе следует сходить в Пеннвуд.
Генри смотрел на мать - крупную, спокойную и нарочито ласковую, внешне такую, какой он часто видел ее в прошлом. Этот ее образ уходил перед ним все дальше, как отражения в зеркалах, находящихся друг против друга. Его мать, холодная, несокрушимая, всегда уверенная в своей правоте. Сейчас Герда была в куртке и сине-черной твидовой юбке, густые темные, тщательно расчесанные волосы распущены по плечам, крупное лицо бледно и гладко, губы слегка надуты в старании сохранять спокойствие, что придавало ее лицу самодовольное выражение.
Герда смотрела на сына - такого худого и напряженного, одна нога заплетена за другую, одно плечо поднято до подбородка, губы неприязненно кривятся, вокруг горящих темных глаз морщинки недоверия, вьющиеся волосы, взъерошенные усталым и раздраженным жестом, спадают на лоб.
- Слушай, мама, я не желаю идти в Пеннвуд. У меня здесь много дел. Я скоро уезжаю, просто сразу, как смогу.
- Ну конечно, конечно…
Последовала пауза, во время которой Генри обозленно постукивал туфлей по ножке шератоновского комода.
- Люций уже решил, что он хочет взять с собой из того, что тут собрано?
- Да, - ответила Герда, - Вот у меня его список.
- Что он собирается делать?
- Какое-то время поживет у Одри.
- Вот как?
- Кстати, что со всеми теми деньгами?
- Какими? А, с выкупом. Они в Лондоне, в квартире.
- Не лучше ли положить их в банк?
- Да-да-да, я не могу думать обо всем сразу.