* * *
Смешная история вышла у Горелова с погонами. Поскольку он попал на фронт, минуя военкомат, воинского звания ему, естественно, никто присвоить не успел. Окажись он в пехоте – стал бы рядовым. Другое дело переводчик. Согласно уставу, полковой переводчик – должность лейтенантская, но офицерское звание командир полка присваивать не имеет права. Как быть? Поразмыслив, постановили: пусть переводчик носит пока офицерские погоны без звездочек, а там видно будет.
Первое время Горелов чувствовал себя как-то неловко в таких погонах, но вскоре заметил, что они вызывают даже некоторое уважение: а вдруг он какой-нибудь закамуфлированный разведчик?
Позднее, когда его перевели из полка в стрелковый корпус, Горелов извлек определенную пользу из этого обстоятельства. Он сумел уклониться от строевых занятий для рядовых как занимающий в корпусе капитанскую должность, а занятия для офицерского состава не посещал, поскольку, не имея вообще никакого звания, числился рядовым.
И еще много всего удивительного постиг Горелов в армии. Взять хотя бы солдат на войне. Как по-разному вели они себя в одних и тех же условиях. Позади марш-бросок, люди устали до одури. Растянуться бы на земле и ни о чем не думать. Но не все! Глядишь, кто-то на ровном месте дровишек раздобыл, у него уже огонек полыхает и в котелке что-то булькает. Горелов стал замечать: у такого и подворотничок пришит, и закурить всегда найдется.
Сначала Горелова настораживали разговоры разведчиков, казавшиеся ему крамольными.
– Чего разделся? Сейчас немцы засекут, а потом "Юнкерса" прилетят – одна пыль от нас останется!
Или:
– Вон "месерок" полетел – лучший истребитель в мире!
– Фриц грамотно воюет – в шесть рядов проволокой обмотался.
Со временем Горелов понял: не отдавая должное противнику, нельзя его одолеть.
Уважение было обоюдным. В дневнике одного немецкого солдата, убитого во время боев на Курской дуге, он нашел такие строчки: "Отступаем под обстрелом тяжелой артиллерий и бомбардировщиков. Противник безукоризненно ведет войну, господствует на земле и в воздухе и численно нас превосходит".
Горелов заметил, что чем ближе к передовой, тем быстрее принимаются решения. Если в штабе полка на обдумывание операции требуются часы, то при захвате языка исход дела решают минуты, ну а во время обстрела и секунды хватает, чтобы увернуться от осколка.
К большим начальникам в разведвзводе относились иронически.
– Тут к нам в полк один генерал приезжал, из тех, что воюют по глобусу, инспектировал боевые порядки. Протащить бы его разок по местности – забудет, как проверять!
Постепенно Горелов стал хорошо обстрелянным солдатом, постигшим основные армейские правила: не перечить начальству, не задавать вопросов, ничему не удивляться.
И еще он твердо усвоил: никогда не следует лезть на рожон.
Ему вспомнился такой случай.
После череды безрезультатных попыток разведчикам наконец улыбнулась удача, и был захвачен долгожданный "язык". Героем операции оказался сержант Фадин, благодаря личной храбрости которого поисковой группе удалось избежать потерь. Фадина тут же представили к награждению орденом "Боевого красного знамени".
Неожиданно для Горелова он также был представлен к награде, правда, значительно более скромной – медали "За боевые заслуги". Впрочем, и эту награду Горелов счел незаслуженной. "Что я такого сделал? – рассуждал он. – Лежал на нейтралке и ждал, пока "языка" схватят". Но возражать против награждения, естественно, не стал.
И вот Горелов отправился вместе с Фадиным в штаб армии за получением награды. Там их представили моложавому генералу с золотыми погонами.
– Позвать сюда полковника! – скомандовал генерал.
– Какого, товарищ генерал-майор?
– Который быстрее бегает! И пусть фотографа прихватит.
Последовала церемония награждения, после чего Горелова и Фадина сфотографировали для армейской газеты. На снимке они получились пучеглазыми и слегка оторопевшими, зато награды вышли на славу.
К сожалению, сержант Фадин недолго носил свой орден. Его обуяла гордыня, и он стал напрашиваться в очередной поиск.
– Ты не рвись, парень, дождись своей очереди, – увещевали его "старички". – Скоро наступление, глядишь, и за языком ходить не потребуется.
Куда там! Фадин решил, что он неуязвим. Ну, и получил пулю в живот. Так и остался лежать на нейтралке, даже унести не успели.
* * *
Почему-то во время обстрела больше всего хотелось укрыть голову. Доходило до смешного.
Один полковник рассказывал как во время обороны на Курской дуге его шофер сбился с дороги и едва не угодил в немецкий штаб. По ним шквальный огонь открыли, но, слава богу, обошлось – успели вовремя развернуться. Только когда уже до своих добрались, полковник сообразил, что все еще держится ладонью за щеку – голову прикрывает.
* * *
Службу в армии Горелов вспоминал с удовольствием, отчасти потому, что ощущал тогда полную безответственность. Тебе сказали, что нужно делать, и ты делаешь, но твой мозг никто не контролирует. Ты свободен от повседневной суеты и можешь думать, о чем пожелаешь, не ограничивая себя во времени.
Главное, не говорить лишнего и не вступать с собеседником в спор. Для поддержания разговора достаточно изредка кивать головой, сопровождая это одобрительным или, напротив, негодующим возгласом, в зависимости от хода беседы. Горелов так хорошо овладел этим приемом, что и потом, расставшись с армией, нередко к нему прибегал. Более того, он заслужил репутацию человека, умеющего слушать.
Однополчане
Горелов никогда особенно не задумывался над тем, что значит для него слово "однополчане". Ну, есть они, и есть. Раз он воевал, значит были и однополчане.
Когда закончилась война, хотелось поскорее все забыть. Каждый, как мог, налаживал свою жизнь. Потом настала пора встреч. Первое время все чувствовали себя на них неловко, присматривались друг к другу. Слишком далеко разошлись их пути. Но отчуждение быстро прошло, память о войне оказалась сильнее.
С годами кружок однополчан становился все более тесным. После официальной встречи в Парке культуры все вместе шли к кому-нибудь домой.
Среди однополчан, как и во время войны, не принято было задавать лишних вопросов: кто чем интересуется, за кого голосует на выборах, как продвигается по служебной лестнице. Но если требовалась помощь или поддержка, надежнее однополчан не было никого.
Короткий телефонный разговор:
– Иван, тут такое дело, у меня с гаражом проблемы…
– Потом объяснишь. Говори, когда и куда нужно приехать. Понял. Полковника прихватить? С погонами или без погон? Ровно в 18.00 будем.
Однополчанин ни на секунду не задумывался, кто прав, кто виноват. Он будет стоять за тебя горой в любом случае. Но если ты совершил подлость на войне – прощения не будет.
Горелову запомнился один такой эпизод.
В обороне на Курской дуге, где стоял полк, служили два связиста – Петька Сорокин и Лешка Катков. Связь приходилось тянуть ползком, в трудных условиях, отдельные участки местности простреливались.
Действовали по обстоятельствам: один ползет, а другой держит связь с командованием по рации. Между ребятами был негласный договор – опасный участок проходить строго по очереди. До поры до времени все так и шло. Но однажды – вот незадача! – ползти пришла очередь Лешке, но у Петьки села рация. Как быть?
– Лешка, одолжи свою, – предлагает Петька.
– Мы так не договаривались, – заявляет Лешка. – Раз у тебя рация села, будешь тянуть связь.
– Сукин ты сын, – отвечает Петька, но деваться ему некуда. Пришлось ползти.
Ну и что? Получил тяжелое осколочное ранение в бедро и инвалидность на всю жизнь. Спасибо, ногу не отрезали. А Лешку судьба хранила – так и провоевал без единой царапины. Только на войне ничего не скроешь, и в полку все стало известно. Лешка потом долго оправдывался, говорил, что, мол, для общего дела старался. Но почему-то на встречи однополчан его не зовут. Такое вот наказание.
* * *
Как-то раз Горелов увидел на встрече незнакомого человека с крупным, выразительным лицом. Несмотря на мужественный облик, в его взгляде сквозила усталость.
Оказалось, что человек этот – бывший дивизионный хирург, попавший в свое время в неприятную историю. У него в медсанбате была зазноба, которую он однажды застал в постели с капитаном. Что между ними произошло, никто толком не знал, но капитан был убит, а хирург попал под трибунал и угодил в шрафбат и после тяжелого ранения был демобилизован.
Горелов заметил, что однополчане относятся к хирургу уважительно и называют его по имени-отчеству. "Сколько жизней спас!" – говорили они. Бросалась в глаза еще одна любопытная деталь. На встрече присутствовала молодая женщина, служившая секретарем в трибунале как раз в то время, когда был вынесен приговор хирургу. Казалось бы, несовместимые персонажи: с одной стороны преступник, с другой – карающий меч. Глядя на то, как мирно беседуют эти двое, Горелов в который раз подумал: "Да, мощная сцепка – однополчане!"
* * *
По окончании застолья мужчины обычно дружно направлялись на лестничную площадку. Это называлось "пойти покурить". На самом деле многие давно уже бросили курить, другие и вовсе не начинали, но всем хотелось выйти из-за стола и расправить плечи. Столпившись у мусоропровода, однополчане могли без помех и от души, с матерком поболтать о чем угодно, в сотый раз слушая одни и те же истории.
– Андрюха, расскажи, как двое связь тянули, – начинает ветеран Леша.
– Когда?
– Ну, когда у одного полголовы на хрен снесло!
– Скажешь тоже, полголовы. Его только слегка царапнуло. Как же он без головы тянуть бы стал?
– Ну, если царапнуло, то и слушать неинтересно. Меня вон сколько раз царапало, я же тянул!
– Не про тебя речь, мать твою, дело в увязке слов!
– Мне ведь что обидно, – встревает ветеран Паша. – Когда Петренко убило, я его автомат новенький хотел себе забрать, а мне трое суток. Ведь автомат-то ему был совсем не нужен!
– Слыхали, ребята? Пятьдесят лет прошло, а ему до сих пор обидно!
Все дружно хохочут. И много еще разных историй можно было услышать возле мусоропровода.
На грани анекдота и парадокса
Горелов не помнил, когда начал сочинять. Сначала ему просто нравилось описывать смешные и неожиданные случаи из военного быта, а потом потянулись и другие сюжеты, стали оживать забытые истории.
Однажды Горелов рискнул послать в один из толстых журналов несколько рассказов из жизни солдат в обороне на Курской дуге и к своему удивлению сразу получил положительный ответ с просьбой прислать что-нибудь еще, ввиду приближающейся юбилейной даты. Осмелев, он направил в журнал и юмористические сценки из фронтовой жизни, озаглавив их "Зарисовки с натуры". Горелов приготовился к серьезной критике и даже разносу, но редакция журнала его озадачила. Ему сообщили, что зарисовки не могут быть приняты, поскольку война изображена в них "на грани анекдота и парадокса", и у читателя может сложиться превратное представление о военных действиях, а, следовательно, и о том, что привело наш народ к победе.
Горелов внимательно перечитал "Зарисовки".
Ни минуты покоя
Сцены в одном действии. Место действия – штаб полка в обороне на Курской дуге.
Действующие лица:
Кутейников, командир полка, подполковник. Краснолицый, коренастый, кряжистый. Голос зычный. Любит пошуметь, но быстро отходит. Подчиненных материт беззлобно, скорее для острастки.
Мотыга, его ординарец, ефрейтор. Внешность неприметная, рябоват. Говор южный, нечто среднее между плохим русским и плохим украинским. Знает цену себе и своему положению. Быстро наглеет, но, если требуется, меняет тактику.
Кочкин, помком роты, лейтенант. Суетлив и говорлив. В полку недавно, старается почаще наведываться в штаб.
Вережа, рядовой. Сопровождает лейтенанта в штаб. Немногословен.
Адъютант командира полка, старший лейтенант. Лицо эпизодическое.
На сцене внутренность большого уродливого блиндажа, обшитого грубо сколоченными досками. Блиндаж вытянут в длину и разделен на две части перегородкой. В центре печка и подобие стола. Справа широкая скамья, на ней куча шинелей, набросанных одна на другую. Слева еще скамья и две огромные немецкие канистры с надписью "Achtung!" и изображением костей и черепа. Вход в блиндаж из левой кулисы по ступенькам вниз. Утро, но в блиндаже полумрак. Вдалеке иногда погромыхивает. Мотыга суетится у печки.
Голос Кочкина из-за кулисы: "Ну вот, прибыли. Ты, Вережа, тут пока перекури". Голос Вережи: "Есть перекурить!"
Кочкин(спускаясь по ступенькам). Разрешите войти! (Никто не отвечает, Кочкин видит движущуюся фигуру Могыги со спины, оправляет гимнастерку и берет под козырек). Товарищ подполковник! С донесением от командира четвертой роты лейтенант Кочкин. (Никто не отвечает).
Кочкин(громко). Есть кто?
Мотыга(поворачиваясь лицом к сцене). Тихо, тихо. Нема пидполковника.
Кочкин. Тьфу, это ты, Мотыга. А где начальство? (Садится на скамью).
Мотыга. Валерьян Павлович боевые порядки проверяють.
Кочкин. И надолго?
Мотыга. Нам про то не докладывають. (Снова поворачивается к печке).
Кочкин(стараясь поддержать разговор). Как подполковнику новый блиндаж?
Мотыга(с гордостью). Шесть накатив. Ни один снаряд не пробье. (Снимает тряпки с двух маленьких оконцев под потолком. В блиндаже становится светлее). Ось, дывытесь. Зараз можно и хватеру обустраивать.
Кочкин. Не хватеру, а квартиру.
Мотыга. Я и кажу: хватеру.
Кочкин. Немного на вытрезвитель смахивает.
Мотыга(холодно). В таких местах не бывали. (Пауза)
Кочкин(меняя тон, доверительно). Вообще-то, Мотыга, я с тобой давно хотел поговорить.
Мотыга(подозрительно). Об чем это?
Кочкин. Да о разных новостях. Торчу, понимаешь, в роте. Ни черта не знаю. А ты все-таки в штабе.
Мотыга(смягчаясь). Яки таки новости?
Кочкин. Ну, всякие. Правда, говорят, у Пашки-повара зрение минус десять, а его на передовую отправляют?
Мотыга(авторитетно). Во-первых, не минус десять, а минус восемь. Минус десять, это когда вин волнуется. А во-вторых, передовой его тилки пужали.
Кочкин. Кто пугал?
Мотыга. Пидполковник. Як рассвирепеет. Что ты, каже, Пашка, одно и тоже варышь: пышано, да каша гречика. Шоб завтра окрошка була, а то на передовую!
Кочкин. Ну, и сделал окрошку?
Мотыга. Само собой сделал. Кому на передовую охота?
Кочкин. Из чего сделал?
Мотыга. Из хрена, кажуть. Я не пробовал.
Кочкин. А хрен-то откуда?
Мотыга. Робята по брустверу с прошлогоднего огорода собирали.
Кочкин. Вот так история. Здорово! Видишь, Мотыга, сколько ты всего знаешь. Потому что больших людей в штабе видишь.
Мотыга. Не жалуемся.
Кочкин (встает и постепенно двигается в направлении канистр). Послушай, Мотыга, а правда, говорят, что подполковник всю полковую водку у себя держит?
Мотыга. То не нашего ума дело.
Кочкин. Почему не нашего? На фронте солдату сто грамм положено.
Мотыга. Сто грамм перед атакой дают. А в обороне Валерьян Петрович водкой отличившихся награждает.
Кочкин. Каких отличившихся?
Мотыга. Ну, например, кто фрица подстрелил или снайпера ихнего снял.
Кочкин. А как узнаешь, снял он или не снял. Может, он с бруствера ихнего кувыркнулся.
Мотыга. Може и кувыркнулся, тильки если комвзвода доложит комроты, а комроты в штаб, то и наградят.
Кочкин (восхищенно). Здорово! А что же подполковник водку сам из канистры прямо в кружку наливает?
Мотыга (презрительно). Валерьян Петрович такими делами не занимаються. Тут есть специальное устройство и замочек. Открыл, нажал и вона цедится.
Кочкин. А ключ где?
Мотыга. А ключ отдельно хранится.
Кочкин (поглаживая канистру). Ну, Мотыга, ты парень, что надо. (Заискивающе). Послушай, а нельзя ли немного того…
Мотыга (настораживаясь). Чего того?
Кочкин. Ну, как бы отлить… во фляжечку, а? Никто и не заметит.
Мотыга. Не положено. Валерьян Петрович каждый сантиметр считають.
Кочкин. Ну, по дружбе.
Мотыга. Яке таке у нас дружба? Вот Валерьян Петрович узнають…
Кочкин (поняв, что водки не дадут, и рассердившись). Он тебе не Валерьян Петрович, а товарищ подполковник.
Мотыга (с издевкой). Между прочим, товарищ пидполковник, Валерьян Петрович, на меня не обижаються. Вот вам у роти находиться положено, а вы у меня тильки время отымаете.
Кочкин (в бешенстве переходит на уставной язык). Ефрейтор Мотыга, как вы разговариваете со старшим по званию? Встать по стойке смирно!
Мотыга. Я и так стою (держит руки в карманах галифе). Ходют тут всякие.
Кочкин (исступленно). Ефрейтор Мотыга, выньте руки из карманов!
Мотыга. Не выниму.
Кочкин (повышая голос). Нет вынете.
Мотыга. Не выниму.
Кочкин (хватается за кобуру). Да я тебя…
В ту же минуту с правой скамьи с шумом сваливается груда шинелей, и из-под нее вскакивает, дико озираясь, заспанный Кутейников. Он в полевой гимнастерке и без ремня.
Кутейников. Молча-а-ть, мать вашу! Что тут творится? Всем по пять суток! Всех на передовую, к едрене матери!