Никто ничего не мог понять, даже Валерий Константинович, еще пять минут назад искренне желавший, чтобы этого еврея здесь духу не было. Он начал уговаривать его остаться, не говоря уж об остальных. Эльвира Ахметовна, Лиза… Аня была не просто удивлена, она была ошарашена до такой степени, что находилась в каком-то необъяснимом ступоре. Лишь толчок матери заставил ее "вернуться в реальность":
– Иди, проводи его до машины и выясни, что это за фокус он тут нам выкинул. Вроде все нормально шло, ел да нахваливал, чуть подавился и из-за стола как ошпаренный выскочил и побежал куда-то, ничего толком не объяснив.
Аня побежала за Сашей… С застекленной лоджии Эльвира Ахметовна наблюдала как они минут десять стояли у машины о чем-то разговаривая. Потом Саша уехал, а Аня медленно с опущенной головой вернулась в подъезд.
– Ничего не могу понять. Он таким еще никогда не был, – растерянно заговорила дочь, едва войдя в квартиру.
– Ты выяснила, что за муха его укусила, что ему вдруг так у нас не понравилось, неужто угощение? – допытывалась Эльвира Ахметовна.
– Да при чем здесь угощение, – нервно отмахнулась Аня.
– Так о чем же вы там с ним разговаривали?
– Он спросил кто ты по национальности… Я сказала. А он… он от меня как-то сразу отстранился и хотел уехать, но я его удержала и потребовала объяснить свое поведение. Ну, он и объяснил, – чувствовалось что Ане не хочется об этом говорить.
– Что он объяснил!? – теперь уже требовала Эльвира Ахметовна, отказываясь верить возникшей у нее догадке.
– Рассказал, что тоже говорил обо мне со своими родителями, назвал им мою фамилию, имя отчество… Он все это у меня узнал, не помню уж под каким предлогом. Родители вроде одобрили, что он познакомился с такой девушкой, особенно им понравилось, что я дочь отставного полковника. До меня у него как-то не получалось по-хорошему знакомиться. Он вообще-то довольно стеснительный и до двадцати пяти лет вообще с девушками не знакомился. Ну, а потом он сказал, что никак не ожидал, что моя мать татарка. Еще сказал, что должен об этом обязательно сообщить родителям. Он так спешил, будто хотел скорей со мной расстаться. Сказал, что позвонит… и уехал. Мама, я ничего не могу понять! – в глазах Ани стояли слезы отчаяния.
Элвира Ахметовна ничего не ответила, она прошла в гостиную и бессильно опустилась на стул, глядя на ломящийся от всевозможных блюд стол, на недоеденные гостем пельмени, в приготовлении которых на этот раз она вложила всю свою душу. Она смотрела… и ничего не видела.
– И нечего переживать. Так себе, мешок с г… – попытался несколько выправить ситуацию Валерий Константинович.
Ответом ему стало всеобщее молчание.
Саша позвонил через несколько дней и назначил Ане свидание. После оного Аня пришла домой с таким лицом…
– Что, что он тебе сказал? – этот озвученный Эльвирой Ахметовной вопрос, неслышно задавали Ане и отец и сестра.
Аня ничего не ответив, молча прошла в их общую с сестрой комнату, где, не раздеваясь, легла на кровать. Лиза не решилась к ней зайти, и тогда пошла мать. Дочь недвижимо лежала лицом к стене.
– Анечка… поделись со мной, тебе легче станет, – подсела к ней Эльвира Ахметовна.
– Он сказал своим родителям, что у меня мать татарка, – неестественным совершенно без интонаций голосом, не поворачиваясь проговорила Аня.
– И что? – чуть не шепотом спросила Эльвира Ахметовна.
После паузы дочь продолжила так же бесстрастно:
– Они запретили ему со мной встречаться.
– Почему… потому что я татарка? Не может быть, ведь евреи обычно лишены всех этих предрассудков. Я думала, что они в этих вопросах самый терпимый народ. Но ведь он же точно знал, что ты не еврейка. Зачем же тогда знакомился, мозги пудрил, к нам приходил знакомиться!?
– Он думал, что я русская или украинка и родителям то же сказал. Они и не были против, но когда узнали, что я наполовину татарка… – Аня резко развернулась от стены, в ее глазах стояли слезы. – Меня не столько убивает, что его родители не хотят… он сам, сам не хочет. Ну, что во мне изменилось, от того, что он узнал? Ничего. Но до того я ему нравилась, была интересна, была нужна. Он ведь и целовал и обнимал… У нас ведь кроме постели все было, и я чувствовала, что он хотел, хотел меня. И неужто, такой мелочи оказалось достаточно, чтобы я сразу перестала ему… Не могу этого понять.
– Я тоже, – в прострации согласилась с дочерью Эльвира Ахметовна. – Ты говорила, что твоя мать с высшим образованием, бывший старший научный сотрудник?
– Да все я говорила! Дело не в этом, а в том, что ты татарка. Они считают тебя мусульманкой! – с отчаянием повысила голос Аня.
– Мусульманка? Какая я мусульманка! Я была как все в Советском Союзе пионерка, комсомолка, даже в партию чуть не вступила. Какая же я мусульманка, да и не верила никогда, – растерянно оправдывалась Эльвира Ахметовна.
– Как ты не понимаешь. Они… в его семье все мусульман ненавидят. У них еще один дядя его, брат отца, он в Израиле жил, там его вместе с дочерью в автобусе какой-то палестинский террорист взорвал. Его насмерть, а дочь калекой осталась.
– А мы-то здесь причем? – продолжала на словах недоумевать Эльвира Ахметовна, хотя подспудно уже поняла, что дело безнадежно.
– При чем, при чем… заладила. Ты лучше скажи, что мне делать. В чем я-то провинилась, что у меня жизни нет!? Я-то почему страдать должна из-за твоего отчества, национальности, его дяди с его дочерью! Да пропадите вы все пропадом! – Аня вновь отвернулась и зарыдала, зарывшись головой в подушку…
Больше месяца после всех тех событий в квартире Марчуков царило пасмурное настроение. Валерий Константинович единственный кто почти сразу "оправился" и жил, как и прежде. Но вот в квартире раздался телефонный звонок. Трубку взяла Эльвира Ахметовна. Звонил муж Лизы. Подошла Лиза… Говорили минут двадцать. Когда положила трубку, с трудом сдерживала радость.
– Что зовет? – определила по ее состоянию мать.
– Да… я сейчас же еду, – дочь заметалась по квартире в поисках своих вещей.
– Опять будешь там впахивать, стирать и убирать за всей оравой, – скептически предположила Эльвира Ахметовна.
– Это ненадолго, недели на две, – Сережа сказал, что снимет квартиру, и мы будем отдельно жить. Он просил у меня прощения, и обещал, что больше никогда после работы не задержится и из дома не пойдет… Ну, я конечно немного его помучила, потом простила, – Лиза вся светилась, цвела переполненная счастьем.
– И ты ему веришь? Скорее всего, в их квартире такой срач, что там стало жить невозможно, вот он перед тобой и разыграл спектакль, – непоколебимо стояла на своем мать.
– Иди и не раздумывай! – это провозгласила свое мнение Аня.
– Еще одна советчица. Ты хоть знаешь, что ее там ожидает. Да там с того дня как она ушла наверное никто не убирался!
– Во всяком случае там ее никто твоим отчеством не попрекнет, осадила мать Аня.
– Ты эт, Лиз. В гости приходите, с твоим Сережкой хоть выпить можно, ему за руль не садится, он безлошадный, – решил высказать свое мнение и Валерий Константинович.
Эльвира Ахметовна вздохнула и пожав плечами стала помогать дочери собирать ее дорожную сумку…
В маршрутном такси
Москва, спальный район, начало марта 2012 года. Погода сырая, ветреная. Хотя мороза как такового уже нет, от силы один-два градуса ниже нуля, но "дыхания весны" совсем не ощущается. Пронизывающий ветер вкупе с влажностью заставляют ежиться пассажиров на конечной остановке маршрутного такси. Наконец, такси подъезжает, и пассажиры спешат укрыться от промозглой сырости в относительно теплой и сухой ауре салона "Газели". Но сначала салон заполняется не более чем на половину посадочных мест и водитель, сумрачный кавказец средних лет, собрав плату за проезд, не трогается с места, ожидая большей заполняемости. Среди пассажиров преобладают женщины старшего и среднего возраста, чей социальный статус определялся выражением – из простых. Минуло уже шестнадцать часов, женщины возвращаются с работы и потому явно устали, их лица носят печать множества разнообразных неприятных перипетий и неурядиц, с которыми так часто приходиться сталкиваться по жизни обитателям нижних социальных ступеней любого общества.
В эту угрюмую атмосферу как дуновение свежего ветерка внесли три очередные пассажирки: молодые, веселые, беззаботно щебечущие друг с другом. Девушкам лет по восемнадцать и, судя по их разговору, они студентки близлежащего ВУЗа, только что успешно сдавшие зачет. Их оптимизм резко контрастировал с настроением прочих пассажиров. Впрочем, не только настроением и молодостью выделялись девушки. Во всяком случае, две из них выделялись, прежде всего своей одеждой.
Шубы в Москве носить было уже не по погоде. В основном москвички переходили на более "весеннюю" верхнюю одежду: пуховики, куртки, легкие пальто. Но две из трех вошедших в такси студенток явно не являлись москвичками. Нет, они не были нищими провинциалками, приехавшими в Москву учиться, они вообще были не русскими, о чем красноречиво свидетельствовала их внешность и весьма заметный армянский акцент. Третья студентка была русской и меж собой они общались на русском языке. То был обычный девичий разговор о сданном зачете, о каком-то вредном преподе, о прикольном сокурснике с тем преподом о чем-то поспорившим… И если глаза русской девушки соответствовали разговору и настроению: радостные, лучистые, может чуть простоватые… Совсем иные были глаза у юных армянок. Создавалось впечатление, что глаза – "зеркало души" и те слова, что они произносили, принадлежат совсем разным людям. В их глазах тоже наблюдалось веселость, но совсем другого плана и они по-иному смотрели на окружающих, цепко со снисходительным презрением и удовлетворением. Все без исключения, сидящие вокруг них, женщины одеты были более чем скромнее, некоторые откровенно бедно. Кавказцы постарше обычно умеют скрывать это "удовлетворение" от лицезрения бедности представителей других наций, молодые, как правило, таким опытом не обладают. Потому и эти девушки, говоря о своем, в то же время глазами весьма красноречиво снисходительно презирали всех этих теток, годившихся им в матери и бабки, испытывали почти животное удовлетворение, что все это быдло так убого одето в сравнении с ними. В общем-то, примерно также они смотрели и на свою русскую однокурсницу, на ее явно дешевый пуховичек "на рыбьем меху", такие же недорогие поношенные сапоги. Но, видимо, на своих русских ровесниц они уже привыкли так смотреть, а вот что столько русских женщин в возрасте явно беднее их, это им доставляло особое моральное удовлетворение. Ведь в сравнении с этим убожеством они… Шубы они конечно одели не для того чтобы не замерзнуть, а чтобы наглядно дать понять всей этой русской нищете, что они все ничто и звать их никак.
Итак шубы… То что они обе из очень дорогого и хорошо выделанного меха было видно с первого взгляда, и что куплены они не в магазинах и даже не в бутиках, а сшиты на заказ, по фигуре. У одной из девушек, той что повыше ростом и попривлекательней лицом, шуба была темно-коричневой и где-то по колени. У второй, менее миловидной, из-за слишком выдающегося вперед носа, чуть покороче. Зато она была приталенной и необычного голубовато-темного цвета с искрой. На головах у обоих были не шапки и не платки, а шали. Вроде бы эти головные уборы никак не соответствовали современной молодежной моде. Но то были такие шали, что рядом с ними какой-то бедно-веселенькой смотрелась шапочка с помпончиком их сокурсницы, не стоившая, наверное, и четверти стоимости каждой из этих шалей. Ну, и завершали весь этот немодный, немолодежный, но богато и органично подобранный "прикид", сапоги. И опять, те сапоги были не молодым девушкам, а зрелой и состоятельно женщине в пору. То были сапоги явно из натуральной кожи с золотистыми пряжками с идеальной формой каблуков и колодок, что тоже говорило о их немалой цене. Плевать, что не по погоде, не по моде, зато у них такие родители, что могут их так одеть, а у вас… Ни ваши родители, ни мужья… все вы нищее дерьмо, не умеющие жить ни при какой власти – сами за себя говорили их удовлетворенно-презрительно-снисходительные взгляды.
Маршрутка, наконец, почти заполнилась и тронулась с места. Студентки сели рядом, армянки там, где было два сиденья, русская параллельно им через проход. Девушки продолжали внешне непринужденно общаться. Хотя, если приглядеться, можно было заметить, что русская время от времени бросает завистливые взгляды на шубы собеседниц. Одна из армянок спросила русскую сокурсницу, как она собирается куда-то добираться. Та ответила:
– Меня папа на машине подвезет.
– А какая у твоего отца машина? – тут-же не слишком учтиво, но вполне "по-кавказски" поинтересовалась армянка.
– У нас "Лада-Калина", новая модель, недавно купили, – с явной гордостью поведала русская.
Армянка на это ничего не ответила, только переглянулась со своей соплеменницей, и они обе в унисон вновь снисходительно усмехнулись. Тут маршрутка остановилась и подобрала "голосующую" пассажирку. Это оказалась тоже кавказка, но средних лет и тоже в такой шубе!!! Войдя она огляделась, посмотрела на русских женщин, на их "прикид". Во-взгляде была та же презрительная снисходительность: что возьмешь с убогой нации. Но вот она узрела и юных армянок. То как она на них посмотрела, сразу выдало в ней азербайджанку, ибо только азербайджанцы способны с такой животной ненавистью смотреть на армян, распознавая их безошибочно. Новая пассажирка села на свободное место, заплатила за проезд и более уже не удостаивала взглядом никого. Впрочем, ехала она совсем недолго и вскоре вышла. Следом за ней, доехав до ближайшего супермаркета, вышли и обе армянки, а их сокурсница осталась. Маршрутка двинулась дальше, в салоне остались только женщины славянской внешности… и достатка, да подсевший по дороге старичок. Тут к девушке-студентке вдруг обратилась пожилая женщина, одетая в выцветшее демисезонное пальто и стоптанные сапоги. Однако все это смотрелось на ней очень чистым и аккуратным, так же хорошо были и вычищены сапоги. От облика этой женщины веяло не просто как от остальных пассажирок – беспросветной бедностью, но и какой-то особой аккуратностью. Такими обычно бывают следящие за собой педагоги на пенсии. И обратилась она к студентке с явным учительским подтекстом, и в то же время с материнской заботой.
– Что девочка, наверное, завидуешь, что у твоих подруг такие шубы, что каждая из них дороже всего барахла, что на нас тут всех вместе взятых, – женщина обвела салон взглядом. Она говорила вроде бы не громко, но моментально привлекла внимание всех пассажиров. Студентка мгновенно покраснела, но ничего не ответила смущенно потупившись. – Да они вот так умеют. Там у себя они может быть голью перекатной были, а сюда приехали и быстро разбогатели. А ты не завидуй, это уж так судьба распорядилась, этого не изменить. И ты будешь жить так же, как мы все жили, живем и будем жить. Ты смирись, они всегда будут богаче, если будут жить с нами в одной стране. А гнать их отсюда никто не собирается. А на нашей земле они всегда для себя жизнь устроят лучше чем на своей. А мы вот, за редким исключением, и на своей родине разбогатеть не можем, не говоря уж о чужбине. И ничего не поделаешь, так на роду написано и так было всегда. Может, конечно, тебе и повезет, но шансов очень мало. Из нас, русских женщин, везет одной-двум на сотню, а остальные всегда жили и будут жить в бедности. У нас только государство богатое, а люди всегда в основном бедные. А они не для государства, а для себя и семей своих живут, потому они и богаче нас в разы на нашей же земле. Еще раз говорю, не завидуй напрасно, такая уж судьба как нам старым, так и вам молодым… Водитель, остановитесь у магазина "Перекресток"! – крикнула женщина и тяжело поднявшись стала пробираться меж кресел к выходу.
В салоне стояла мертвая тишина, только почему-то заерзал и закряхтел на своем месте старичок, будто чувствуя какую-то вину за только что озвученную ситуацию.
Свидание с мамой
1
В армию меня призвали осенью 1997 года. В том году я окончил радиотехнический техникум, который после 1992 года стал называться колледжем и, естественно, служить попал в радиотехнические войска. Впрочем, сначала предки попытались меня от службы "отмазать", но у них это не получилось. Родители мои, тогда, до дефолта 1998 года, были люди не бедные. Отец являлся совладельцем небольшой, но довольно прибыльной фирмы по скупке цветного лома, мать в той же фирме работала бухгалтером. Видимо, потому и денег за "отмаз" в военкомате решили с моих предков выжать по максимуму. Помню, чуть не каждодневно, то отец, то мать отправлялись туда на переговоры, но так и не могли столковаться. И дело оказалось даже не в том, что запрашиваемая "цена" оказалась неподъемной, просто мама, возмущенная наглым предложением какого-то военкоматовского майора, не то в шутку, не то всерьез, принять часть взноса "натурой". А мама моя в свои сорок лет была не просто симпатичной, а настоящей русской красавицей средних лет. В общем, мама залепила нахалу пощечину. Ну, а тот в отместку пообещал законопатить сыночка несговорчивой мамаши (то есть меня) туда, откуда его привезут в закрытом гробу без разрешения снимать крышку.