Он зачем-то наклонился вытирать, схватил белое полотенце, но не успел, влетел лбом в край стола.
Расшиб.
Бросил.
Собрался.
Вышел из отеля, так и не заметив спрятавшегося за отельными рекламными буклетами кошелька, и был вынужден возвращаться, долго и мучительно пытаясь развернуться на закупоренном пробкой проспекте. А ведь если бы он не заказал завтрак в номер и спустился вниз, он не грохнулся бы головой и не забыл бы кошелек. Но он не захотел никого видеть за завтраком и - на тебе, пожалуйста!
Многих из возможных бед или почти бед он даже не заметил. Не заметил, как прошел в миллиметре от треснувшей крышки канализационного люка, запарковав машину в неположенном месте рядом с этим кафе. Если бы он наступил - то лежал бы сейчас с загипсованной ногой в больнице в ожидании операции или переливания крови.
Не заметил, как при входе в него пролезли сотни тысяч невидимых вирусов гриппа, которые к моменту, когда он нашел телефон, занимались бешеным и верным размножением. Он не заметил, точнее, не знал, что мошенник очистил счет одной из его карт, эсэмэс-уведомления застревали где-то по дороге - и тот спокойно снял пару тысяч. Нет, нет, все это не беда, Конон-младший был состоятельным и респектабельным молодым человеком, но все это симптомы одной болезни, дирижирующей и его мыслями, и его словами. Но какой?
Телефон опять зазвонил. На этот раз позвонила сама Маргарита.
- Послушайте, - сказала она, - послушайте, я понимаю, что у вас нет никакой причины говорить мне правду, но все же, я умоляю вас, скажите, это Петух, Петя, Петр Иванович Селищев дал вам мой телефон, чтобы вы поставили туда жучок и вернули его мне? Скажите, ведь так? Иначе зачем вам его отдавать мне?
Конон растерялся.
- Даже не знаю, что и сказать, - непроизвольно произнес Конон. - Глупо как-то оправдываться.
На том конце разъединили, но Конон ни на йоту не сомневался, что Маргарита перезвонит еще и еще.
- Я не буду никого присылать за телефоном, - так она начала разговор в следующий раз, - я сама с вами встречусь.
На это Конон хихикнул, и в трубке на какое-то время воцарилась тишина.
- Вы говорите как заговорщица, - попытался пошутить он. - Ваши звонки наводят на подозрения.
Может быть, он захотел приключения в этой заснеженной Москве, воздуха, которого так не хватало ему после ссоры со своей девочкой?
Они встретились через четыре дня в том же кафе на Пушкинской площади, где Конон нашел телефон. За тем же самым столиком - такова была просьба Маргариты. К этому моменту заинтригованный Конон уже вывернул найденный телефон наизнанку, просмотрел все фото, прочел все полторы тысячи эсэмэсок, хранящихся в его памяти, изучил все телефонные номера и нарисовал на листочке карандашиком линии, связывающие разных персонажей. Все просто: Петушок муж, все фото и отправленные эсэмэски об этом свидетельствуют, Павел - любовник, Эдик - водитель, он же любовник. Все просто, как три рубля. В этой встрече у Конона было преимущество: он много знал о Маргарите, а она о нем ничего.
Но на кой черт ему нужно это преимущество?
Он увидел перед собой молодую привлекательную женщину, у которой не было лица. Глаза ее беспорядочно бегали из стороны в сторону, мысли скакали, руки то теребили края салфетки, то терзали сигарету, которую она забывала закурить, ей все время что-то мерещилось, и она дергала головой, он пытался поймать ее взгляд и никак не мог, за целый час она так ни разу и не посмотрела на него.
После того как она заказала себе латте, а он очередной айриш-крим, они долго молчали. Ситуацию спасли два принесенных напитка, после первых глотков разговор, хоть и с трудом, но начал подавать признаки жизни.
Маргарита спросила у Конона, кто он.
Он весело и без запинки ответил ей. И поскольку ответ выскочил из него сам собой, за ним выскочила и встречная ремарка:
- А о вас я кое-что разузнал из вашего телефона, хотите, поделюсь своими догадками?
Это напоминало игру.
- Ну давайте, - с деланой неохотой согласилась Маргарита.
Все эти дни, с того самого момента, когда Конон нашел телефон, до этого разговора были наполнены для него тягостным чувством. И дело не только в полосе мелких невезений, но и в новости, которую сообщила ему его молодая возлюбленная: она сделала аборт. Он узнал об этом только через несколько дней, почти случайно: "А чего говорить о грустном", - сказала она спокойно и вместо финальной точки пожала плечами.
Конон не очень знал, что в такой ситуации нужно подумать или даже сказать. Разве они когда-нибудь смогут быть вместе?
- Ну сделала и молодец. Спасибо тебе за то, что ты такая взрослая и ответственная.
Но фраза эта вышла из него косо, и чувствовал он себя косо с того самого утра, когда она сделала аборт, а он не знал, он как будто отбил вместе с пальцами о притолоку что-то, угрохал важную и хрупкую свою деталь, и все ныло в нем и болело, словно к дождю, к перемене погоды. Но почему она сделала этот аборт? Неужели он такой никчемный толстяк со всеми своими умонастроениями и великими капиталами, что совсем молодая девчонка из средней семьи решает сделать от него аборт, даже не посоветовавшись с ним?
Он что, урод? Дегенерат? Неужели от него зазорно родить? Он всю жизнь потом вспоминал об этой страшной обиде, что возникла в нем тогда, даже тогда, когда, стоя спиной к солдатам, арестовывающим Константина, он почувствовал удар тупым предметом по голове и слился с узором на занавесках. Неужели все во мне было и осталось не так? Но за что, за что наказание такое? И тогда, и даже тогда, он вспомнил об этом аборте и подумал, может, если бы она тогда родила, глупая эта Катюшка, то, может, он и не оказался бы в этой комнате, не слышал воя прислуги на кухне, выстрелов, кровавой возни, а нянчил бы уже внуков, целовал бы их пухлые щечки и читал бы им сказки про Синюю Бороду или Белоснежку и семь гномов. Почему она, эта скуластая, не захотела жизни с ним?
Он потом, слившись с узором на шторах и уйдя наверх, спросил об этом у Петра и Павла, не забыл, - и они ответили ему, что она, эта смешная Катюша, как ни старалась, не смогла полюбить его, и мать ее уговаривала, но чем больше было аргументов "за", тем холоднее становилось ее сердце - и он заплакал, потому что больше никого за жизнь так и не полюбил. Но что тут такого? Многие так живут. И плачут потом, умерев.
Он сказал тогда Маргарите вот что. Не сразу, а когда они выпили коньяку, она предложила выпить, чтобы выведать, каких он будет, и он почему-то поплыл от третьей рюмки по реке, жаркой коньячной реке в чьи-то неведомые объятия. Он рассказал ей об аборте и навсегда запомнил ее улыбочку и глупые слова утешения и как бы в отместку брякнул:
- Да чего уж, с вами-то все понятно. Муж злой, любовник глупый. Муж - Отелло, любовник - Яго.
- А попроще-то нельзя? - с раздражением переспросила она. - Чего темнишь-то. Мы, знаешь, люди без затей.
- Задушит он тебя, если гулять не перестанешь, - почему-то выговорил Конон. - Ты думаешь, он твой телефон не читает? Эсэмэсочки дурацкие, намеки. Не надо дразнить простого человека. Простой человек поступает просто.
- Учить он меня будет, ой, мамочки. Да какого черта ты в это лезешь? - Но потом вдруг осеклась. Чего это она? Богачок что надо, не вахлак, как Петух. Сам в руки идет. Томно посмотрела. Погладила по руке:
- Ну, ладно. Не разводи нюни. Другой под столом нащупала его коленку. Погладила.
- Ну хочешь, пойдем куда-нибудь?
- Ты что, проститутка? - с недоумением воскликнул Конон-младший. - А я-то, дурак, сочинил внутри историю!
- Я приняла решение, - резко оборвала его Маргарита. - Я дарю вам мой телефон. Дайте мне его, я достану сим-карту и сотру все из памяти.
Конон поднялся:
- Да вы с ума сошли.
- Ну, мил человек, вам не угодишь, - немного пьяно изумилась Маргарита, опять отчего-то сказав ему "вы".
Он развернулся и ушел.
Его раздирала обида, что ему на его добрый поступок ответили низкопробной провокацией.
Что стало с людьми, злился он, мучаясь в очередной пробке. Отчего у них на уме одна только гниль? Неужто она так загнана, что не верит ничему, ни во что себя не ставит?
Конон увидел мужчину с круглым лицом и носом картошкой в своем отеле через неделю, накануне отъезда.
Он, конечно же, сразу же узнал его - много видел его фотографий в телефоне. Тот шел с охраной, которая несла за ним два кофра, а сам он деловито вышагивал впереди. Конон улыбнулся ему, но Петух улыбки не понял, что за очкарик и хрен ли он ему лыбится, знакомые и свидетели ему тут были совсем не нужны, - и он рассерженно отвернулся и зашагал поскорее в свой номер.
Потом они столкнулись вечером в баре и даже разговорились. После первого стакана о погоде, после второго - о политике, после третьего - о деньгах, после четвертого - о женщинах. Конон все хотел сказать ему, что видел его жену, хотел от обиды сдать ее с потрохами, но не пришлось к слову. Погоду они нашли прескверной, хотя чего и говорить - красавица зима в России прекрасней любых других заграничных зим. Насчет политики они опять же согласились, что плохи дела государства, когда правитель в хандре и изо всех щелей лезет нечисть, разбрасывает свои ядовитые споры. Поговорили тут же о нравах, и Петух сделался пунцовым, что очень понравилось Конону, а потом сделался нежно-пунцовым и Конон: да сколько же можно быть ни на чьей стороне, да как же это можно не помогать своему же народу, так какому же тогда помогать? О чьей светлой участи грезить? Когда Конон, говоря о капиталах, полностью представился, Петух даже присвистнул: да неужели отпрыск того самого могущественного Конона-отца, мощно поддерживавшего Лота? Вот это да! Вот это встреча! Петух так был изумлен, что даже на секунду позабыл, зачем он вообще приехал в этот отель и что ему предстоит выполнить в ближайшие дни.
Разговор о женщинах шел плохо. Конону нечего особенно было сказать, кроме того, что его девушка сделала от него аборт и теперь они, наверное, расстанутся.
- Моя тоже сука! - со вздохом сказал Петух и помрачнел.
- Я знаю, - автоматически кивнул Конон.
Петушок услышал эту реплику, но решил, что слишком пьян.
Они расстались почти друзьями, обменялись адресами и телефонами, договорившись продолжить, обязательно продолжить.
Очень расположил к себе Конона этот простой русский лапоть, широкий, искренний и, кажется, с очень особенной душой за золотым почти сердцем.
Когда Маргариту и ее возлюбленного застрелили и Конон прочел об этом в газете большой криминальный очерк с фотографией на полстраницы, он позвонил Петуху. Тот, конечно, не ответил, и тогда Конон написал ему:
- Ты приезжай. У меня нет такой зимы, как у тебя, но есть дом и озеро, и ты мне очень нужен. Мне нужен соратник.
Случилось это примерно через десять дней после того, как они встречались в кафе с Маргаритой, пили коньяк и обменивались колкостями.
В старинных аллегорических книгах бунтарь изображался так: молодой человек в доспехах и с кошкой на голове. Он стоит спиной к нам и оглядывается, не поворачивается лицом, потому что боится быть обиженным. У него на голове кошка, потому что это животное никому не любит подчиняться, как и настоящий бунтарь. У его ног на земле лежит корона и ярмо, он всегда борется с тиранами и теми, кто хочет его поработить. Этот мужчина изображается молодым, потому что именно в молодости мы чувствуем силу и готовность побеждать, отсюда в нас такое острое нежелание подчиняться, а также обидчивость и ранимость, находящиеся в основании многих поступков, которые совершают бунтари.
КЛАРА
- Сегодня мы очень устали, - сказал Петр, - пропустили за сутки более пяти тысяч человек, и почти всех - в ад. Два самолета разбились, в Китае опять эпидемия, естественная смертность возросла - от старости и болезней. Дали бы нам помощников, а то зашиваемся, как простые смертные. За что нам такое? Вот пришли сюда передохнуть.
- Почти всех в ад? - изумился Господь. - Но за что, о Боже!
Павел молча протянул ему списки, наспех составленные Петром.
Среди умерших и отправленных в ад в этот день было и имя Клары.
- Но что же такое рак? - они сидели с Федором в гостях у старых друзей, в Нью-Йорке. С этой милой парой они познакомились в Будапеште, где Федор несколько лет возглавлял торгпредство.
Знали ли Тереза и Джордж о том, что этот самый Будапешт окончательно перевернул жизнь сидящей напротив разодетой русской пары, и Федору даже пришлось брать на себя дополнительные обязанности, чтобы сохранить место? Шутка ли, он закрутил с секретаршей, а Клара в отместку позволила себе интрижку с индусом, то ли разносчиком пиццы, то ли торговцем жареными каштанами.
Конечно, да. Они знали. Им поведали.
А кто в крошечной Венгрии не знает: история в духе "Последнего танго в Париже", запретного, которым все так упивались лет пять-шесть назад. Не буквально, но близко. Он и она в съемной квартире, он индус, она русская, у них нет общего языка, но есть страсть, обдающая напалмом все приличия и социалистические предрассудки.
Ха! Да это лучшая будапештская новость последних лет!
Нью-йоркская вечеринка шла как по накатанному. Сначала аперитив из полосатых стаканчиков под телевизор, журчавший о новых пламенеющих викторинах и лотереях, изредка мелькали кадры десятилетней давности: "пражская весна", ну да, сегодня как раз годовщина - мужчина в желто-коричневой замшевой куртке куда-то бежит, размахивая руками, и вокруг дым, танк стоит среди груды развороченных ящиков и картонных коробок, яблоки катятся по тротуару, и в панике бегущие люди поскальзываются на них, давят грубыми башмаками, вот показалась скорая помощь и, кажется… Что-то говорят о болезни старого правителя Пангеи, на смену которому прочат какого-то Лота, умницу и трудягу, молодого человека с мечтой и непревзойденными перспективами.
Но многие общие знакомые, глядевшие в этот момент пылкие кадры, все равно думали о лучшем водевиле прошедшего сезона, Fedor & Klara Story: политика, конечно, дело увлекательное, а иногда даже и зрелищное, но что до нее простому смертному? А вот кровоточащие измены, такие как у Федора и Клары, - вот это действительно свежо, и страшно, и завораживает, и всегда такое невольно примеряешь на себя.
- У нас прогнозы погоды никогда не врут, - убеждала гостей Терри. - У нас просто не принята такая халтура.
Теперь она разливала в толстостенные стаканы, заполненные льдом, очередную порцию непонятного славянам коктейля с мятой и кока-колой.
- Кеннеди, вы знаете, как много Кеннеди сделал для Америки? Он и есть наша мечта. Это все, - она ткнула пальцем в телевизор, - его заслуга, этот прекрасно работающий мир. И никакая русская война нам не страшна.
- Кеннеди убили, - рассеянно проговорила Клара, - разве мудрого правителя могут убить? У нас вот никого не убивали…
- Вы сами себя убивали, - парировала Терри.
Клара, царственно восседавшая в удобном кресле, растерянно улыбнулась.
- Что же такое этот рак? - чуть было не сказала она вслух.
Что она сделала не так? И почему именно сейчас, когда в ней как будто проснулась жизнь, когда ей снова захотелось включиться в нее, отдать свои старые долги. Ведь она же в долгу - она бросила медицину, и страшно подумать, скольких она не вылечила, не спасла.
Несмотря на полученный две недели назад от врачей приговор, она выглядела неплохо - кремовое шелковое приталенное платье освежало ее, ножки в маленьких туфельках казались крошечными, а изящные икры будили воображение. ("Как он мог предпочесть Кларе какую-то секретаршу, у него что, глаз нет?" - задавалась вопросом Терри. Джордж сам рассказал Терри о позорных взаимных изменах Федора и Клары, он был возмущен. Но когда он узнал о страшном приговоре, смягчился и пригласил их - надо быть человечным - так он объяснил свой порыв).
Джордж был старинный приятель Федора. Дипломат, сын дипломатов, родители в отставке проводят благородную старость в просторном фамильном гнездышке в Нью-Джерси за чтением газет, журналов и толстых книг. Отец его, кажется, пописывает мемуары, что-то о Нюрнбергском процессе, на котором он в молодые годы работал переводчиком. Помнит он немного, говорил Джордж, но разве это важно. Куда важнее, что каждый день он поднимается после завтрака в белой сорочке и прекрасном костюме, вышедшем из моды лет уж тридцать как, в свой кабинет работать, глубокий уже старик - и костюм не слеживается, и дым выходит у него изо рта красивыми кольцами, и жена с гордостью ходит на цыпочках, и чинно и осмысленно тикают в доме часы.
Терри, чтобы смягчить сказанную резкость, неловко улыбнулась - ей никогда не хотелось важничать при муже. Теперь он отругает ее, когда гости уйдут, и чтобы он не дулся весь вечер, она подошла к нему, погладила по волосам, воздушно поцеловала в макушку. "Это и есть смерть, - подумала Клара, увидев воздушный поцелуй, - в изменах намного больше жизни. Но почему тогда я должна умереть, а они останутся жить?"
Она пыталась разгадать. Она ведь была безупречным диагностом, всегда видела корень болезни, а тут разглядеть не могла, не могла определить момент, когда клетки внутри нее стали бесконтрольно делиться. Что послужило импульсом? Неужели это наказание за Ананда? Но может ли так быть? Она полюбила, наконец-то почувствовала настоящую радость от общения с мужчиной, ведь с Федором был только один долг, и то поначалу, а потом он стал называть ее "мама", как дети, а она его - "папа", какая же при таком обороте может быть страстная близость? Она поставила крест на медицине, оставила больных умирать, она отдала всю себя Яшке и Соне, и что, за измену этому тусклому долгу, за ссылку в пресную Венгрию она должна теперь навсегда перестать видеть солнце? Может быть, ее разрушило чувство вины? И перед Анандом, и перед Федей, который никогда не простит ей шушуканья за его спиной?
Она прекрасно понимала, что болезнь - это поломка. Незримый удар направляется в самое слабое место, образуется дыра, и из нее выползает смерть. Но кто это делает, кому это нужно?
Тысячи раз она пыталась понять, что именно было этим смертоносным ударом. Вот их первая с Анандом встреча: молодой человек, индус с очаровательной и скромной улыбкой, в первый день в отеле, когда они только приехали, поднес ей чемодан.
Через несколько месяцев они случайно столкнулись в городе, он тащил пышную подарочную корзину с прикрепленным к ручке розовым шелковым бантом - как же неудобно было ему тащить!